Действительно, что общего? Вы скажете — власть. И будете правы. Вы скажете — известность и популярность, одного — в России, другого — в древней Ассирии. И опять не ошибётесь. Но есть у них одно, ну абсолютно общее... Не буду вас долго мучить, — голос.

Голос актёра Александра Груздева как бы объединяет эти две колоритные фигуры. Полководец Навуходоносора говорит этим голосом в спектакле режиссёра Вадима Данцигера по пьесе Елены Исаевой “Юдифь”, который вот уже год с успехом идёт в театре “Русский дом” на Сретенском бульваре. А Юрий Михайлович этим же точно голосом разговаривает в телепередаче “Куклы”, которую рекламировать не приходится.

Ноябрь и декабрь 99-го у Груздева “юбилейные”. Ровно пять лет назад в ноябре первый раз вышли в эфир “Куклы”. А ровно год назад в декабре состоялось открытие Центра режиссуры и драматургии Алексея Казанцева и Михаила Рощина, нашедшего себе приют и кров в театре “Русский дом”, благодаря директору театра Александру Сайко. Открылся Центр премьерой “Юдифи”.

— Саша, роль Олоферна изменила что-нибудь в тебе самом?

— Олоферн — человек объёмный, энергетически заполняющий всё пространство вокруг себя. Вот таким и пришлось становиться. И не за счёт внешности. Надо было “расширять себя изнутри”. Ведь речь идёт о вещах глобальных — борьбе двух религий, двух пониманий мира. Страсть. Невозможность компромисса. Выбор между победой и любимой женщиной.

— По авторской версии Юдифь влюбляется в Олоферна.

— Да, в самой легенде этого нет: Юдифь приходит, отрубает напившемуся врагу голову и уходит. В нашей пьесе — гибель Олоферна понимается как самоубийство. Разорив уже не одну страну, он останавливается вдруг перед женщиной, которую полюбил, перед её верой в непонятного для него, но великого Бога. Чужой Бог приходит к ассирийцу единственно возможным путём — через любовь. Не желая смерти Юдифи, Олоферн, позволяет ей убить себя, так как кто-то из них всё равно должен умереть. Ассирийцы, лишившись военачальника, бегут, город спасён.

— А как работается тебе в образе Лужкова?

— Радостно. Мне нравится атмосфера, которая сложилась в этой передаче, я рад, что попал туда. Когда пришёл на пробу, меня посадили перед экраном и показали на видео Грачёва и Черномырдина. Попросили повторить то, что они говорят. Когда получилось — я очень удивился.

— Ты сам интересуешься политикой?

— я от политики очень далёк. Обо всех политических новостях узнаю, в основном, во время записи “Кукол”.

— Встречался ли ты лично с прототипом своего кукольного героя?

— Как-то на одном из наших концертов присутствовал Юрий Михайлович. Он взял микрофон, помещённый в зале, и стал общаться со своей куклой, то есть со мной. Ничего, хорошо поговорили. Он пошутил, что его кукольный образ на экране появляется чаще, чем он сам, и доставляет зрителям большее удовольствие. А потом, когда подошёл ко мне руку пожать, сказал: “Ты — молодец, но... голос не похож”. — “Чего ж, говорю, молодец, если голос не похож”. — “Народу нравится, значит, молодец”.

— Ты с самого детства знал, что будешь артистом?

— Я — нет, но окружающие догадывались.

— Это как?

— Ну, вот как-то мама забрала меня года в три из детсада (я вырос в Астрахани), повела в гости к знакомой. И по дороге я первый раз в жизни увидел лебедей. Это для меня было такое удивление! И когда мы пришли к этой женщине, я стал ей рассказывать, что увидел, и вообще, что это такое — лебеди. Она первая и сказала маме, что я буду артистом. Она преподавала в институте историю зарубежного театра и до сих пор на этом примере своим студентам рассказывает: театр — это история, которая должна захватить зрителя.

— Ты, наверное, хорошо плаваешь — Астрахань, Волга...

— Да уж пришлось научиться. Когда мне было семь лет, папа вдруг понял, что я ещё не умею плавать, и сгоряча пообещал, что через неделю, если не научусь, вывезет меня на середину Волги и выбросит за борт. Я это всерьёз воспринял, побежал в бассейн и в тот же день научился. И плавал ещё несколько лет, по шесть километров в день. Кандидат в мастера спорта. Мне и дальше предлагали, но... я выбрал театр.

— Ты помнишь свой первый выход на сцену?

— В восьмом классе, во Дворце пионеров. Только-только пришёл в театральную студию, а у них спектакль “Праздник непослушания”. Кто-то заболел, меня попросили выручить — заменить. Я знал роль наизусть, там и слов-то было немного, но... выйдя на сцену, сказать ничего не смог. Полный был провал.

— А первый успех?

— В том же кружке вышел на сцену читать монолог Актёра из горьковского “На дне” и... заплакал. По правде, так жалко мне стало этого человека, у которого весь успех, аплодисменты, жизнь — в прошлом. Потом ко мне за кулисы зашёл один известный в Астрахани артист, похвалил и сказал: “Только никогда не ври на сцене. Один раз соврёшь — и всё”.

— И что? Действительно не врёшь никогда?

— Да нет, конечно. Бывает, что и вру. Ведь когда можешь и хочешь играть — оно само катит. А профессия начинается, когда не можешь и не хочешь, а всё равно должен и играешь.

— Ещё в училище имени Щукина. В дипломном спектакле “Дядя Ваня”, который ставил наш педагог Николай Николаевич Волков, играл Вафлю. Вафля меня очень сильно изменил. Я вдруг понял, что никогда в жизни не буду работать локтями и давить пятки впереди бегущим. Карьерная гонка потеряла смысл, многие ориентиры поменялись.

— Но ведь знаменитым быть не только приятно, но и выгодно.

— Мы и это проходили. После моей работы в передаче “Анонимные собеседники” (РТР), где я был “белой маской”, девушки на улице узнавали, говорили всякие приятности. В одном ночном клубе моя физиономия, мелькавшая тогда по телевизору, меня спасла. Какой-то крутой, проходя мимо, меня задел, и я случайно плеснул на него из своего бокала. Тот давай “наезжать”, а дружок его говорит: “Не трогай его, это артист”. Разошлись мирно.

Или однажды опаздывали с ребятами на запись, а нас гаишник тормознул. Мы говорим: “Отпустите нас, мы “Куклы” едем записывать”. Он не поверил: “А скажи что-нибудь голосом Лужкова!” Я сказал — он отпустил. В этом смысле, конечно, знаменитым быть выгодно.

— Тогда традиционный для нашего журнала вопрос: что ты называешь успехом?

— Короткие моменты, когда я существую в гармонии с людьми, пришедшими на мой спектакль. Просто физическое удовольствие испытываю, когда чувствую обратную энергию зала. Причём не аплодисменты после спектакля, а именно взаимодействие во время него, сам процесс.

— Значит, сцена для тебя некий наркотик? Тебе плохо, если ты долго не выходишь на сцену?