В Стране Языка Ок

     Под голубым, словно море незабудок, небом раскинулся край, именуемый Окситанией. Среди жителей этого прекрасного края, окруженного водами и реки, и моря, и океана, а также высокими горами, было много поэтов, которые на своем звучном наречии, именовавшемся языком «ок», слагали канцоны и посвящали их прекрасным дамам. Канцоны окситанских поэтов были столь хороши, что постепенно поэты во всех соседних странах стали им подражать. Искусством поэзии владели и женщины, отважно выступавшие на поэтических ристалищах наравне с мужчинами. Поэты, вооруженные лишь виолой или флейтой, странствовали от замка к замку, где их привечали благородные сеньоры и щедро жаловали за их искусство… А от деревни к деревне парами шли одетые в черное люди, проповедовавшие равенство, нестяжательство и милосердие. Среди них также было немало женщин, готовых в любую минуту прийти на помощь страждущему и дать людям слово справедливости. Их называли «добрыми людьми», или «совершенными», ибо они несли помощь, утешение и надежду на возрождение «правильного», евангельского христианства, не требовавшего ни роскоши, ни налогов. И, в отличие от церковных служб, которые велись на латыни, прочно забытой не только простолюдинами, но и многими сеньорами, «добрые люди» проповедовали на известном всем языке «ок»; на нем же они читали Писание, что в те далекие времена считалось ересью.
     Читатель, наверно, догадался, что речь идет о Франции, точнее о Южной Франции, которая в эпоху Средневековья являлась особым социально-культурным регионом, обладавшим собственным — окситанским — языком, близкородственным французскому. Граница между Северной Францией и Южной проходила по реке Луаре. Суровые северяне жили по законам обычного права, принесенного франками, а избалованные знойным солнцем южане — по сохранившимся со времен завоеваний Цезаря законам права римского. Французы-северяне говорили на грубом для южного уха старофранцузском языке (который современным французам приходится изучать специально, как нам — древнерусский), а южане-окситанцы — на певучем староокситанском языке. Собственно, от названия языка «ок» (langue d'oc) и было образовано название «Окситания» — край, где говорят на «языке ок». Термины «Окситания» и «окситанский» довольно поздние — впервые они появились в латинских документах 14 в., а в современный обиход вошли в 1970-е гг. Прежнее название Юга Франции (применительно к Средним векам) — Прованс, а языка, соответственно, — старопровансальский. Разумеется, сейчас во Франции везде говорят по-французски. Принцип «Единая Республика — единый язык», выдвинутый Французской революцией 18 в. полностью воплотился в жизнь. Современный окситанский язык также существует, но о нынешнем его положении в двух словах не скажешь.

Куртуазное искусство, или Любовь по-окситански

     Итак, в Провансе, сиречь в Окситании зародилась удивительная, не имевшая себе равных поэзия трубадуров, влияние которой испытали все соседние литературы — и Северной Франции, и Италии, и королевств Пиренейского полуострова. За сравнительно небольшой для истории срок (с конца 11 в. до конца 13 в., т.е. около двух сотен лет) трубадуры, имена и стихи которых История сохранила, успели создать рифмованную лирическую поэзию на новом (т.е. не латинском) языке. Именно они наметили основные направления и формы европейской поэзии, а главное, дали модель любовного переживания, ставшую неотъемлемой частью европейской культуры чувств. И все влюбленные Европы, а значит, все мужчины и женщины, ибо любовь никого не обходит стороной, могут сказать о себе: «Все мы вышли из куртуазной любви трубадуров».
     Трубадуры научили мужчин славить Прекрасную Даму, создали неповторимый куртуазный мир, где царила женщина — Дама, Донна, прекрасная и недосягаемая. Эталоном любовного чувства стала идеальная любовь к далекой Даме, служение ей облагораживало рыцаря и возвышало над повседневностью, которая, как известно, затягивает в омут скуки — сегодня так же, как вчера, и как позавчера. Потому и пользовались трубадуры и сопровождавшие их жонглеры столь большим почетом в феодальных замках, что они не только развлекали зачастую неграмотных сеньоров, но и пробуждали в них «чувства добрые» и благородные стремления. Трубадуры создали куртуазный кодекс поведения, поставив во главу угла искусство любви, и утвердили свою новую модель поведения при дворах сеньоров Южной Франции. Недаром само слово «трубадур» (на староокситанском — trobador) означает «находящий новое».
     И среди этих первопроходцев изысканных чувств женщины выступали наравне с мужчинами. Женщин, сочинявших стихи, именовали трубадурками (trobairitz по-староокситански; — в русском языке это слово иногда находят не слишком благозвучным...). Их было, разумеется, значительно меньше, чем мужчин, однако все они обладали высочайшей культурой и столь же виртуозно сочиняли стихи, посвященные любовным переживаниям. Наиболее известны восемь прекрасных знатных дам, оставивших после себя куртуазные стихи: Альмуэйс де Кастельноу, Изольда де Шапьо, Алазаис де Поркайрагуэс, Кастеллоза, графиня де Диа, Ломбарда, Мария Вентадорнская и Тибор. Во всем, что касается изысканности формы и рифмы, трубадурки достигли тех же высот, что и их собратья-мужчины. Но как отмечают знатоки, женщины в своих стихах сразу, без традиционного зачина погружались в лирические излияния, радостные или печальные. Они прекрасно владели куртуазным лексиконом и техникой стиха, превращая интересующие их как женщин темы в сладкозвучные канцоны. И в этом состояло основное отличие их стихотворчества.
     Трубадуры-мужчины создали систему куртуазных ценностей и формальных поэтических структур; зачастую трубадур являлся одновременно и автором слов и музыки, и исполнителем. Лирическая поэзия трубадуров звучала под мелодии, которые чаще всего исполнялись на виолах и тамбуринах. Правда, исполнение, равно как и музыкальное сопровождение, нередко брали на себя жонглеры, ибо не все староокситанские поэты были в равной мере наделены и даром «переплетать слова», и приятным голосом. Тем не менее, все они, как те, кто являлись исключительно стихотворцами, так и те, кто одновременно брал на себя и роль певца-жонглера, сознавали свою причастность к единому «поэтическому цеху», и видели друг в друге собратьев по поэтическому ремеслу. Предполагают даже наличие неких трубадурских школ, однако прямых доказательств существования таковых пока еще не найдено. В «поэтическом цехе» трубадуров-мужчин были выходцы из всех социальных слоев тогдашнего общества — от герцога до простолюдина, и внутри этого сообщества превыше всего чтили тех, кто более всех преуспел в трубадурском искусстве.
     Трубадурки никогда не намекали на свою причастность к «цеху поэтов». Они были куртуазными дамами, сочиняли стихи, и каждая из них повелевала своим возлюбленным, хотя в стихах зачастую и молила его о любви. В отличие от своих собратьев по перу, дамы не писали ни политических, ни назидательных стихов, и внесли свой весомый вклад прежде всего в любовную поэзию. Исполняли ли дамы сами свои произведения? И кто сочинял к ним музыку? Среди сохранившихся рукописей стихотворений, принадлежавших прекрасным окситанским дамам, только одно сопровождается нотной записью мелодии, не позволяющей определить, кто же явился ее автором. Однако, если судить по миниатюрам в рукописях, дамы активно принимали участие в поэтических действах: пели, танцевали, играли на музыкальных инструментах, выступали партнерами мужчин в поэтических диалогах. И дамы эти, судя по их платьям, принадлежали к знатному обществу. А так как и писали дамы не слишком много, следовательно, потребности зарабатывать на хлеб насущный своим искусством, как это приходилось делать многим из их собратьев-мужчин, у них не было, что также подтверждает их принадлежность к благородному сословию. Впрочем, иначе и быть не могло, ибо женщине простого происхождения обучиться грамоте в те времена было негде: средневековый взгляд на женщину формировали прежде всего церковники. И взгляд этот был сугубо отрицательный: женщина — орудие греха и погибель мужчины, женщина — существо нечистое и чувственное, и ей пристало занимать положение значительно более низкое, чем мужчина, ибо она создана жить в подчинении у мужчины и от него зависеть. Тем не менее, староокситанские поэтессы сумели занять полноправное место в лирической поэзии трубадуров и таким образом взять своеобразный реванш по отношению к окружавшему их «мужскому» обществу. Современники трубадуров, выступившие биографами окситанских поэтов, отзываются о трубадурках достаточно однообразно: прекрасны, куртуазны, владеют трубадурским искусством. Самой знаменитой женщиной-трубадуром была графиня де Диа, хотя сведений о ее жизни сохранилось также крайне мало. Она, скорее всего, была влюблена в знатного рыцаря и трубадура Раймбаута Оранского и, как никто иной, умела славить любовь. Сохранилось четыре ее стихотворения, а одно (как сказано выше) даже с мелодией. Обрывочность биографических сведений определенным образом компенсируется относительно большим количеством ее предполагаемых изображений, на основании которых пытаются — хотя и тщетно — воссоздать ее портрет.
     Красноречие трубадуров, завораживающее воздействие коего мы ощущаем и по сей день, воспоминания о дамах, сочинявших стихи, о благородных трубадурках, поддерживают миф о рыцарской эпохе Средневековья, когда по велению прекрасной дамы рыцарь с готовностью отправлялся на край света и совершал там подвиги во имя своей владычицы. Чего стоит одна только история трубадура Джауфре Рюделя, отправившегося в 1147 г. из своего маленького замка на берегу Жиронды за море, дабы лицезреть прекрасную графиню Типолитанскую, в которую он влюбился по описаниям очевидцев. Из похода влюбленный трубадур не вернулся: согласно преданию, он умер в объятиях прекрасной графини. Тема «дальней любви», одна из самых романтических в мировой литературе, стала темой канцоны Джауфре Рюделя, канцоны, ставшей едва ли не самым поэтичным стихотворением всей староокситанской поэзии. У Рюделя будет множество подражателей и последователей, ибо ни время, ни границы оказались не властны над его канцоной, которая будет вдохновлять и Петрарку, и Эдмона Ростана, и Генриха Гейне…
     Но средневековые мифы, как, впрочем, и любые мифы, зачастую далеки от действительности, а про извечно подчиненное положение женщины в прошлые века знают все. Каково же на самом деле было положение женщин в средневековой Окситании?

Права женщины в Окситании

     Во времена трубадуров любая женщина, будь то знатная дама, крестьянка или горожанка, целиком зависела от мужа или сына, а незамужняя женщина — от брата или дяди, иначе говоря, вынуждена была соизмерять свои поступки с поведением мужчин. «Независимые» женщины, в современном смысле этого слова, являлись исключением. Получить право на известную свободу действий могла только вдова, причем обладавшая существенной вдовьей долей (отписанной ей при заключении брака мужем) и не менее существенным приданым (возвращавшимся к ней после смерти мужа), а также обладавшая твердым характером и выдающимися личными качествами, позволявшими ей не попасть вновь под власть очередного супруга. Примером такой волевой женщины стала Эрменгарда Нарбоннская, с 1143 по 1189 г. самолично распоряжавшаяся в унаследованных ею землях виконтства Нарбоннского. Роль главы владений удавалась ей настолько хорошо, что, хотя она и была замужем, о супруге ее история памяти не сохранила. Однако, не имея собственных детей, она решила доверить часть власти племяннику, полагая впоследствии оставить ему земли в наследство. А племянник захотел взять в свои руки богатые земли уже сейчас, и принялся так сильно отравлять жизнь почтенной матроне, что в конце концов она вынуждена была удалиться в монастырь, где и скончалась в 1196 или 1197 г.
     Вне брака не было спасения ни для аристократки, ни для простолюдинки, а если женщина решала не выходить замуж, ей было суждено стареть под опекой братьев или дядьев. Но уже в 12 веке дамы-аристократки получили определенные привилегии. Главная из них заключалась в том, что, хотя согласно тогдашнему брачному праву, женщина полностью отстранялась от управления чем бы то ни было, она имела право на гарантированное и достойное материальное обеспечение. После смерти мужа вдова получала полное право унаследовать значительную часть его состояния и распорядиться своим приданым, которое было вручено ее родными будущему супругу в день их бракосочетания. Приданое, обычно выражавшееся непосредственно в звонкой монете или движимом имуществе, переходило по наследству к детям или, в случае смерти супруга, большей частью возвращалось к вдове. Вдовьей же долей именовалась та часть имущества, которую муж закреплял за супругой при подписании брачного контракта, и часть эта зачастую равнялась половине имущества мужа. А чтобы вдова не осталась без жилья, в контракте можно было оговорить место проживания женщины в случае гибели ее супруга: вдова имела право остаться жить в доме покойного мужа, даже если тот по наследству перешел к сыну, или избрать себе иное жилище. Во времена трубадуров монастырь не являлся для безутешных вдов единственной возможностью обрести покой и крышу над головой; уход в монастырь, а тем более пострижение в те времена определялись добровольным выбором женщины. Поэтому женских монастырей было немного; однако их число резко увеличилось к концу 13 в., когда разгром независимых окситанских графств в результате альбигойских войн окончательно и бесповоротно подчинил земли Окситании французской короне.

Катарская ересь и окситанское общество

     Поводом к альбигойским войнам, начавшимся в 1209 году, послужила борьба папы римского с ересью катаров — или альбигойцев. Последнее название произведено от города Альби, где в 1145 году папскому легату был оказан весьма дурной прием. Катаризм вписывался в русло всеобщего движения евангелического обновления, охватившего в 12 и 13 вв. весь христианский мир. Катарские пастыри, строгие, суровые люди в черных одеждах, именовавшиеся «совершенными» (рarfaitz), проповедовали апостольскую бедность и полагали, что их учение — единственно верная христианская доктрина, в то время как доктрина Рима — дьявольская подделка, только претендующая на христианство. Но в Риме катаров расценивали не как реформаторов, а как зловредных дуалистов, воскрешавших древнее учение манихеев, ибо в основе учения катаров лежал принцип противоборства двух антагонистических начал: Добра и Зла, Света и Мрака. Катары приписывали сотворение материального мира злому демиургу, Диаволу, отводя Богу духовное царство Добра и Света. Возможно, если бы катары ограничивались только дебатами со своими противниками, гонения на них были бы не столь жестоки. Но альбигойцы, порывая с устоявшимися церковными порядками, выдвигали требования политического и социального характера, подвергая нападкам иерархическое устройство общества, отказываясь приносить феодальную присягу, признавать католическое духовенство и заведенные им порядки, не желая платить десятину и прочие поборы, взимаемые Церковью с крестьян и жителей городов.
     Возможно поэтому, трактовка ереси катаров отличается большим разнообразием, и многие даже полагают катаризм особой формой цивилизации — со своей культурой, своими нравами и законами, — расцветшей под небом Окситании. Среди этих нравов отметим прежде всего отношение к женщине, которая наравне с мужчиной могла достичь высшей ступени скромной катарской иерархии и стать «совершенной». Разумеется, о полном равенстве говорить нельзя — век был «не женский», да и доктрина катаров настолько своеобразна, что многие нередко задумывались, как два столь разных мира: куртуазный универсум трубадуров и суровое пуританство катаров — вполне мирно уживались рядом. Видимо, потому, что существовали они внутри замкнутых сообществ. Для остальных же, как искусство трубадуров, так и учение катаров, способствовали возвышению духа и смягчению нравов. Простым последователям катарского учения, именовавшимся «верующими» (crezen), катарская церковь давала не только моральное освобождение от уплаты десятины и содержания клира, но и уверенность в спасении в загробной жизни, что для средневекового человека было крайне важно.
     Среди «совершенных» были и женщины — например, Эсклармонда, сестра могущественного графа де Фуа. В 1207 году во время диспута с католическими проповедниками (одним из них был основатель ордена доминиканцев Доменико де Гусман) Эсклармонда попыталась выступить наравне с другими «совершенными», но католики немедленно посоветовали ей «вернуться к своей прялке». Возвышение женщины в Окситании вызывало раздражение у церковников не меньше, чем сама альбигойская ересь.
     В чем заключалась суть этой ереси? Воспринимая окружающий их материальный мир как творение Сатаны, которое в конце времен будет непременно уничтожено, катары единственно реальным миром считали мир небесный, куда надобно стремиться попасть. И если тело человека материально и нечисто, то дух его является божественной искрой, которая и приведет его в Царство Света. Душа, где обитает эта искра, после гибели своей оболочки может переселиться в иное тело, дабы продолжить путь покаяния и очищения. Вера в последовательное переселение душ предписывала никого не убивать, в том числе и животных. Ибо вне зависимости от того, какую жизнь прожил верующий, плохую или хорошую, он мог возродиться в теле не только человека, но и животного, и убивая живое существо, верующий мог прервать путь покаяния. Отсюда вытекал отказ от мяса и яиц. Рыбу есть дозволялось, ибо считалось, что она «самозарождается из грязи». Дабы не заставлять души страдать в этом несовершенном мире, следовало воздерживаться от сексуальных контактов или принимать меры, противодействующие зачатию. Катары были противниками официального брака и выступали за свободный союз, основанный на взаимности чувств и не требующий освящения Церкви. Впрочем, простым верующим не возбранялось вступление в церковный брак, чтобы церковники не рассматривали их как «живущих в преступном сожительстве». Тем не менее, церковники считали катаров содомитами и обвиняли их в безнравственности и разрушении семьи.
     Не менее безнравственной многие церковники считали и куртуазию трубадуров, ибо согласно ее канонам, прекрасная дама, которой трубадур служит и любви которой добивается, — дама далекая, недосягаемая и замужняя. Но в эпоху Средневековья понятия «брака по любви» не существовало вовсе, и Церковь освящала союз мужчины и женщины ради продолжения рода, а семьи, особенно знатные, искали в браке своих отпрысков экономических и политических выгод. И получалось, что и трубадуры, и катары призывали мужчин и женщин следовать повелению сердца, а не чужим указаниям.
     Позиция катаров по отношению к Римской Церкви мало чем отличалась от отношения к ней еретических течений той эпохи, и отчасти предвосхищала отношение протестантов. Катары презирали таинства, крест, культовые обряды и церковные здания, доктрина катаров предполагала как можно более полное отстранение от мира, ее последователи должны были приучать себя к наиболее суровым формам аскетизма, доступным, разумеется, только избранным подвижникам — «совершенным». Из-за пессимистического отношения к миру, катаров обвиняли в том, что их церковь поощряет самоубийства. Прямых доказательств тому нет, но когда начались гонения на катаров, все, даже самые рьяные их противники признавали, что катары проявляли неслыханное мужество перед лицом смерти — перед ужасной гибелью в огне. Чтобы не прочесть молитву или не съесть кусок мяса, иначе говоря, чтобы не совершать поступка, противоречащего учению, катары без колебаний сами бросались в огонь — как поодиночке, так и целыми группами. Но эти факты говорят, скорее, не о склонности к самоубийству, а об удивительном мужестве последователей учения, сознательно предпочитающих смерть отречению от веры. Ибо в отличие от католической обрядности, когда младенцев с первых дней появления на свет принимали в лоно Церкви, катарами становились люди взрослые, сделавшие сознательный и свободный выбор.
     И многие в Окситании — от беднейшего крестьянина до знатного графа — делали выбор в пользу религии катаров. Их привлекали как простые и «дешевые» обряды, так и суровая честность проповедников-«совершенных», у которых слово не расходилось с делом. «Совершенные» довольствовались малым, сами зарабатывали себе на пропитание и в любую погоду пускались в путь, чтобы принести утешение страждущим. Один из обрядов катаров так и назывался «утешением» (consolament). Этот обряд проводили при посвящении в «совершенные», а также когда простому верующему грозила гибель, и он хотел достойно встретить свою кончину. Церемония была проста: «верующий» отвечал на несколько вопросов, а затем «совершенные» возлагали на него руки, а на голову — книгу Нового Завета. Участники обряда по очереди преклоняли перед ним колена, и на этом все заканчивалось. В этом обряде катары, скорее всего, усматривали своего рода причастие, посредством которого человек принимал Святого Духа. Отправление культа у катаров могло совершаться в любом месте — они могли молиться и читать проповеди где угодно: в лесах, замках или домах. Так как среди катаров было много ремесленников-ткачей, их также нередко называли «ткачами». Ткацкое ремесло позволяло собирать, не вызывая подозрений, под одной крышей группу людей, к которым и приходил проповедовать и наставлять «совершенный» — мужчина или женщина. И нередко женщины-«совершенные» садились за прялку и начинали работать, в то время как с уст их лилась неспешная проповедь. Длинные черные шерстяные плащи с капюшонами, перепоясанные по талии поясом, отличали одежду «совершенных» — и мужчин, и женщин — от одежды простых верующих.
     И творчество трубадуров, и религия катаров оставили свой неизгладимый след в истории Южной Франции. К началу 13 в. там сложился особый, самобытный уклад жизни, отличной от жизни в Северной. Окситанская культура, по преимуществу, была светской, северофранцузская — церковной. Большая часть Окситании находилась под властью графов Тулузских, чьи владения со столицей в Тулузе простирались от Гиени до Савойи, и от Керси до Пиренеев. Владельцы соседних с графством Тулузским земель были в той или иной степени вассалами Тулузского дома, но вассальные связи зависели главным образом от доброй воли обеих сторон. Знатные сеньоры не раз испытывали трудности в отношениях со своими вассалами, однако гораздо более серьезные конфликты возникали у них с неукротимым населением принадлежавших им городов.
     Многонаселенные города Юга Франции процветали. Тулуза считалась третьим городом Европы, после Венеции и Рима. Наследники былых культур, южнофранцузские города сумели сохранить присущее Античности чувство независимости и вкус к свободе. Городские сановники (именовавшиеся консулами или капитулами) избирались самими жителями и осуществляли демократическое управление, зачастую диктуя свою волю сеньорам. Между общественными классами не существовало непроницаемой перегородки: крепостной мог стать горожанином, а сын его уже надеялся стать рыцарем. В атмосфере свободы и личной независимости процветала торговля. Немалую роль играла и близость Востока. Разношерстные массы людей, постоянно передвигавшиеся по дорогам Окситании, способствовали созданию в средневековом окситанском обществе атмосферы веротерпимости и своеобразного социального согласия. Отступая от материй высоких, приведем яркий бытовой пример толерантности, царившей в тогдашнем окситанском обществе: в Тулузе в общественные бани евреев допускали по пятницам, а женщин легкого поведения — по понедельникам, и таким образом все горожане имели возможность ходить чистыми. Надо также сказать, что окситанские сеньоры охотно делали евреев своими управляющими, позволяя им руководить христианами, что строго запрещалось Римской Церковью. А еще окситанские сеньоры хотели свободно вступать в браки и разводиться (граф Раймон VI Тулузский был женат пять раз), а также брать налоги с богатых католических аббатств, и эти желания побуждали их благоволить к катарам. Знатные окситанские дамы тоже благоволили к катарам, ибо смутно ощущали, что эта вера стремится дать женщине больше достоинства и свободы и уравнять ее в правах с мужчиной. Ведь если бесплотная и не имеющая пола душа свободно переселяется в любое тело, как мужское, так и женское, значит, и женщины, и мужчины равны...
     Куртуазные законы трубадуров также возвышали женщину, отводя ей видное место в обществе, а в так называемых «судах любви» женщины и вовсе решали судьбы влюбленных. Таким образом складывалось общество, объединенное общими духовными ценностями. Эти ценности назывались на окситанском «pretz» и «paratge». Pretz означало то, что создавало достоинство человека: его поведение и манеры, его образ мыслей и его служение. Paratge — это и доблесть, и честь, и порядочность, и равенство, и отрицание права сильного, и уважение к человеческой личности — как к своей собственной, так и к личности ближнего. Идеалы, соединившиеся в понятии рaratge, воплощались во всех сферах окситанской жизни: в политике, религии и даже в сфере нежных чувств. Идеал рaratge был адресован не только всем окситанцам, не только определенному социальному слою, но и каждому человеку в отдельности, к какому бы сословию он ни принадлежал и каких бы взглядов ни придерживался.
     Расцвет окситанской культуры совпал с расцветом могущественного дома графов Тулузских, возглавляемого поочередно славными графами Раймоном V и Раймоном VI. Но в начале 13 в. над безоблачным существованием окситанских замков и дворов нависла страшная угроза, а пройдет еще девять лет, и золотой век трубадуров и веротерпимости навсегда канет в Лету. Что же именно стало тем пусковым механизмом, который привел в действие страшную военную машину, управлявшуюся папой и его легатами?
     Множество благородных окситанских семейств стали склоняться к катаризму, или, во всяком случае, вполне благосклонно взирать на его адептов. В то же время эти же самые семейства, проживавшие в замках и имевшие свои собственные дворы, являлись основными очагами куртуазной культуры, вокруг которых расцветало блистательное искусство трубадуров. Значит, в период, предшествовавший крестовому походу против альбигойцев (начавшемуся в 1209 году), катары и трубадуры вращались в одном и том же обществе и при одних и тех же дворах. Жители селений, расположенных вокруг замков, охотно оказывали гостеприимство «совершенным» и «добрым людям», в то время как владельцы замков (где нередко гостили и трубадуры) предоставляли жилища верховному духовенству катаров, в частности, катарским «епископам». Под защитой крепостных стен таких замков зачастую располагались целые поселения, где бок о бок с сеньорами в добром соседстве жили крестьяне и ремесленники. Количество замков, где добротные дома аристократов перемежались с крестьянскими хижинами и мастерскими ремесленников, а узкие улочки всегда выводили на площадь перед собором и к резиденции сеньора, к концу 12 столетия изрядно возросло. Брожение умов, коловращение слухов и идей способствовало возникновению крупных очагов катарской ереси. Влиятельные лица либо сами принимали учение катаров, либо продолжали поддерживать дружеские и союзнические отношения как со своими родственниками-катарами, так и с их союзниками, а потому оказывали катарам повсеместное покровительство.
     На основании «профессиональной принадлежности» трубадуры выделялись в особую группу окситанского общества — равно как и катары, и прелаты и клирики местных церквей, пользовавшихся поддержкой папы и короля; однако в итоге все общество оказывалось пронизанным множеством тонких ниточек, связующих составляющих его членов.
     Некоторые трубадуры были выразителями антиклерикальных настроений, с негодованием обличая жадных священников и развращенных прелатов, заполонивших Окситанию. Но это был индивидуальный протест, протест личности, выступавшей против людей из чуждого им сословия, значительную часть которого составляли пришельцы с севера. Среди трубадуров также были катары, например уроженцы Тулузы Аймерик де Пегильян и Гильем Фигейра. Но в массе своей трубадуры, как и другие члены окситанского общества, не видели иного спасения, кроме как в лоне Римской Церкви.
     Борьбу с ересью катаров возглавили цистерцианцы, члены ордена, который был основным вдохновителем крестовых походов в Святую Землю. На протяжении полувека, предшествовавшего беспримерному по своей жестокости крестовому походу, монахи-цистерцианцы, странствуя по землям Окситании и пытаясь вернуть заблудших на путь истины, устраивали диспуты с еретиками, дабы оценить силу слова своих доктринальных противников. На такие диспуты между католическими и катарскими проповедниками собиралось множество народу, так как и рыцари, и дамы, и горожане, и селяне были равно охочи до этих небывалых прежде словесных турниров. Легкомысленное поведение зрителей, для которых подобные баталии являлись прежде всего развлечением, возмущало служителей Церкви. Ирония, дерзость и насмешки и над сеньорами, и над идеологическим противником выводили из себя защитников Римской Церкви. Присутствие мирян, в том числе и женщин, создавало во время диспутов атмосферу беззаботности и ненавязчивого антиклерикализма, свойственную куртуазным собраниям, отчего постулаты религии катаров многими воспринимались как интеллектуальная игра слов, издавна распространенная при куртуазных дворах. Аудитория мирян, к которым и католические, и катарские проповедники часто обращались, беря их в свидетели и желая привлечь на свою сторону, принимала, таким образом, активнейшее участие в словесном действе, победителя которого никогда нельзя было определить заранее.
     Неоднократно появлявшаяся выше дата — 1209 год — положила конец блистательной толерантной цивилизации, зародившейся на Юге Франции в те далекие времена, когда Франция еще не являла собой единого государства. В окситанском обществе, увлеченном поэзией и радостями жизни, не нашлось сил для решительного и повсеместного отпора крестоносному воинству, быстро превратившемуся в армию обыкновенных захватчиков. А катары, распространение учения которых и стало поводом для крестового похода на Окситанию, были решительными противниками любого насилия. Ни лира, ни слово не смогли заменить меч... Впрочем, это уже начало другого рассказа — о крестовом походе против альбигойцев, жестоком времени, когда уделом прекрасных дам стали слезы и гибель. В настоящих же заметках, составленных по материалам работ французских исследователей, мы хотели рассказать о том, как в далекую эпоху Средневековья под незабудковым небом Прованса была воспета Прекрасная Дама, и женщина ненадолго поднялась вровень с мужчиной.

* * *

     Наверное, неправильно рассказывать о трубадурах прозой, не приведя ни единого стихотворения. Но стихи — материя тонкая, их надобно читать, когда велит душа, а не тогда, когда под рукой клавиатура. Поэтому всех, кто хочет познакомиться и с поэзией старокситанских поэтов, и с их судьбой, мы отсылаем к «Жизнеописаниям трубадуров», изданным в 1993 г. в серии «Литературные памятники» издательством «Наука». В этом же издании все, кто захотят поближе познакомиться со средневековой литературой и культурой Юга Франции, найдут необходимые ссылки на работы, которые помогут найти дорогу в Окситанию.