Елена ЧЕРНИКОВА

ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА, 
ПОСЛЕДНЯЯ ВСТРЕЧА...

Яшка медленно шел домой и вспоминал первое учебное утро. Девочка справа была чрезвычайно мила, что мигом примирило его с Университетом, точнее, с этим факультетом. Яшка хотел на другой факультет, с детства мечтал об архитектурном, однако в приемной комиссии сидели такие... Они могли перепутать документы. Просто так.
Он был принят на математический без экзаменов и без оплаты, поскольку, оказывается, на собеседовании сказал что-то редкостное. Профессор в центре стола, томившийся лютой скукой, вдруг встрепенулся, поднял густые брови и спросил:
— Вы знакомы с абстрактной математикой? Где же вы учились, молодой человек?
Яшка изумленно умолк, впервые услыхав про абстрактную математику. Члены приемной комиссии тоже притихли, поскольку заранее знали, какие абитуриенты и куда будут приняты. Вопрос профессора менял множество планов, обнаруживая глухое незнакомство главного профессора с их заготовками.
— Я беру вас на математический факультет, — сообщил профессор, опустил густые брови и опять потерял интерес к происходящему.
Когда Яшка вышел в коридор, к нему подбежала взволнованная девица с папками в обеих руках и залопотала:
— Извините... Яков... Забыла ваше отчество... Мы ничего не можем сделать. Раз он сказал — значит математический. Извините. Не перепишете ли заявление?
— У вас недобор на математический факультет? — предположил ошарашенный Яшка.
— Что вы!.. Сто человек на место! На архитектурный, куда вы заявление подали, полтора на место. На философский чуть побольше, но самое-самое сейчас — именно на математику. Поймите меня правильно, я в шоке, потому что... — она испуганно оглянулась.
— ...Потому что некоторые платили и вот теперь... — помог ей Яшка.
— Прошу вас, не говорите больше ничего. Перепишите заявление или...
— Или идите на все четыре стороны?
— Ну... вы же хотите учиться? — обреченно вздохнула девица.
— Хочу, — подтвердил Яшка, сочувственно разглядывая идеальный макияж и модный серый костюмчик своей собеседницы: кислое выражение картиночно-красивого лица бедняжки вошло в непримиримый конфликт с блестящей упаковкой.
Она протянула ему какой-то бланк, ручку, подставила твердую папку для опоры, и Яшка под диктовку написал новое заявление: “Согласен пройти курс всех дисциплин математического факультета и получить документ об успешном завершении образования...”
— Бредово, не правда ли? — спросил он у девицы, расписываясь.
— Спасибо, — ответила она, пряча бумажку в папку. — Занятия с 1 сентября, как у всех. Расписание повесим накануне. До свидания.
Не подымая прекрасных глаз, девица развернулась и убежала. Яшка постоял-постоял в коридоре, понаблюдал за приемной суетой и пожал плечами. Его вступительная эпопея закончилась. Он — студент. Все остальные будут крутиться здесь еще три недели: испытания в этот Университет шли подолгу, подробно, с пристрастием. Витали слухи о непомерных взятках на бесплатные факультеты. Абитуриентки шли на экзамены только через салоны красоты, юноши готовились признаваться в любой сексуальной ориентации, репетиторы брали за один час подготовки такой гонорар, что у Креза потемнело бы в глазах... “Враки. Слухи. Всё не так”, — решил новый студент, внезапный студент Яшка.
Получив неожиданную свободу на три недели, Яшка взял рюкзак, сел наугад в электричку, проехал часа два и когда надоело ехать, вышел и принялся идти. Ноги привели его в чудное лесное безмолвие, на безлюдную полянку, рядом чистая речка, а в ней — вкусная рыбка, в чем он убедился в тот же вечер, когда поймал и сварил на пробу. Турист чувствовал себя новорождённым.
Поставив палатку, Яшка обустроился — с очагом, рыбалкой, пуховым спальником — и принялся жить. Он почему-то был уверен, что никто не потревожит его в этом месте, которое неизвестно где находится и как называется. Он повел себя спонтанно — давно мечтал! — и принялся не считать дни.
Он не смотрел на часы, он спал вволю, гулял, плавал, кашеварил, рыбка ловилась чуть не сама собой — большая и маленькая. И так бесконечно.
Однажды утром он проснулся, посмотрел в ярко-синее небо, собрал вещи, навел порядок на полянке, попрощался с недоуловленными рыбками и вернулся в город. Тропинка сама вернула его на станцию, электричка сама довезла до вокзала. Войдя в квартиру, Яшка унюхал вареники. Мать вышла навстречу, поцеловала сына и сказала:
— Ты как раз к твоему любимому блюду. Привет! Молодец, что не загорел. Это ведь не обязательно — быть загорелым. — И ушла на кухню.
Яшка распаковался, помылся, побрился и вместе с матерью поел вкусных вареников.
Засыпая, он наконец разрешил себе вспомнить былое. Что он сказал на собеседовании такое, по чему сразу был принят в Университет? Что? Математика? Эта наука никогда не была его коньком в школе. Будущий архитектор должен уметь считать, — в таковом рассуждении он и учил все эти алгебры и геометрии. Не больше нормы. В своей будущей архитектуре, о которой он страстно мечтал в детстве, особое место Яшка отводил лестницам, дверям, окнам и крышам. Конечно, он думал о ландшафтах, о расстояниях между строениями и прочих умных вещах, давно расчисленных человечеством, однако главными были именно лестницы.
Ни в одном из домов его детской грёзы не было лифтов. То есть они могли быть: почему не припрятать где-нибудь лифтик, если очень надо. Но и в этом была одна странная загвоздка. Если он с утра видел будущий дом снаружи — обычно это случалось с утра, после здорового младенческого сна, — то к вечеру, когда прекрасный дом становился прозрачным, проявлялись комнаты, переходы, интерьеры, воспламенялись камины, поднимали задумчивые головы громадные доги, приходили люди, счастливые, довольные, с вазами фруктов, — так вот: когда к вечеру всё утреннее оживало до подробностей, в доме упорно отсутствовали лифты.
И тогда Яшка начинал впихивать в проект какой-нибудь лифт. В итоге титанических усилий всегда получалось, что лифтов столько же, сколько этажей. Первый лифт перевозит с первого этажа на второй — и всё. Выходи, пассажир. Попасть со второго на третий этаж — пожалуйста, вон там, в конце коридора — следующий лифт. С третьего этажа на четвертый — та же история.
Яшке ни разу не удалось выдумать дом с одним-единственным лифтом, который вез бы с первого этажа на последний без пауз. Ни один проект не расступался перед наглой трубой — шахтой лифта, дырявящей чудный, теплый дом пустотой с мельтешащей туда-сюда коробкой.
Лифт, вид сбоку: по Яшкиному разумению, это как поршень внутри шприца. Что-то вводится в живой организм дома, причем вместе с людьми, с самими пассажирами, а они не могут воспротивиться, поскольку привыкли и не замечают. Чудовищная лифтомания. Дом на игле. Наркотик-лифт — и ломка до хруста перекрытий. Нельзя же так, дорогие пассажиры.
Яшкин протест против лифтов был так необорим, что от мечтаний о домах он перешел к мечтам об Университете. Поступлю на архитектурный, решил Яшка, напишу диплом “О вреде лифтов” и пробьюсь ко всем заказчикам. Лестница! Вот что нужно людям! Это было так очевидно, что оставалось только донести открытие до человечества.
Дальше вы уже знаете. Яшка был мгновенно принят в желанный Университет, но на математический факультет, и чтоб не сойти с ума, три недели пожил спонтанно — в неведомом лесу.
И вот теперь он прошел через первый учебный день, познакомился с девчонкой-соседкой, которая оказалась чрезвычайно мила, ничего не понял и пошел домой. Где тут архитектура? Ау-у! Мама с утра что-то говорила о котлетах. На этой перспективе Яшка и сосредоточился.

* * *

В его комнате диван всегда стоял в углу напротив окна. Ни разу Яшка не задумывался над модными вопросами: куда головой, а куда ногами следует ложиться спать. Сон приходил раньше, чем усталое тело успевало выдвинуть какие-нибудь претензии. Штора была крепкая, сурового полотна, будто светомаскировка. Яшка ложился — и через пару секунд исчезал. Так было всегда. Родители были очень довольны сыном. Крошечный, он не плакал по ночам. Подросток, не падал с крыш, не бил соседям стекол, в школе не волынил. Удобный ребенок, особенно для любящих родителей. В смысле — любящих друг друга.
Сколько помнил себя Яшка, родители часто целовались и обнимались. Иногда ему даже казалось, что они рады, когда он четко, по графику, уходит в свою комнату и каменно засыпает.
Он был прав: родители мгновенно раздевались и продолжали свой вечный диалог. Как уж угораздило их сохранить такую нежность на столько лет, но вот факт — он и есть факт. Они любили друг друга всегда, непрерывно и безмятежно. Сын как-то безболезненно проскользнул сквозь эту пару, зачавшую его в реке, играючи, плаваючи, чуть ли не припеваючи. Семя мужа не выскользнуло из лона матери. Супруги вышли из реки, собирались продолжить на песке, но хлынул громадный теплый ливень, и, решив, что воды на сегодня достаточно, они убежали домой. Потом спали беспробудно, а утром муж уехал в командировку. Жена ходила на работу, читала свои бесконечные верстки, редактировала чужие выдумки, — и вскоре выяснилось, что дождалась она двоих: мужа и ребенка. “Надо же!” — удивился вернувшийся из командировки муж, когда вспомнил, что единственный пригодный для зачатия миг в тот месяц они использовали в реке. “Не вылился!” — весело сказала жена. “Да-а, — покачал головой муж, — такого мы должны родить непременно. Цепкий парень”. “Почему парень?” — уточнила жена. “Вот увидишь”, — уверенно ответил муж.
Парень по имени Яшка родился так просто, что молодая мать даже не имела материала для пересудов с дамочками в консультации. Все остальные страсть как любили вспоминать свои невиданные, нечеловеческие муки, ну просто отменные, высококачественные терзания. Яшкиной матери оставалось делать вид, что она понимает, сочувствует и сама такая. Единственный раз, когда она кому-то сболтнула, что рожала без боли, собеседница сделала презрительно-отчужденное лицо, но спохватилась и спросила, где дают такой наркоз, в какой клинике. Вдруг еще раз понадобится. Яшкина мать сказала в какой.
— Я там и рожала! — возмутилась дамочка. — Никакого такого наркоза не давали! Бандиты!
— Я сама... рожала, без наркоза, — попыталась объяснить любимая жена своего мужа, но ее облили гневом.
Больше она никому не рассказывала, как делаются беспроблемные дети.

* * *

Яшка лег на свой старый диван, погладил живот с котлетами и уверенно закрыл глаза. Обычно всё кончалось на этом. Сон прилетал и жил с Яшкой сколько надо.
Но сегодня дядька Морфей что-то задерживался. Яшка открыл глаза и понял, что дядька очень сильно перенес свой визит. Тьма сгущалась, а сон не прилетал. И когда штора на фоне ночного неба превратилась в ночное небо на фоне шторы, а котлеты перестали напоминать о себе, Яшка встал и включил настольную лампу.
Разбросанные по столу журналы по архитектуре словно взывали: собери нас и вынеси куда-нибудь в кладовку! Книги валялись на полу — строго там, где он оставил их перед отъездом в лес. Мать была умная женщина — никогда не наводила у него порядок.
Яшка сел за стол и задумался. Первое учебное утро шалит? Да, наверное. Было что-то странное в учебном процессе, невообразимое. Поначалу оно пошло нормально, однако упрямое отсутствие сна говорило само за себя. Яшка никогда не был склонен к анализу. Думать — не любил. Ему физиологически больно было складывать, вычитать, а уж об умножении с делением, да если не дай Бог дробей...
На математический он согласился скорее из озорства: бровастый профессор с его непонятным прекраснодушием, запуганная девица с папками в обеих руках, полная неизвестность впереди и так далее.
Но вот неизвестность стала раскрываться, и Яшка понял, что думать придется — невзирая на всю ненависть к процессу.
Он вспомнил начало лекции. В аудитории было тридцать шесть первокурсников. Яшке достался верхний ряд амфитеатра, поэтому поначалу он мог лишь затылки считать, ну и профили — на своем ряду, заднем. Тридцать пять затылков и профилей очень понравились Яшке. Особенно профиль девочки справа, но об этом мы уже говорили.
Математиков, даже семнадцатилетних, он представлял себе будущими старичками обоего пола, в толстых очках и обвислых брюках. Сегодняшняя аудитория решительно опровергала такую перспективу. Даже затылки были очень задорные, веселые, отлично причесанные. А уж профили, особенно справа, радовали глаз, как бы правильно выразиться, красотой. Вот. Точное слово! Красота. Молодежь в аудитории была как на подбор. Каждая голова излучала свет. Было как-то очень тепло, радостно. Хорошо пахло, но не парфюмами, а просто хорошо. Как в лесу. Или как в храме.
Сначала Яшка попытался прислушаться к разговорам, но разговоров не было. Но и тишины не было тоже. Звуки. Неуловимые вибрации. Слов не было. Никто ни с кем не разговаривал, но почему-то казалось, что все давно знакомы. Яшка поздоровался с девочкой справа, она приветливо кивнула: “Маша”. И всё.
Вошел тот самый профессор, поздравил собравшихся, пожелал высоких достижений, а потом объявил, что первое время, пока они тут попривыкнут, заниматься с данной группой будет ассистент, сведущий во всех необходимых вопросах. Сам профессор, оказывается, должен удалиться на неопределенное время, но скучать им не придется и так далее.
Никто не удивился. Яшка, совершенно не разбиравшийся в математических факультетах, тоже решил не удивляться. Значит, так начинаются будущие старички, пошутил он сам с собой, но тут же прекратил шутки, поскольку весь обратился в зрение.
Вошел ассистент.
— Я проведу несколько занятий, — сказал он вместо “здравствуйте”. — Все готовы?
Не дожидаясь ответов, ассистент подошел к парнишке на первой парте и протянул руку. Яшка решил, что это к рукопожатию. Оказалось, нет. Студент встал, пошарил во внутреннем кармане аккуратного суконного пиджака и достал стодолларовую бумажку. Ассистент взял купюру, повертел, пощупал, понюхал и положил в свой карман. В задний карман джинсов.
Никто не умер.
Ассистент поднялся на три ступеньки и остановился возле златовласки в строгом твидовом костюме. Все сначала. Протягивает руку. Девушка встает. Но не шарит в карманах пиджака, а избавляется от пиджака. Ассистент стоит с протянутой рукой. Девушка избавляется от юбки. Под полупрозрачной белой блузкой сияет шелковое белье. Из окна льется белый свет. Ассистент, кивнув головой, убирает руку и продолжает прогулку по аудитории.
У одного часы забрал, у другого пухлую записную книжку, у девушки, сидящей справа от Яшка, сумочку с косметикой. На самого Яшку он не обратил внимания.
Вернувшись на кафедру, ассистент осмотрел аудиторию, ласково улыбнулся, сложил добычу в громадный пакет и сказал:
— До завтра, коллеги!
Яшка понял, что на сегодня занятия по математике закончились. Стараясь не смотреть на златовласку в блузке, он спустился со своей галерки и вышел в коридор. Там суетились вполне обычные юнцы и юницы, при часах, юбках и сумках. Из другой группы. Скорее всего, с другого факультета.
И вот сейчас, ночью, он сидит за письменным столом у себя дома и совсем не может спать. Утренний шок потихоньку отступил, но думать-то Яшка не любит. А вот ум, наоборот, встрепенулся и вопит: ну давай, а Яш, давай подумаем! Куда мы с тобой попали?
Тихо-тихо постучали в дверь.
— Заходи, мам, — не оборачиваясь, сказал Яшка.
Мать остановилась за спиной у Яшки.
— Я не знаю, что ты сейчас решаешь, но задача явно не просила тебя об этом, — сообщила мать сыну.
— Ты права. Но Морфей бастует.
— А мой Морфей на пару с твоим. Но отцу завтра вставать рано, а без меня он плохо спит. Ложись в постель, а?
— Мне надо учиться в Университете? — Яшка повернулся, чтоб увидеть глаза матери.
— Да, — просто ответила она.
— Иначе река унесла бы меня из тебя?
— Конечно. Унесла бы. Ложись и лежи. Не включай свет. Отец хочет спать, — и ушла.
Яшка лег и лежал до утра. Отец выспался, мать была довольна. Яшка полчаса постоял под душем и отправился учиться.

* * *

Второй день в Университете прошел так же конструктивно и энергично, как и первый. Ассистент вернул студентам вещи. Златовласка пришла на лекцию точно в том виде, в каком вчера ушла. И сегодня, обретя свой твидовый костюм, спокойно оделась, села и приготовилась к дальнейшей учебе.
Маша, получив косметичку, спрятала ее в рыжий кожаный баульчик. Ко всем студентам вернулось все, что вчера было унесено. Нельзя сказать — отобрано, поскольку отдавали без сомнений. Но всё — ко всем, без путаницы.
Раздав вещи, ассистент вышел.
— Что же это? — вдруг вскричал юноша с первой парты.
Все повернулись к нему. Тот изумленно разглядывал на просвет бумажку, бывшую вчера стодолларовой.
— Тысяча!.. — прошептал он.
— А у меня часы стали золотыми! — крикнул другой.
— А у меня... А у меня... — понеслось со всех сторон. Яшка повернул голову вправо. Маша неподвижно сидела, прижав баульчик к груди, и не проявляла интереса к возможному пополнению в косметичке.
— Почему... — начал было Яшка, обращаясь к Маше.
— Я знаю — что у меня там.
— Знаете? Откуда? — удивился Яшка, который еще вчера решил не удивляться.
— Да. Но вам трудно будет поверить. Но я потом скажу. Извините, — она улыбнулась месту, где, наверное, находился Яшка. Он почувствовал, что Маша не видит его. Смотрит куда-то сквозь, за окно, в тридевятое царство.
— Вы замужем? — неожиданно спросил Яшка, чтоб чем-нибудь потормошить задумчивую собеседницу; например, нескромным вопросом.
— Да, — продолжая разглядывать тридесятое государство, ответила девушка. — Во-о-н там, за вторым столом...
— Вы с мужем нарочно расселись подальше друг от друга, чтобы не отвлекаться от занятий? — спрашивал Яшка, чувствуя рождение в себе хама.
— Подальше? — не поняла Маша и наконец вгляделась в Яшку. — Ой!
— Что такое “ой”? — спросил Яшка.
— Три вещи непостижимы для меня, и четырех я не понимаю: пути орла на небе, пути змея на скале, пути корабля среди моря и пути мужчины к девице. — Маша говорила медленно, будто припоминая что-то очень давно забытое, голосом серого камня, перекатывающегося по раскаленной солнцем траве.
— Я тебе не мужчина... к девице, — восстал Яшка, вдруг вспомнив и этот шуршащий голос, и нежную шею, и маленькую голову, чуть склоненную вбок.
— Вы еще привыкнете, — успокоительно кивнула Маша. — Мне пора. До завтра.
— Маша, можно вас проводить до метро? Муж не будет возражать? — Яшка не понял еще, как надо себя вести. Девственником он себя не чувствовал, страхов не испытывал, но Маша влекла его чем-то небывалым, будто не женщина.
— Пойдем, муж не возражает, — согласилась Маша и показала белой рукой в дальний угол, где сидел упомянутый муж и что-то быстро записывал в толстую тетрадь. — Он сейчас так занят, что не возразит, даже если его кто-нибудь внезапно укусит.
— Он поэт? — осторожно спросил Яшка, поправляя галстук.
— Это математический факультет. Вы не забыли? — улыбнулась загадочная Маша. — Да и стихи все уже написаны. В принципе.
— А формулы? — поспешно уточнил Яшка, еще не потерявший надежды на прояснение своих обстоятельств. — Вы не знаете, почему меня сюда приняли?
— Это два вопроса, — сказала Маша, когда они вышли из Университета на солнечный дворик, украшенный чудесными растрепанными кустами, которыми по осени уже никто не занимался, и красные, золотые, зеленые и даже синие листья росли и опадали как им попало.
К ажурной ограде вела широкая дорожка, посыпанная красным песком. Маша ступала тихо, мягко, и ее голос сливался с шорохом мировых частиц.
— Мировые частицы песка... — сказал Яшка. — Это я только что придумал.
— Очевидно, мы с вами родственники. Я тоже так подумала, — ответила Маша, разглядывая дорожку.
Подойдя к ограде, они вдруг услышали погоню, обернулись и увидели, как быстро умеют бегать мужья.
— Он воспротивился? — тихо уточнил у Маши Яшка.
— Нет-нет, — быстро ответил муж, подбегая к Маше. — Здравствуйте, Яша, а ты возьми, пожалуйста, тетрадь домой. Спасибо.
И не ожидая ответов, убежал обратно в Университет.
— Здравствуйте, здравствуйте, Яша. Это он хорошо сказал. Вы как думаете, откуда он знает мое имя?
— Ос очень проницательный, — объяснила Маша, спрятала мужнину тетрадь в баульчик и открыла калитку. — Идем?
— Как вы сказали? — переспросил Яшка, покупая Маше мороженое.
— Ос?
— Да, имя его — Ос. Конечно, сокращенное, для удобства.
— А как звучит полное, без удобств? — заинтересовался Яшка, но в эту минуту рванул ветер, с неба посыпались громадные капли, потом градины, пришлось куда-то бежать. Маша потеряла мороженое. И когда всё успокоилось, они обнаружили себя в старинном парке неописуемой красоты, с лебедями, утками, фазанами, косулями, красно-медными листьями, блистающими на темной воде прудов, и Яшка забыл свой вопрос.

* * *

— Ты влюблен? — спросила Яшку за ужином мать.
— Я во всё влюблен. Во всех. У меня такое чувство... такое чувство... — он задержал вилку с котлетой.
— Всех обнимаешь и ко груди... — подсказала мать.
— Еще сильнее. Как будто я сегодня стал отцом, — наконец сформулировал Яшка и съел кусок котлеты.
— Героем? — уточнила мать, рассматривая свою котлету.
— Да. Более чем. Очень-очень отцом-отцом.
— Она замужем?
— Да, но его зовут Ос.
— Опасное имя, — предположила мать, убирая посуду.
— Сокращенное.
— Может, Пылесос? — улыбнулась мать.
— Может. Он всё время пишет в тетрадь. А за женой бегает, только если надо спрятать тетрадь. У нее баульчик объемистый, а он так ходит, с пустыми руками.
— Ты чьим отцом стал? — домыв посуду, мать села перед Яшкой и закурила.
— Сначала, конечно, Оса, потом его жены, а потом и всех остальных, — пояснил Яшка. — Разве не понятно?
— Понятно, понятно, — сказала мать. — Ты знаешь, что от этого бывает, ну когда сначала Оса, потом Маши...
— Мать, в чем дело? — вскочил Яшка. — Я же не говорил тебе ее имени!..
— Чайку не хочешь, малыш? — спросила мать.
— Спасибо, я пошел спать, — ответил озадаченный сын.
— Только спи и не вертись. Я всё слышу, а отцу рано вставать.
— Я помню, — пообещал Яшка, предчувствуя, что и сегодня ему не видать дядьки Морфея.

* * *

В математической аудитории Университета каждый день был как праздник. Ассистент повелел им всем хорошенечко познакомиться. Ну и как все принялись знакомиться!
Тридцать пять затылков и профилей быстро превратились в лица. Яшка, с его былой любовью к архитектуре, был в восторге. Такой красивой компании, где все фасады, мансарды, фундаменты, окна и двери были на месте, он никогда не видел. Правда, ни одного лифта, ни одной лестницы, но это, думал Яшка, проявится позже.
Маша оказалась существом очень покладистым и спокойным. С нею можно было разговаривать и не разговаривать. Можно было всё что угодно: Маша держалась одной тональности и ни в чем не фальшивила.
Вот и сегодня — пришла, поздоровалась, открыла баульчик и надолго отвлеклась на его содержимое.
Яшка встал — это разрешалось и во время лекции — и пошел к златовласке.
— Ну наконец-то, — сказала она.
— Красиво, — сказал Яшка и прикоснулся к золоту.
— Практично, — пожала плечами она. — Силовые линии Вселенной всегда при мне. Omnia mea mecum porto. Вы проводите меня до дому?
— Интересно. Полгруппы — девушки, полгруппы — юноши. Одну я уже провожал, сегодня вторую. А как же остальные?
— Вас сюда взяли не для праздных вопросов, молодой человек. Вы проводите меня?
Яшка отправил чувства в разведку. В быстро полученном донесении значилось, что объятия со златовлаской неизбежны.
— А почему вы ходите, можно сказать, голая, и не опасаетесь набегов? — спросил он, снимая с девушки пиджак, чтобы полюбоваться блестящим телом под прозрачной блузкой.
— Что может грозить мне здесь, на Земле! — весело ответила Златовласка, расстегивая блузку. Утренний свет мягко лег на ее белую кожу, отчего голая девушка показалась одетой в сияние.
— ...А у сияния нету пуговиц. Оно не расстегивается, — сказал Яшка, раздвигая шелковые бедра Златовласки.
Запахло цветами. Аудитория математического факультета что-то записывала под диктовку ассистента.
— Может быть, что-то важное? — шепнул Яшка девушке, показав глазами на старательных студентов.
— Конечно, — шепнула она, закрывая глаза. — Прислушайся...
— “А у сияния нету пуговиц”, — диктовал ассистент.
И когда Яшка всё понял, остановиться уже нельзя было, девушка укрыла его и себя золотыми густыми волнами, сияние стало ослепительным, и Яшка перестал дышать.

* * *

— Мам, а мам, — Яшка бессмысленно смотрел в большую старинную книгу.
— Перезанимался? Голос утомленный у тебя, — отозвалась мать, не отрываясь от вязания.
Вечер был холодный, затопили камин. В доме царила доисторическая тишина, только дрова потрескивали да спицы постукивали.
— А сегодня девушка с золотыми волосами, — сказал сын матери.
— Математика, друг мой, математика, — ответила мать.
— Да, но когда я взял ее... или она меня, в общем, непонятно кто, но все остальные всё это записывали, а ассистент диктовал.
— Так всегда бывает, сынок, — пояснила мать и завязала узелок.
— А что будет завтра? — Яшка перевернул непрочитанную страницу.
— Что-нибудь да будет. Не может быть, чтоб ничего не было, — сказала мать.
Яшка отложил книгу и посмотрел в камин. Пламя резвилось, давало уютное тепло. Наступала ночь. В прихожей послышались шаги отца. Мать убрала вязание и ушла на кухню.
Яшка и раньше не любил думать, было больно. Как приходила какая мысль — не сама, а со стороны, через уши, — Яшка мгновенно останавливался и ждал, пока все слова из этой мысли вытряхнутся и голова прочистится. Вот и сейчас, когда заполненное блаженством тело грелось у домашнего камина, в голову поползла какая-то змея. Длинная, переливающаяся мокрым малахитом. В ее извивах Яшке почудились четыре буквы, от которых он поспешно избавился, вытряхнув змею в камин. Не понимаю, сказал себе Яшка, и не хочу понимать. Прекрасные девы, любезный ассистент, внимательные сокурсники, — и всё можно!
А кто тебе раньше запрещал? — спросил себя Яшка. Никто. Почему же ты сейчас пытаешься думать? Ты ж не умеешь. Тебе же больно. Иди спать.

* * *

Наутро Яшка явился в Университет выспавшимся. Удалось. Аудитория уже собралась, ждали ассистента. Златовласка помахала Яшке ладошкой, Маша кивнула. Ос на секунду оторвался от своей бесконечной тетрадки, привстал и пожал Яшке руку.
— Слушай, Ос, — тихо обратился к нему Яшка, — ты не скажешь мне свое полное имя?
— А ты не понял? — звонко долетело с восьмого ряда. Яшка повернулся на голос и увидел прелестное дельфиноподобное существо женского пола.
— Ну и слух у вас! — отозвался Яшка. — А вас как зовут?
— Иди сюда, неуч, — крикнуло существо и помахало плавниками. Яшка повиновался и сел рядом с девицей. Если бы остроносый умный дельфин мог носить кудряшки, широкое шелковое платье и сандалии со множеством тонких перевязочек и перепоночек, — выглядело бы это именно так.
— Привет, — сказала кудрявая девица. — Не вижу ничего странного в моем крупном носе. Ну да, и лоб чуть скошен, и уши прижаты. Меня с самого детства, даже родная мама, бабушка, дедушка, вообще все-все звали Дельфином. Или Дельфинкой. Можно Фина. Так зовет отец. Или ты и у меня будешь спрашивать полное имя? Ты уже всех замучил вопросами... — девушка тараторила без продыху, однако мелодично и внятно.
— Понятно, — вздохнул Яшка и погладил ей то место, где у обычных дельфинов хвост.
— Ты умеешь говорить на другой частоте? — еще быстрее залопотала Фина.
— Не знаю. А надо?
— Непременно. Вот если мы сегодня все пойдем в бассейн, сегодня по расписанию плаванье в морской воде, если ты нырнешь и вдруг потеряешь меня, ну вдруг ты слабо ныряешь, то я тебя позову особенным звуком, а ты сразу и найдешься, — с невозможной скоростью сообщила Фина и вдруг издала звук такой высоты, что Яшка на миг полностью оглох.
— Понял? — спросила она уже человеческим голосом. — Повторить?
— Понял. Ты хочешь поплавать со мной.
— Молодец! — обрадовалась Фина. — Именно это я и сказала. Вот еще послушай...
Прозвучала серия звуковых выбросов, после которой Яшка до конца дня утратил способность различать любые иные звуки — кроме голоса Фины.
Когда пришел ассистент и действительно объявил бассейн с морской водой, Фина схватила Яшку за руку, и не успел он запомнить дорогу, как был уже весь мокрый, нырял, Фина вилась вокруг, а потом прилепилась к нему всем туловищем и принялась за любимое дельфинье дело.
“Странно, — подсчитывал Яшка, — уже десять раз я взял дельфина. И могу еще. Видимо, морская вода...”
Фина вытолкнула его на берег и потащила в душ — под пресную воду. Лежа в шезлонге под громадной махровой простыней, Яшка попробовал пошевельнуться, но не вышло. Словно плитой придавило. Усталость была каменная, безапелляционная.
— Ну как ты тут? — невесть откуда появилась Фина, свежая, с просохшими кудрями, без хвоста. — Возьми, поешь.
Она дала ему кусок теплого хлеба, Яшка съел и уснул.
К вечеру студенты оделись, ассистент сказал, что у подъезда их ждет автобус и всех развезут по домам. Яшке очень понравилась идея автобуса, поскольку дорогу он не запомнил, а Фина перестала издавать всякие звуки. Учебный день закончился.

* * *

— А сегодня был дельфин. Дельфина.
— Но в целом — всё как у людей? — уточнила мать.
— В целом — да, но гораздо чаще, быстрее, кругом вода, ничего не помнишь после, голод и немота. Понимаешь, мам? Будто я умер, а потом она принесла мне хлеба. Обыкновенного.
— Ну это вряд ли, — ответила мать, подливая сыну борща.
— Ты можешь мне что-нибудь объяснить, мать? — взмолился Яшка. — Я что — курс оригинального секса прохожу? Мне же сказали: математический факультет, жуткий конкурс, всё решал профессор единолично. Там еще тринадцать девиц...
— Пятнадцать, сынок, — спокойно уточнила мать.
— А ты откуда знаешь? Ты что-нибудь понимаешь, да? — Яшка вскочил, обежал стол и сел на пол у ног матери.
— Тебе-то нравится? — улыбнулась мать, погладив сына по голове.
— Очень, конечно. Кому ж такая учеба не понравится... — потупил взор Яшка.
— Ну и ладушки. А то думать начнешь, рассуждать. Тебе не идет думать.
— Не то слово! Просто больно! Успокой меня! — взмолился Яшка.
— Успокойся, — рассмеялась мать. — Всё?
— Всё, — согласился сын, доел борщ и пошел спать.

* * *

И пятнадцать дев, прекрасных, как утреннее небо, ясноглазых, нежных и любящих, пятнадцать дней ласкали бездумного Яшку по очереди. Он больше не задавал вопросов, он не мог говорить, он иссяк, и временами ему казалось, что его семя уходит из него навсегда, как кровь.
Однажды утром он очнулся в аудитории математического факультета и посмотрел по сторонам. Маша ела бутерброд с икрой.
— Ну как, живой? — заботливо спросила она.
— Кажется, да. — Яшка встал, сел, опять встал, помахал руками. — Вполне живой. Но будто прозрачный.
— Правильно, — сказала Маша. — Посмотри на остальных...

И Яшка прозрел.

В белоснежных балахонах, светясь радугой, на ступенях амфитеатра стояли прекрасные неземные существа. Внизу, у подножья лестницы, стоял старик с бородой до колен, со счастливым лицом. Он вглядывался в хрустальный шар, горевший на его ладони. Звучала музыка, понятнее которой никто никогда не слышал. Самая понятная музыка. Не было стен, окон, дверей, только люди в белоснежных одеждах, старик с огненным шаром, лестница.
— Спустись ко мне, Иаков, — повелел старик.
Он поднял шар, полюбовался на игру огня и с нечеловеческой силой бросил об пол. Шар не разбился; шар исчез. Вослед за Иаковом к старику подошла Мария, обняла старика за могучие плечи, взяла старика на руки... Он стал маленьким, он обнял мать, он снова был Сыном.
Все пали на колени. Иосиф бросил свой свиток и приблизился к Марии, и взял Сына на руки.
— Отец, — обратился Иосиф к Иакову, — мы уходим. Теперь навсегда. Мы приходили последний раз.
— А я? — спросил Иаков.
— Храни лестницу, ей еще долго работать, — ответил Ос Яшке, взял под локоть Машу, баюкавшую ассистента, и они ушли по ковру из бесконечных золотых волос прозрачной красавицы и растаяли в облаках.