Вадим Валентинович Муратов родился в 1965 году в г. Грязи Липецкой области. Окончил авиационный факультет Воронежского политехнического института (1991), работал инженером. Стихи публиковались в журнале «Крещатик» (2021). Финалист международного конкурса «45-й калибр» (2021).

ВАДИМ  МУРАТОВ

ГЕРБАРИЙ

Гербарий

Гости пили, пели песни,
во дворе огромный клён
листья сбрасывал окрестно
под воздействием времён.
Папа с мамой не в разводе,
папа пьяный, мне пять лет,
я в хозяйском огороде
нагербаривал букет.
Нас автобус вёз набитый,
жёлтый, как мультяшный слон,
папа с кем-то делал квиты,
красным пачкая салон.
И полёт свой продолжая,
листья падали, кружа,
и текла по ним чужая
человеческая ржа.
Паз/л исчезнет в лабиринте,
спите крепко, малыши.

Красно-жёлтые репринты
увядающей души.


«Отерхан»

Матыра с Байгоро́й – две речки
меня с рождения вели,
мальчишки-афрочеловечки
там ловят раков на мели,
там длинноногие девчонки
играют солнцем в волейбол,
и мама голосом трезвонким
зовёт меня за скромный стол.
Я вечером неслышно юркну
домой, – неоднократно зван,
и бабка ласково мне буркнет:
– Ну, настоящий отерхан.


Алмаз

Один раз в год, обычно летом,
нам привозили антрацит.
Зилок, подмаргивая светом,
ссыпал блестящий дефицит.
Его до кровяных мозолей
таскала бедная семья,
а мы с отцом рвались на волю:
в пивнушку – он, на речку – я.
Но бабке с мамой не дремалось,
я – насыпал, батёк – носил,
руками, пляшущими малость,
он папиросы потрошил.
И в перекурах, всё же вмазав,
рассказывал, задрав трико,
что угли плавятся в алмазы,
но только очень глубоко.
Тахикардит кардиограмма,
не успокоить пацана,
кусок, не меньше килограмма,
я закопал полметра на.
И чётко помня про давленье,
и чтоб уже наверняка,
я сверху положил на землю
пять килограмм известняка.


Подлеток

Фюзеляж из сорго,
из картона крылья.
Звёздчатым узором
самолётик крыл я.
Высоко – высо́ко
крестит это небо,
сорок лет как сроку,
справа да налево.
Зазвенят нервюры –
струны сухожилий,
загудят эпюры
внутренних усилий.
Выполощет ветер
маленькое счастье,
солнце обесцветит –
надо возвращаться
в ту страну, где птицы
чертят воздух звонко,
где стрекочут спицы
в колесе орлёнка,
где другой подлеток
выпустит однажды
из железной клетки
самолёт винтажный.


Поколение Х

Раз – и слетели цветные очки.
Мальчик смеётся, сиреневый мячик
по репродукции весело скачет,
мел потолка выжигает зрачки.
Два – поменяются лица и действа,
левобережен убогий приют,
вороны ворона не заклюют –
главный закон уходящего детства.
Три и четыре – а память жива,
вновь оловянно упрямы славяне,
плавятся в очередном «недостане»,
плещет, плывёт над страной синева.
Вечером, утром угрюмый народ
[капреализм, эм-би-о, ки-пи-ай,
пять алкорамок, охранников хай]
примет и выплюнет мегазавод.
Шесть – заржавела стальная звезда.
Семь – никого. Ничего. Никогда.


Пасечник

Стоит старик на остановке,
пальто, ушанка и рюкзак,
и видно, что ему неловко,
он в этом городе – чужак.
Привёз домашние гостинцы,
дочь – первокурсница никак,
а может, приезжал проститься,
кто знает то наверняка.
Уедет в ночь на электричке,
вином испачкав обшлага.
Жена, скорее по привычке,
начнёт пилить его, яга.
А он молчит, считает ночи
и электрички до беды,
и беспокоится он очень,
что станет с пчёлами тады.


Про

Я про/молчу, и ты молчишь,
разлука никого не лечит,
нырнёшь в обманчивую тишь,
захлёбываясь от наречий.
Про/явишься в конце строки,
переступив черту косую,
и время вновь не с той руки
колоду карм перетасует.
Тебе – бубновый интерес,
про/странный дом, густая скука.
Мне – про/движение без звука.
Мне скучно без.
Мне скучно, бес.


Астероид 4556

Ну вот и лето на исходе,
сырой роман, избит сюжет,
и никого на свете нет,
и ничего не происходит,
так падает на лист слеза,
непоправимо, безвозвратно,
и не вернуть её обратно,
и не вернуть того, кто за.
За озером кровавый чад,
жираф изысканный, и Чад,
там август лечит, август плачет,
и птицы жалобно кричат.


Связь

Бывают дни, когда замрут секунды.
в людском потоке, всуе, торопясь,
ты забываешь, кто ты и откуда,
теряешь связь.
И режут слух отточенные речи.
Летит, летит последний лепесток.
и чей-то сын – ужели человечий? –
назначит срок.
И стрелками гремя, отмерит время
иной лимит оплаченных минут.
Ты вспомнишь имя, вспомнишь род и племя, –
и дни пойдут.


Клён

Зима придумала метель,
и дом придумала, и крышу,
трубу, в которую неслышно
листок кленовый залетел.
Он, отогревшись, унесёт
стихи, что слушал у камина,
и кто-то, проходящий мимо,
быть может, даже их прочтёт,
а дальше будет дней отсчёт,
весна придумает надежду,
а я ни здесь, ни там, ни между,
я клён, который лета ждёт.


Дресс-код

На небе огненный фрегат,
горит, фальшивя, медь,
зол режиссёр, создатель рад,
финита ля комедь.
В бродячей труппе кантор есть,
а жив он или мёртв,
никто не знает, и невесть,
как он попал на борт.
Он машет каменной рукой,
сменяя драйвом дрейф,
танцует бро за упокой
вновь прибывших на рейв.
Мир так жесток, миряне злы,
вот Бог, а вот порог.
Ты мог завязывать узлы,
а я, увы, не смог.


Город

Я видел город странный,
я пролетал над ним,
там люди безымянны,
там вечность – господин,
там, в переулках тихих,
застыл и век, и час,
там горлицу, из диких,
когда-то мальчик спас.
Незримо след растает,
свершит судьба обряд,
а птица прилетает
который год подряд.
Я видел город странный,
я пролетал над ним,
там птицы крик гортанный,
мелодии сродни…


Ботаническое

Я держусь за травинки,
за корни держусь.
Васильковые льдинки,
полынная грусть.
Приложу подорожник
к опалённой душе,
позовёт таволожник
на дальней меже.
Одуванчик и клевер
кричат: подожди,
направление – север,
возможны дожди.
В неприметной котомке –
полуденный зной,
да охапка соломки
на всякий шальной.
Ухожу в непогоду,
иду на беду,
выбираю свободу.
На ужин – приду.


Бесконечность

Растратила подарки осень,
незримо следуя бедой,
ты отстаёшь шагов на восемь,
сливаясь с долгой темнотой,
я обернусь на шаг девятый,
в десятый год той маеты,
в которой все мы виноваты,
конечно я, конечно ты.
И, ожиданием расцвечен,
я отмотаю десять лет,
через восьмую бесконечность,
где отыщу твой лёгкий след.
И, может ниже, может выше,
не отпущу тебя одну,
мне нравится, когда ты дышишь,
вдыхая прототишину.


Монетка

Помню только, что это случилось летом,
обычным днем дошкольного детства.
Куда шёл, откуда, не важно,
шёл по дороге, да и всё тут.
Может, из магазина.
Меня часто посылали за хлебом.
Буханка хлеба и батон.
Шестнадцать плюс двадцать две.
Две копейки сдачи.
Шёл и грыз корочку.
И вдруг непонятная, пугающая мысль
ввалилась в голову,
как вваливается в копилку монетка.
Кто я?
Это был не страх, нет.
Растерянность.
Удивление.
Кто я?
Руки несли хлеб.
Ноги несли мальчика.
Глаза видели небо, солнце, деревья.
А всё вместе не собиралось в одно целое,
что-то важное убегало от него, катилось впереди.
Силясь вспомнить, ускорил шаг.
Нет.
Ничего.
Потерялся.
Как будто ластиком стерли всё, что знал и помнил,
всех тех, кого любил, и тех, кто любил его.
Так не бывает, подумал мальчик.
В голове звенело.
Монетка выпала из ладошки и покатилась.
Он побежал за ней по тротуару, монетка покатилась быстрее.
Ничего не видя вокруг, кроме этого маленького желтого кругляша,
боясь потерять его из виду, на полном ходу врезался головой в столб.
От удара упал на спину. На лбу мгновенно надулась огромная шишка.
Было больно, но плакать совсем не хотелось.
Потому что я вспомнил.
Все вспомнил.
И себя, и маму, и бабушку, и своего пса, по кличке Волчок.
И что совсем скоро идти в школу.
Монетка пропала.
А шишку так никто и не заметил.
Только отец спросил про сдачу.
Потерял?
И что у тебя только в голове?