НЕБО УЖЕ В АЛМАЗАХ

До революции в Москве была одна чудесная семейная артель, занимавшаяся перевозками вещей при частных переездах из старого дома в новый. Особенностями их деятельности вполне могли бы заинтересоваться и современные бизнесмены, ежели кому не хватает идей для открытия своего дела. А именно: получив заказ на перевозку, артель — отец и сыновья — изучала расположение вещей в прежнем жилище, вплоть до ложек в буфетах и носовых платков в комодах, — всё аккуратнейшим образом упаковывала, перевозила и на новом месте располагала точь-в-точь как на прежнем. Ни стакан, ни кусочек кружева не пропадали, естественно, не говоря уж о более ценных предметах. А хозяева даже рук не прикладывали. Утром ушли по делам из старого жилища — вечером пришли в новое, а платье в шкафу на том же месте висит, только в другом районе. И переезд не равен пожару. Там хорошо жилось, в той славной Москве начала века, небо в алмазах...

Я вспомнила про ту артель недавно, когда вдруг всем существом почуяла, что буквально на днях мы все — переезжаем. И хотя большинство платьев и стаканов окажутся на своих привычных местах, а кому-то похмелье помешает быстро включиться — в каком веке проснулось тело, — все равно мощь этого переезда ощутит каждый. Многие уже целый год чувствуют, с какой распоследней страстью разбирается с каждым из нас жизнь, с каждым по-своему, но очень яростно.

Конец века и тысячелетия — является ли началом чего-нибудь сверхнового? Представления не имею. Только очень-очень вслушиваюсь в каждого человека, с кем общаюсь по какому угодно поводу.

* * *

Разговор в машине, в бесперспективной пробке на подступах к Арбату. Сумерки перешли в подсвеченный мрак; водитель спокойно закуривает, усугубляя туманность, и почти мечтательно говорит:

— Представляете, Елена Вячеславовна, что будет в Москве, когда люди прикупят еще машин!..
— Пробок будет еще больше, — смело предполагаю я.
— Будет сплошная пробка и невозможно ездить...
— ...и все уйдут в метро, где сухо и тепло! — догадываюсь я.
— Не все могут вернуться в метро после хороших машин, — возражает водитель, поглядывая в окно, за которым столпились как раз названные, хорошие.
— Значит, будет развиваться частная авиация, — говорю я.
— ...и космонавтика, — без тени улыбки добавляет он.

Смеюсь до слёз, представляя себе этот внезапный отрыв от московской земли группы частных космонавтов. Космодромчик в Кремле, или на ипподроме и у казино (выиграл и улетел), или вообще в каждой дворовой песочнице.

— А что? — невозмутимо продолжает водитель. — Это старая кавээновская шутка: “Почему в советские времена было столько желающих в космонавты? Потому что это был единственный способ вырваться из страны...”

Выбравшись из пробки через пять минут — повезло! — мы молчим и курим; он внимательно следит за прекрасными машинами в потоке, а я за своим воображением, которое уже погрузило одних москвичей в межзвездные корабли, а других вернуло в теплое метро. Ни за что не признаюсь — кого куда я отправила.

* * *

Пришел гость. Повествует, как трепетно, оказывается, любит спокойную, солнечную Италию, где всё дышит чем-то вечным.

— Смотрю я, — говорит, — однажды на пейзаж, оторваться не могу, и вдруг изумленно представил себе, что где-то здесь, среди неземной красоты, могут быть и свои несчастные... Например, к какому-нибудь папе Карло приходит сын с двойкой по итальянскому, и папа начинает отчитывать его примерно в следующих выражениях: “Балбес! Так и проведешь всю жизнь в этом захолустье, среди этих вонючих мандариновых рощ, среди этих мертвых камней развалюхи Колизея и горестных теней гладиаторов!!!” А сын, понимая всю глубину своего грядущего падения, рыдает, жестикулирует и клянется на Писании, что выучит назубок весь этот итальянский язык — лишь бы, в самом деле, не сгнить в римской дыре...

Гость ушел, а я все веселюсь, представляя себе беднягу-двоечника, которому может грозить страшная участь, предсказанная отцом. Конечно, каждому свое, но понимание этого светит не каждому, это уж точно, прав мой гость.

* * *

Из Чили прилетел мой благоверный. Почти сутки по самолетам скитался, но весь сияет. В воздушном пространстве, кажется, Парагвая купил мне хрустальный крест; на подлете к Польше сочинил прелестную детскую песенку про заиньку, — словом, командировка прошла великолепно. На вопрос: “Ну как там в Чили?” — не задумываясь отвечает: “В отеле видел прекрасного котика, с таким чудесным пушистым хвостом! По-русски — кис-кис — понимает, бежит навстречу”...

Кстати, не во всех странах коты понимают по-русски. Чтобы добиться внимания, скажем, североафриканской киски, надо почмокать.

* * *

Меня окружают потрясающие люди! Господи, ну почему я понимаю это не каждый день! Одной мысли о таком окружении достаточно для счастья.

У меня даже есть друг-писатель, который постоянно беспокоится о моем писательском и издательском развитии, чего в принципе почти не бывает в реальной жизни. Писатели о писателях беспокоятся крайне редко. А тут, во-первых, бескорыстно (во всех отношениях), во-вторых, квалифицированно и результативно. Кому сказать — не поверят! Мне даже родной дядя не верит, что есть такие люди. Они точно не происходили от обезьяны. И такая высота развития не может быть объяснена естественным отбором.

* * *

Кстати, о Дарвине. Этот господин всегда был у меня на тягостном подозрении, но мне не хватало фактов. И вдруг всё открылось. Этим летом мне удалось прочитать его труды в переводе на русский в издании 1907 года. Не могу не поделиться с вами находками, которые довольно сильно озаряют закоулки сей прославленной души. (Предположим, что и у него она была).

Много лет живя в Дауне, вдали от шума городского, болезненный старик писал научные, как ему казалось, труды, влияя своим “Происхождением человека” на поведение человека, и не одного. И вот до чего дошел:

Скажите честно: вы знали, что для патриарха теории естественного отбора его деятельность была просто губительной в смысле личного душевного развития? Я глубоко сочувствую несостоявшемуся пастору Дарвину, он деградировал по полной программе. И вот как страшна итоговая картина: “Мне перечли вслух бесчисленное множество романов, и все они мне нравились, если только качество их не ниже посредственности, особенно если оканчиваются они счастливо. Я вообще издал бы закон против романов с несчастливым окончанием. Никакой роман на мой вкус не подходит под категорию первоклассного, если в нем нет хоть одного лица, внушающего безусловную любовь, а если это к тому же хорошенькая женщина, то и того лучше.”

А его переводчики — честные люди К. Тимирязев и И. Сеченов, прекрасно переводя с его презанудного английского на довольно живой русский всю историю болезни старика (я имею в виду особенно “Автобиографию”, “Происхождение видов” и “Происхождение человека”) не посмели сделать купюр. В нашей, московской, типографии на чудесной бумаге всё это было напечатано, в твердом переплете с тиснением, с превосходным предисловием, по которому уже было понятно, как глубоко и как скоро падет восхищающаяся даунским затворником наша безбожная интеллигенция.

С одной стороны, конечно, почему же нам возмущаться естественному старческому желанию (“...если это к тому же хорошенькая женщина, то и того лучше”)? С другой стороны, приведу историю про другого старика. Об известных русских ученых персонах вообще до сих пор не всё известно в смысле их подлинного духовного поведения. Наш официальный атеист И. Павлов, например, до самой смерти был старостой одной церкви в Ленинграде, напротив Московского вокзала. При строительстве метро ее снесли. Старожилы помнят славный анекдот: проходя мимо церкви, Павлов снял шапку и перекрестился, а шедший позади пролетарий пожалел старичка — “Эх, серость!”...

А вспомните добродушный плакат периода голода в Поволжье: “Ни копейки на религию и водку!”... Просто-таки прямой привет от Дарвина, пренеприятнейшего бровастого, с очень глубоко посаженными глазами, болезненного английского исследователя, полностью утратившего высшие эстетические чувства в ходе работы над своими славными трудами.

* * *

Возвращаясь к моим друзьям и близким, вызывающим мой преднововечный восторг, должна заметить, что совсем недавно все поголовно люди показались мне Божиими тварями. То, что очевидно для воспитанника церковно-приходской школы с детства, открылось мне почти на днях, когда я уже очень давно взрослая. Ну хоть успела до третьего тысячелетия, и то слава Богу!

Об этом странном открытии хочется писать какие-то неофитские книжки, да ведь стыдно — людей-то смешить! Ишь, прозрела! Мне хочется кричать на весь мир о том, что небо в алмазах я наконец представляю себе — как полный прекрасных людей мир; ведь как внизу, так и наверху, говаривал Гермес Трисмегист...

Я даже хочу открыть на волнах FM радио для кошек и собак и вещать на их языках в прямом эфире, чтобы каждое лицо кошачьей или собачьей национальности чувствовало себя не одиноко, когда хозяина нет дома. Или когда вообще нет ни хозяина, ни дома.

На эту идею меня навел еще один мой добрый знакомый, мозг которого тоже устроен не по-дарвиновски. Например, знаете ли вы, что такое антиквариат (с его точки зрения)? Это инструменты для борьбы с лягушками и магазин, торгующий таковыми инструментами.

Он часто сострадает людям. Например, услыхав про какую-то знакомую, что она бедна, как церковная мышь, он мигом выдвинул себя в спонсоры конкурса “Мисс церковная мышь – 2000”. Ну а его приятели Геронтодот и Гераклитор давно пленили меня своим здоровым образом смерти. Мы как-то летом гуляли по Переславлю и увидели здоровенный яркий щит-вывеску над конторой: “Ритуальные услуги second hand”. И рядом же: “Всё для детей. Сигареты оптом и в розницу”. Словом, как говорила тётя-гид на теплоходе, по берегам Оки вы видите совершенно полуразрушенные храмы. Так вот, услыхав сей пассаж, он тут же побежал искать вилку для портвейна.

* * *

А еще про одного мне рассказывали — закачаешься какая история! Он собирает значки. Любит своё дело, как и все коллекционеры, до жара в крови. Особенно любит он эксклюзивные значки политических партий, коих у нас в стране нынче — сотни. Но партии не торгуют своими значками! А нашему коллекционеру нелегко всякий раз втираться в дружбу к члену партии, чтобы под шумок, за рюмкой чая выпросить в подарок фирменный партийный значок. Так и спиться можно. И вот что он удумал: теперь для получения нового значка он просто вступает в очередную партию. Активности, конечно, не проявляет, а то в следующую не примут, — но зато новые поступления в коллекцию обеспечены, и без особого вреда здоровью.

Вот такая антрепология, как говорит один дипломат.

* * *

Нет, они не сумасшедшие, эти симпатичные москвичи конца второго тысячелетия. Они просто очень устали. Это бывает. И если вы, прочитав эти строки, обнаружите что-то близкое вашей душе, не пугайтесь. Это не репортаж из дурдома. Это мое новогоднее поздравление. Желаю вам счастливого века!