Наш Конкурс

Евгений Варламов  родился в 1953 г. Кадровый офицер. Вышел в отставку в 2007 г. Пишет стихи и рассказы. Это его первая публикация в прозе.
Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала "Эрфольг" – 2011 в номинации "Иронические стихи".

ЕВГЕНИЙ  ВАРЛАМОВ

СТАРАЯ ЛЮБОВЬ

Царица Тамара

     Он не забывал о ней никогда. Тамара Крутова на всю жизнь осталась для него эталоном женской красоты и изящества. Это была поистине любовь с первого взгляда и с первого класса. И как бы впоследствии ни швыряла его жизнь, сколько бы женщин у него ни было, Гена Тишин всегда знал, что где-то есть Тамара Крутова, лучше которой никого нет и не будет. Его неяркую душу согревала тайная надежда, что они когда-нибудь встретятся, и между ними снова вспыхнет большая любовь.
     Поначалу он не входил в круг ее друзей. Но Гена всегда был послушным и вежливым мальчиком. Он сделал все, чтобы стать необходимым Тамаре. Не блистая особыми талантами, он, как мог, старался услужить, развлечь Тамару и ее подруг, даже выучился немного играть на гитаре. А девчонки постепенно привыкли, что Гена всегда где-то рядом, и беззастенчиво пользовались его услугами, считая, что так и должно быть. Для него же было счастьем находиться рядом с Тамарой, любоваться классическими чертами ее лица, стройной фигурой и пышными волосами. Ее царственные манеры и походка, облик юной Элизабет Тейлор воспламенили в нем страстную мальчишескую любовь. Другие девочки были в его глазах лишь фрейлинами королевы, особами, может быть и не лишенными достоинств, но бледными на фоне предмета его обожания.
     Несмотря на спокойный нрав и субтильную внешность, в пятом классе он жестоко избил своего закадычного друга, Вовку Почкина, заявившего права на Тамару. С Вовкой он потом помирился, но с тех пор их отношения стали довольно прохладными. Правда, трепка возымела действие, и Почкин полностью отказался от своих притязаний, переключившись на спокойную и благонравную Валю Агафонову. Та не входила в круг близких Тамариных подруг, и Гена успокоился окончательно. Только стал более подозрительным и ревнивым, и внимательно приглядывался и прислушивался к мальчикам, дерзнувшим разговаривать с «его» Тамарой.
     После этого случая и Тамара обратила внимание на ретивого одноклассника, благосклонно разрешив провожать ее до дома. О-о-о, какое это было блаженство для Гены! На виду у всех идти рядом с первой красавицей школы. Сияющий от счастья, он удостоился легкого поцелуя в щеку в восьмом классе. А в десятом, да, в десятом, он крепко обнимал свою Тамарочку, целовал ее нежную шейку, и шептал в розовое ушко жаркие слова любви.
     Ах, эти славные школьные годы! Сколько о них написано, сколько спето! Тайные вечеринки, закатываемые всем классом, походы на пикники, гуляния по вечерам! Первая любовь, первые разочарования...
     На выпускном Гена, аккомпанируя себе на гитаре, пел, глядя в сияющие карие глаза любимой. Пел только для нее, и Тамара, прекрасно это понимая, улыбалась ему загадочно и обворожительно.
     Как сладостны эти воспоминания! Я и сам, когда-то...
     Ну, не обо мне речь.

     Так вот и пролетела их школьная пора, словно ярким метеором промчавшись по серой жизни!
     Наступили суровые будни.
     Совершенно внезапно Тамара уехала в областной город поступать в университет, уехала, не попрощавшись ни с подругами, ни с Геной. Настырный Гена сходил к ее родителям для разъяснений, и Тамарина мама, полная, ярко накрашенная женщина, увешанная золотыми украшениями, сказала ему:
     — Геночка, я тебе советую, забудь ее. У нее теперь будет другой круг общения, не такой, как в этом городишке. Ей о будущем думать надо. Потому — забудь! И не ищи ее больше!
     Убитый горем Гена кинулся к Тамариным подругам, но и здесь не нашел поддержки. Никто из девчонок, занятых своими проблемами, не знал ни адреса Тамары, ни вуза, в который она собиралась поступать. Прошел слух, что родители Тамары отправили дочь не в областной город, а в Москву. Якобы мама Тамары, которая работала директором магазина, подключила все свои связи, чтобы обеспечить будущее своей ненаглядной доченьки.
     Весной Гена загремел в Советскую Армию, дослужился до сержанта, но оставаться не решился, хотя командир роты предлагал ему должность зам. командира взвода. После демобилизации вернулся домой, пошел работать на завод, и совершенно внезапно женился на веселой и жизнерадостной соседской девушке, совсем не похожей на Тамару. Потом завербовался на Север, работал на прииске, поднакопил деньжат, и купил кооперативную квартиру в ближнем Подмосковье.
     Жил в СССР, как и все, жизнью особо не заморачивался, вырастил двоих детей, нормальных, не пьяниц, не наркоманов. Всякое в его жизни бывало, и нечастые пьянки, и совсем редкие загулы. Прошла «перестройка», развалился Союз. В те смутные времена Гена старался обеспечить семью, да просто выжить. Иногда было совсем тяжело. Но и тогда он не забывал свою Тамару. В его мечтах она так и осталась хрупкой девушкой с карими глазами и пухлыми губками, такой, как на их выпускном вечере в школе.

     Однажды сын привез компьютер. Подвернулся счастливый случай, и ему за бесценок достался не сильно потрепанный, и еще морально не устаревший агрегат. Гена любил прогресс, и с увлечением начал осваивать новую для него технику. Скоро он уже уверенно ориентировался в паутине всемирной сети, и активно общался с его населением. Супруга сначала пыталась отогнать мужа от компьютера, но Гена был уже неуправляем. Почувствовав мощь поисковых систем, он начал планомерный розыск Тамары.
     Но и в Интернете Гене не повезло. Не знал Интернет ничего про Тамару с девичьей фамилией Крутова. Вот такое, прямо скажем, фиаско! Растворилась Тамара Крутова в людской массе маленькой планетки по имени Земля. И кажется, навсегда.
     Жил себе дальше Гена Тишин, жил, на даче ковырялся, ходил на работу, поджидая пенсионный возраст, а по вечерам садился за компьютер. Читал новости, смотрел забавные ролики, скачивал ненужные фильмы. Но ежедневно заставлял поисковые системы искать для него Тамару, в девичестве Крутову.
     Только что толку-то?
     Ни Яндекс и Рамблер, ни Гугл и Нигма — никто не знал Тамару, и не представлял, где ее искать. День проходил за днем, месяц за месяцем...
     Нужное письмо пришло внезапно. Сел Гена за компьютер, открыл свою почту, а там сообщение: «Возможно, мы нашли вашу одноклассницу…»
     Пропустило сердце один удар, забилось неровно. Пробежал холодок по коже. И почувствовал себя Гена неуютно. Вроде бы, в чем дело-то? Столько лет ждал встречи, томился, мечтал. Вот же она, близко! Приди и возьми! Только странно ему. Будто бы он перед закрытой дверью, а за ней, стоит только потянуть за ручку, Тамара Крутова, во всей своей красе. И хочется открыть эту дверь, и боязно. Узнает ли его Тамара? Не будет ли смеяться над ним? Очень уж изменился Гена за эти годы. И лысина появилась, и животик выпирает под рубашкой... Да и вообще, годы не красят! Вдруг да не захочет общаться с ним красавица Тамара? Но, с другой стороны, столько лет неизвестности, поисков. Опять засомневался Гена. Но одернул себя: — Всё, хватит!
     Кликнул Гена «мышкой» и открылось заветное письмо. Да, все правильно. Все данные ее. Только фотографии нет. Вместо фото — неясный силуэт существа женского пола. Но и в этом силуэте Гена видел ее, видел лицо Тамары, и оно улыбалось ему. Надо срочно, срочно писать письмо!
     Дрожащими пальцами набирал текст Гена. Писал о том, что много лет искал ее, что отчаялся когда-нибудь встретить, и не был уверен, что она жива. Что всю жизнь вспоминал ее одну, только ее. Писал, что безумно рад своей находке, что не бесцельно потрачено время на поиски. Просил прислать фотографию. Просил объяснений, просил рассказа о ее жизни...
     Письмо получилось длинным и сумбурным. Перечитав его, Гена решительно нажал кнопку «Отправить», и облегченно, со счастливой улыбкой откинулся на спинку кресла.

     Ответ пришел только на следующий день.
     Нетерпеливо плюхнулся Гена в податливое кресло, включил компьютер, нервно барабаня пальцами по столу, еле дождался запуска Windows, и, наконец, открыл долгожданное послание.
     Только вот читать его Гена пока не стал. Все внимание его привлекла фотография, открывшаяся на странице. На фото блондинка с тремя подбородками, необъятной толщины, в роскошном сиреневом платье, сжимала пухлыми пальцами, усеянными золотыми кольцами и перстнями, огромный букет красных роз. В чертах ее лица под слоем макияжа и наслоений жира с трудом, но еще можно было увидеть лицо той, давней Тамары, но тело... Видно, жизнь у Тамары действительно «удалась»!
     Нервно хихикнув, Гена еще раз внимательно вгляделся в увешанную золотом размалеванную тушу, и, вспомнив древний анекдот, с горечью прошептал:
     — Нет, я столько не выпью!

Обманщик

     Вообще-то Зинка Николаева замуж и не собиралась. Плохо ли ей было? К своим шестидесяти она сохранила крепкую фигуру при небольшом росте, нормальный цвет лица для ее возраста, хорошее здоровье и массу энергии. У нее была трехкомнатная квартира на втором этаже, в которой она проживала вместе с дочерью и внуками, небольшая дачка и кирпичный гараж, который остался после выгнанного прочь зятя. Зять был так себе: денег зарабатывал мало, купленные «Жигули» вдребезги разбил по пьянке, на дачке работать не любил... А потом вообще спутался с какой-то...Та ему все эсэмески слала. «Люблю», мол, и так далее. Ну, Зинка почитала эсэмески, да его и выгнала. Он сначала все на работе ночевал, но потом подцепил еще какую-то дуру, да с ребенком. Сняли они квартиру в городе и, по слухам, живут себе...
     А дочка сразу после развода появилась с другом. Ну, бойфренд сейчас называется. Зинка догадалась, что этот бойфренд у дочки еще до развода был, да молчит. А что теперь скажешь? И кто виноватее? И живет теперь дочка с бойфрендом, тоже квартиру снимают. А Зинка с внуками осталась. Вернее, с внучком шестилетним, с Павлушкой. Внучка, семнадцатилетняя девица, нашла себе жениха и быстренько переселилась к нему. Жених вроде парень неплохой, не обижает Ленку, работать не заставляет, все сам делает. Ленка только наряды меняет.
     Ну да речь не о них.
     Решила Зинка по осени порядок на дачке навести. Взяла грабли, сгребает себе бурьян в кучку, а на соседнем участке шабашники к даче пристройку делают. И привязался же к Зинке их бригадир. Полненький, кругленький, невысокого роста... как раз Зинке под стать. Блондин. Помоложе, правда, лет на несколько... ну да ведь не старше. И болтает, и болтает, и болтает. Уболтал Зинку. Правда, как мужчина, он Зинке не понравился. Ну да на безрыбье... Был у Зинки до него в любовниках один мужчина, женатый, правда, но настоящий мужчина! Да вот беда, жахнул его инсульт прямо на Зинке, она и «скорую» вызывала. Ну и кончился этот мужик, как мужчина. Сам-то ничего, нормально, а вот с этим делом проблемы...
     А Леша, бригадир-то, прямо в раж вошел. Давай, говорит, поженимся. У меня квартира в Москве, «Фольксваген», не новый, правда, но есть. Тоже в Москве в гараже стоит. Зарабатываю я хорошо, будешь как сыр в масле кататься. Давай, поженимся! И, через неделю уже, подарил Зинке цепочку золотую с подвеской. Подвеска-то с ярким красным камушком. Понравилась цепочка Зинке. И подвеска тоже. А Леша съездил в город и привез Зинке целый воз всяких вкусностей. И конфет, и торт, и буженину, и икру. Красную. И вина привез. Ели-ели Зинка с Павлушкой, все не съели, не сумели. Зинка и вина выпила. Хорошее вино, крепкое. А Леша-то вина не пьет. У него, оказывается, тоже недавно инсульт был, но слабый. Быстро Леша отошел. Только вот с этим делом... проблемы. А Зинке надо. Она уж и подружкам говорит: «Все бы хорошо, да, боюсь, любовника заводить надо будет. По деньгам-то он меня устраивает. А в постели нет. Слабоват!»
     Ну переселился Леша к Зинке. Работу свою спервоначалу не бросил, приезжал к Зинке на выходные, а неделю вкалывал на разных стройках. Привозил сумки агромадные с продуктами, колечки золотые Зинке дарил, купил ей куртку хорошую, кофточек кучу и новую обувь. И про Павлушку не забывал. Зинка сразу как-то раздобрела, ходить стала плавно и с достоинством. С первым-то мужем, электриком-алкашом, она только летала... То от стены к стене, то в дверь. Хорошо хоть развелась. А то все летала бы.
     Даже шляпу ей Леша купил. Выглядела Зинка в шляпе, конечно, средне, если не сказать хуже, но важно что? Уважение!
     А через полгода явился Леша с вещичками и сказал, что уволился из этой фирмы по собственному желанию. Мол, найду работу поближе. Чтобы не уезжать надолго.
     С месячишко Леша отдыхал, ходил за грибами и на рыбалку, помогал Зинке по хозяйству. Про работу и не заикался. Потом деньги, привезенные Лешей, стали кончаться, и он сказал, что поедет получать расчет. Мол, ему много причитается, может, сразу все и не отдадут. Ну, хоть сколько! Уехал.
     Приехал Леша через три дня с такой мизерной суммой, что и говорить-то о ней не хочется. А Леша-то и говорит:
     — Задумал я, Зина, поменять окна в квартире на пластиковые. Перед отъездом замерил я их и, едучи домой с деньгами, заехал в фирму, которая устанавливает окна и сделал заказ. На все деньги. Как только изготовят окна по моим размерам, так привезут и установят.
     Зинка рада до безумия. Многие соседи ее уже поставили себе пластиковые окна, только Зинке они не по средствам. Какие окна с ее пенсией? Обняла она Лешу, поцеловала.
     — Молодец ты у нас, Леша! Хозяин!
     Живут себе дальше. На Зинкину пенсию. Буженину, конечно, не покупают, но на хлеб и молоко хватает. Леша исправно ходит на рыбалку, про работу и не заикается. Зинка-то ему и говорит:
     — Леша, ты на работу-то когда думаешь?
     — К осени ближе. Мне обещали, что место освободится в одной фирме. Охранником.
     Вздохнула Зинка. Ну что ж, охранникам тоже деньги платят. Не такие, как шабашникам, но все же...
     — А ты что же, все деньги на окна потратил?
     — Нет, поеду в фирму, мне еще должны.
     Поехал Леша снова. Взял у Зинки денег на дорогу и отбыл. Через три дня приехал. Без денег.
     — Леша, где же деньги-то?
     — Не дали, сказали — потом отдадут.
     — Как же, отдадут тебе, — осердилась Зинка. — Хотели бы отдать, отдали бы сразу, а теперь — пиши пропало!
     — Ну что ж я сделаю!
     Живут дальше. Без денег, на Зинкину пенсию. Леша про работу и не заикается.
     А тут разговорилась Зинка с соседкой, у которой уже стоят пластиковые окна, да похвасталась, что и у нее скоро такие будут.
     — А какой фирмы? — спрашивает соседка.
     — А я и не знаю.
     — Так замерщики-то приезжали от фирмы.
     — Нет, у меня Леша сам замерял.
     — Такого не бывает! Сначала замерщики должны приехать и сами все замерить. Они по чужим замерам не работают.
     Кинулась Зинка к Леше, подняла его с дивана, стала допрос учинять.
     — Признавайся, заказал окна?
     — Конечно, заказал!
     — Какой фирмы?
     — А.......!!!
     — Так ты и про квартиру в Москве соврал и про «Фольксваген»? Признавайся, гад!
     — Что ты, Зиночка, все есть, и квартира, и Фольксваген. Хочешь, я завтра на нем приеду? Только у меня прав нету. И денег нету.
     — Так, слушай сюда! Завтра утром ты выметаешься к чертовой матери со своими вещичками, и чтобы я тебя больше не видела! Нет мужика, и ты не мужик!
     — Хорошо, Зиночка!
     Вечером Зинка, на всякий случай, собрала все дареное золото и спрятала себе под подушку, благо, что обманщик был отселен на диван в другую комнату, к Павлушке. Кошелек с остатком пенсии также уютно устроился под ее подушкой. Она поплотнее укрылась одеялом и крепко уснула.
     Наутро Леша разбудил ее рано. Он был уже одет, и у ног его стояла сумка.
     — Зиночка, дай мне денежек на дорожку.
     — Нет у меня денег!
     — Ну мне же как-то ехать надо...
     — Ну и езжай, как знаешь!
     — Зиночка, я хотел колечко золотое взять, помнишь я тебе дарил? Только я не нашел.
     — Пошел вон!
     — Зиночка, я же много тебе дарил! Дай хоть одно колечко!
     Разгневанная Зинка сгребла золото из-под подушки и молча швырнула его в лицо обманщику.
     — На, подавись!
     Леша наклонился, поднял одно тоненькое колечко, положил в карман, взял сумку и вышел. Зинка тут же соскочила с кровати, пала на колени и принялась собирать разбросанное золото, приговаривая:
     — Иди-иди, дурак какой, почти все мне оставил! И правильно! Я для него ничего не жалела. Теперь все мое.
     И на лице ее появилась улыбка облегчения и безмятежности.

День рождения

     Утром Шурику исполнилось сорок пять лет. Мать, покойница, говорила, что родила его ровно в шесть часов утра десятого января. Шурик запомнил эти ее слова и праздновать свой день рождения неизменно начинал рано. Но не сегодня. Как-то так вышло, что праздновать было совершенно не на что. Сыновья давно не приезжали, а денег больше никто ему не давал. Из продуктов дома остались только полпачки дешевых макарон и полведра мелкой картошки, подаренные соседкой снизу, сердобольной бабкой Маней. Хотелось выпить. С этим надо было что-то делать.
     В комнате было темно, рассвет еще не наступил, только окно слегка мерцало от света далекого уличного фонаря. Шурик лежал на старом, продавленном диване, укрытый ватным одеялом и вспоминал.
     Детство Шурика прошло в большом среднеазиатском городе, куда его отец, мелиоратор, был приглашен на работу. Зарабатывал он хорошо, продукты были дешевы, и мать Сашеньки, как она называла его, легко вела домашнее хозяйство, несмотря на двоих детей и не помышляя о своей карьере. Старшая сестра, Валентина, помогала матери по хозяйству, а маленький Сашенька все свободное от уроков время гонял со сверстниками по улицам шумного и веселого города. Загар легко приставал к его коже и русский мальчик внешне почти ничем не отличался от местной малышни. За какие-то полгода он выучил местный язык и легко общался на нем с обитателями микрорайона, который почему-то назывался «Массив».
     К сожалению, отец через несколько лет умер, Валентина вышла замуж и уехала с мужем на Урал, а матери пришлось искать работу. Она устроилась учетчицей на камвольный комбинат, и Сашенька оказался предоставлен сам себе...
     За окном посветлело, и Шурик решил, что пора вставать. Отбросив тяжелое, пыльное одеяло, он опустил голые ступни на холодный пол и поёжился. Нашарив под диваном старые тапки без задников, Шурик торопливо всунул в них ноги и поднялся. Одеваться не было необходимости, потому что он спал не раздеваясь. Старый спортивный костюм заменял ему пижаму, да и спать теплее, так как батареи в комнате грели еле-еле. Окинув взглядом почти пустую комнату, Шурик тяжело вздохнул и зашаркал на кухню. Кухня, комната, а еще туалет и ванная, это все, что оставила ему от трехкомнатной квартиры бывшая жена, ушедшая от него к другому. В принципе, Шурику хватало и этой жилплощади, но его мучило чувство досады при виде запертых дверей. Как же так, жена сама этой квартирой не пользуется и ему не отдает! Может, он ее внаем сдавал бы! Но нет, жена категорически отказывала ему, не объясняя причин. Нет — и все тут!
     Жена ушла давно, лет двадцать назад. Шурик в то время бросил работу, пробавлялся случайными заработками. В соседнем поселке всегда кому-нибудь нужны были рабочие руки. Дров напилить-наколоть, забор поправить, крышу починить... Платили немного, но Шурику хватало на бутылку и на нехитрую закуску. А больше ему не требовалось. Жил он одним днем, не задумываясь о дальнейшем. Жена терпела некоторое время, надеялась, что муж образумится. Не дождалась. Забрала детей и ушла, сначала к матери, а потом, познакомившись с хорошим мужчиной, к новому мужу. Но Шурик больше никогда уже официально не работал. Сыновья не забывали отца, изредка навещали, иногда давали немного денег. Тогда Шурик напивался дешевой паленой водки, которой торговал мужик в соседнем подъезде и, довольный, падал на свой древний и драный диван.
     В этом состоянии к нему приходили сны. Будто бы мать, придя с работы, находит его, пьяного шестнадцатилетнего мальчишку на полу и поднимая, плачет и все повторяет:
     — Сашенька, Сашенька, как же так? Что же ты со мной делаешь, Сашенька?
     И от этих ее жалостливых слов что-то переворачивается внутри Шурика и он сам плачет мутными пьяными слезами.
     На кухонном столе, придвинутом к батарее отопления, спал Рыжий, кот, самостоятельно избравший квартиру Шурика местом жительства. Однажды он помяукал у двери и, будучи впущен в квартиру, признал ее своей и больше не уходил. По крайней мере, надолго. Узнав хозяина, он поднял большую, лобастую голову, открыл ярко-зеленые глаза и вопросительно мурлыкнул. Шурик досадливо махнул на него рукой и сказал:
     — Спи, все равно жрать пока нечего.
     Рыжий поднялся, потянулся и, спрыгнув на пол, неторопливо пошел мягкой походкой в комнату, досыпать на неостывшем после Шурика диване.
     Проверив свои запасы продовольствия, Шурик обнаружил начатую пачку соли и небольшую луковицу, закатившуюся в дальний угол шкафчика. Эта находка его сильно обрадовала. Если попросить у кого-нибудь немножко масла, можно пожарить лук и это будет отличной приправой к макаронам или картошке! Шурик немного воодушевился, но вопрос о выпивке не отпал. Придется одеваться и решать этот вопрос на стороне. День рождения, не хось-вось!
     Спустившись этажом ниже, Шурик несколько раз нажал кнопку звонка возле ободранной двери с раздолбанным косяком. Бабка Маня была глуховата и не сразу откликалась, но была добра и отзывчива. Наконец за дверью послышалось шевеление, и старческий голос спросил:
     — Кто?
     — Это я, баба Маня, Саша, — заорал в ответ Шурик. Бабка Маня всегда звала его Сашей, так звали ее покойного сына. Так же она называла и Шурика. Никто в целом мире не называл его Сашей, как бы подчеркивая никчемность и ненужность существа по имени Александр. Только мать когда-то давно, называла его Сашенькой, да вот еще бабка Маня... Может быть от этого, Шурик неосознанно тянулся к ней, чувствуя в старом человеке теплоту души.
     Загремел засов, и дверь открылась. Бабушка Маня, невысокая, но полная старуха, подслеповато щурясь, посмотрела в лицо Шурику и улыбнувшись, сказала:
     — Заходи, заходи, Саша!
     Шурик привычно шагнул через порог и вслед за старухой оказался в маленькой, опрятной кухне. Здесь было тепло и вкусно пахло чем-то жареным.
     — Саша, чай будешь? Только что чайник скипел.
     — Буду, баба Маня, — сказал никогда не отказывающийся от угощения Шурик.
     За чаем с блинами Шурик спросил у старухи:
     — Баба Маня, как дела-то? Все нормально? Ничего не надо ремонтировать?
     — Нет пока, Саша, все вроде бы в порядке. А что такое?
     — Да день рожденья у меня сегодня!
     — Ой, Саша, поздравляю! Сколько тебе?
     — Да хоть рублей пятьдесят…
     — Да я спрашиваю, сколько лет тебе исполнилось. А ты все о деньгах.
     — Извини, баба Маня, кому что, а вшивому баня. Сорок пять мне сегодня.
     — Ой, Саша, такой молодой, а уж седой весь.
     — Жизнь тяжелая, баба Маня, вот и седой. Так что, дашь? А то и попраздновать нечем.
     Бабка Маня повздыхала, глядя на Шурика, встала и вышла в комнату. Пошуршав там, она принесла сложенные вдвое деньги и положила перед Шуриком.
     — На вот, возьми в подарок. Будь здоров и счастлив!
     — Спасибо, баба Маня! Обязательно буду.
     Схватив купюру и смяв ее в комок, Шурик сунул деньги в карман штанов и шустро встал из-за стола.
     — Ну я побегу, баба Маня! У меня еще дел — выше крыши!
     — Беги, беги! Знаю я твои дела!
     Забежав домой и накинув синюю куртку с желтой надписью поперек спины «METRO», подаренную соседом, охранником тамошнего заведения, Шурик решил еще попытать счастья. В крайнем подъезде жил частный предприниматель, который иногда входил в положение Шурика и давал ему немного денег в долг, естественно, без отдачи. Немного помявшись возле красивой стальной двери, Шурик решительно надавил на кнопку звонка. Вышедший хозяин хмуро взглянул на Шурика и спросил:
     — Чего надо?
     Шурик решил действовать очертя голову и сходу ляпнул:
     — Поздравьте меня, Николай Иванович, у меня сегодня день рождения!
     Сосед помолчал и уже не так хмуро сказал:
     — Ну, и...
     — Ну, Николай Иванович, выручайте! Гости придут, а у меня денег не хватает. Займите немного.
     — Сколько?
     — Ну хоть сотенную!
     Николай Иванович взглянул Шурику в глаза, и тот понял, что — не даст!
     — Ну Николай Иванович! Ну пожалуйста! На вас последняя надежда!
     — Пошел ты, Шурик! Тебе что тут, богадельня? Я ведь деньги не кую, я их зарабатываю! Ты когда в последний раз работал? Помнишь хоть? Так что иди отсюда, пока я тебе в лоб не накатил!
     — Николай Иванович, ну хоть немножко. А? Я отработаю!
     Сосед пошарил в кармане шикарных брюк и вынул скомканный комок денег, квитанций и накладных. Отобрав несколько бумажек из этого комка, он протянул их Шурику и прорычал:
     — Исчезни, шаромыжник!
     Обрадованный Шурик, еще не веря в такое счастье, схватил протянутые деньги и опрометью скатился по лестнице на улицу.
     Разжав кулак, он пересчитал десятки. Сосед расщедрился и дал семьдесят рублей. Это было классно! Вместе с бабкиной полсотней хватало на целый литр разведенного водой стеклоочистителя. Говорят, что вредно, а вот Шурик пьет уже давно и ничего. Правда поутру отекает очень, и зрение стало ни к черту, а так — нормально!
     Он развернулся к своему подъезду и занятый своими мыслями не сразу услышал, что кто-то его зовет.
     — Шурик, эй Шурик! Куда побежал?
     Оглянувшись, Шурик узнал еще одного своего соседа, Игоря, по прозвищу Кабан, который был матерым уголовником и не раз посещал места лишения свободы. Вот и теперь он радовался жизни, вернувшись с очередной отсидки. В распахнутом полушубке и валенках Кабан издали выглядел импозантно, но вблизи бросалась в глаза его нездоровая худоба и серая кожа туберкулезника. Годы отсидки укатали его, сделав из пышущего здоровьем крепыша форменного доходягу.
     — Куда ты, как напарафиненный? Меня погодь!
     — Здорово, Игорек! С выходом тебя!
     Кабан ухмыльнулся и предложил:
     — Отметим, а?
     Шурик на мгновение замялся, а потом сказал:
     — Так день рождения у меня! Пошли, приглашаю!
     — Ого! Вот я попал! Ну, подарок с меня!
     И Кабан торжественно вынул из кармана полулитровую бутылку коньяка и торжественно помахал ей в воздухе.
     — Погоди, я тоже сейчас затарюсь. Стой здесь, — сказал Шурик и торопливо направился по знакомому маршруту.
     Через несколько минут он выскочил из подъезда, крепко прижимая что-то к груди под курткой.
     В квартире Кабан снял полушубок, оставшись в черном костюме с атласными воротником и манжетами и в валенках. Рубашка его также была черной, еще больше подчеркивая худобу и бледность лица. Потопав валенками и сбив с них прилипший снег, Кабан прошел на кухню и выставил на стол коньяк и две банки шпрот.
     — Во! Дождался! Буду пить коньяк и закусывать шпротами! Ты знаешь, сколько времени я об этом мечтал? Присаживайся!
     — Так это, закусить чего-нибудь, картошки пожарить.
     — Да нахрена твоя картошка? Присаживайся давай! Тебе что, мало?
     Шурик торопливо достал из шкафчика две стопки и две вилки из нержавейки. Вилкам было много лет, они были подарены им на свадьбу какими-то родственниками. Теперь от столового набора остались только эти две вилки. Остальное затерялось во времени.
     Дернув за колечко, Кабан вскрыл банку шпрот и, пальцами достав одну копченую рыбку, торопливо сунул ее в рот. Восторженно зажмурившись, он пожевал немного и, сглотнув, распорядился:
     — Наливай, Шурик!
     Коньяк закончился быстро. Кабан не хотел медлить и поминутно торопил Шурика. Выпили за здоровье, за родителей, за Кабана, за детей. Шурик достал водку и вскрыл вторую банку шпрот. Кот, учуявший деликатес, коротко царапнул его за ногу, и Шурик незаметно опустил одну рыбку в жаждущую пасть Рыжего. Кабан был весел, хвастался своим влиянием среди урок и обещал Шурику непробиваемую «крышу». Зачем она ему нужна, Шурик не понял, да и не задумывался над этим. Он пил, поддакивал Кабану и вдумчиво жевал копченых рыбок, утирая масляные губы рукавом. Он уже плохо слышал собеседника и на какой-то вопрос Кабана не ответил, уставившись пьяным взором в заиндевевшее окно.
     — Алё, тормоз, ты где? — пробилось до его слуха.
     — Тут я, Кабан, — ответил Шурик, очнувшись.
     — Какой я тебе Кабан, ты, охнарик? Это братанам я Кабан, а тебе, гнида, Игорь Николаевич! Понял, ссука?
     — Да ладно тебе, Игорь, сорвалось просто...
     — Чо ладно-то, чо ладно? Ты меня не тычь, я тебе не Иван Кузьмич! Ну-ка, кто я?
     — Да ладно, Игорь… — Шурик никак не мог взять в толк, с чего Кабан так взъелся, — то есть Игорь Николаевич, все путем!
     — Громче скажи, не слышу!
     Шурик помолчал, покачивая головой, и внезапно в его пьяном мозгу мелькнула мать, умирающая от рака, печально смотрящая на него и шепчущая:
     — Сашенька, Сашенька, как же ты будешь без меня?
     Он поднял голову и, сфокусировав расплывающееся зрение на бледном, с нездоровым румянцем, лице Кабана, глухо произнес:
     — Да пошел ты, пидор!
     Ошеломленный Кабан несколько секунд смотрел на Шурика, словно не веря собственным ушам, а потом схватил вилку и нанес ему удар точно по сонной артерии. Хлынула кровь, Шурик попытался зажать рану руками, но это было невозможно. Кровь просачивалась между пальцами и быстро пропитала всю его грудь. Он упал головой на стол и удивленно прошептал:
     — А и не больно…
     Мать подошла к нему, веселая и улыбающаяся, взяла за руку и повела прочь из прокуренной кухни туда, где на полях цветет хлопок и вежливые мужики в полосатых халатах и вышитых тюбетейках продают жирный плов с мясом и настоящий бараний шашлык. И отец стоит у свежевырытого арыка и ехидно спрашивает:
     — Ну что, набегался? Марш домой!
     И это было так прекрасно, вернуться домой, к маме и папе, что слезы радости выкатились у него из открытых глаз на залитый кровью стол и остались там, затерявшись в тяжелых, мрачных сгустках.

Петух

     У старенькой бабушки Тихоновой сдох петух. Почему сдох, непонятно. То ли объелся чего, то ли дал ему по башке какой-нибудь злыдень палкой, кто его знает. Только пришла Тихонова в курятник, а петух лежит, крылья раскинул. Потыкала бабушка в петуха батогом — не встает. Как есть — неживой.
     А на улице-то весна! А значит надо кур на яйца сажать, чтобы они цыплят высиживали. Только какие же цыплята без петуха? Яйца-то будут неоплодотворенные! Ничего не получится. Петух тут нужон!
     Пригорюнилась бабушка Тихонова, побрела домой, батогом по дорожке постукивает. Зашла в дом, открыла старенький сервант, вынула из сахарницы туго завязанные в синенький платочек деньги. Посчитала — ан, маловато денежек-то. На прожитье надо? Надо. За свет платить надо? Надо. Да потратилась уже. Галоши себе новые купила, да зерна курочкам. А на петуха и не остается. И до пенсии далеко. Вздохнула Тихонова, завязала деньги в платочек, да и уложила их обратно в сахарницу. Что делать, как быть?
     Деревенька-то у них маленькая, десять дворов, да и в тех не во всех живут. Большинство только на лето приезжают. Дачники, вишь! Да и остальные-то хозяйство держать не хотят. Почитай одни пенсионеры и остались. Кому дети помогают, кто самогонку гонит, да продает, кто зиму кое-как перебивается, а на лето к дачникам нанимается — копать, полоть, косить...

     А куры-то только у Тихоновой, да у Верки с того конца. Кур у ней много, штук тридцать. И петух у ней есть. Хороший петух, весь из себя цветной, с широким гребнем набекрень, прям щеголь! Только Верка петуха не даст, самой нужон. Мало того, скандальная эта Верка, просто жуть. Чуть что не по ее, так орет, что хоть святых выноси! Ей еще и шестидесяти нет, крепкая, здоровая. Мужиком своим командует, как командир какой. Тот только успевает поворачиваться. Опасная она, эта Верка. Свяжись-ка с ней! Только надо же что-то делать.
     Пошла бабушка на петуха посмотреть. Словно невзначай пошла по деревне, поглядывая по сторонам. Весна в разгаре, тепло, травка зеленая лезет, самое время кур на гнезда сажать. Две уж заквохтали, невтерпеж им. А петуха нет.
     Глядь, а петух-то тут как тут, совсем рядышком со своими курами гуляет. Прохаживается важно, оглядывая глазом улицу, а то опустит одно крыло, да начинает его кончиком чертить круги вокруг курицы, ухаживает, значит. Увидел бабушку Тихонову, насторожился, спросил строго: — Ко-ко-ко? Кто мол, такая, почему здесь шастаешь? Ничего не ответила ему бабушка, прошла мимо, будто не заметила. А в голове у нее уже план!
     Решила она подманить этого петуха... на время, чтобы сделал он свое петушиное дело в бабушкином курятнике, а потом Тихонова его отпустит. От петуха-то не убудет? Правда же? Может, ему только в радость?
     Насыпала бабушка ячменя в мешочек и пошла приманивать петуха. Снова, как бы невзначай, прошла мимо Веркиных кур, да сыпанула горсточку ячменя им под ноги. Петух подбежал, осмотрел внимательно подношение и дал добро курам. Налетели тут куры, толкаясь и переругиваясь, стали клевать зерно. Тогда бабушка вернулась и стала сыпать ячмень тоненькой дорожкой к своему курятнику. Ну и пошел по ней петух, удовлетворенно бормоча что-то, по вкусной по дорожке. Хорошо идет! Да вот только кур своих зовет за собой! А куры-дуры все за ним. Куры-то чужие бабушке ни к чему. Морока одна с ними! Как тут быть?
     Надо как-то кур от петуха отрезать. А как? Пошла Тихонова на кур, батожком помахивает, птиц отгоняет. А петух насторожился, перестал клевать, стоит, смотрит. Повернулась бабушка к нему, взмахнула своей палочкой, да кричит:
     — А ну, пошел домой, пошатущий!
     Ну, как будто это ее петух, если соседи увидят. Гаркнул петух недовольно что-то неразборчивое, да боком, боком подался к бабушкиному сараю. А сам так и косит опасливо янтарным глазом.
     — Иди, иди домой, — приговаривает Тихонова. — Куры тебя заждались.
     Да только подняла голову бабушка Тихонова, а Верка-то, вот она, стоит у бабушкиного сарая, хмурится. Быть беде!
     Отвернулась Тихонова, будто Верку не заметила и пошла прочь. Только Верка-то тоже не дура. Как закричит она, ажно петух подпрыгнул:
     — Тихонова, етит твою мать, ты что ж это творишь? Ты почто мово петуха к себе гонишь? Я тебя щас прям на месте разможжу!
     — Дык рази это твой? Ой, дура я старая, ниче не вижу! Я ж мыслила, мой это!
     — Ты мне дурочку-то не строй, мой петух-то цветной, а твой черный. Али не видать? Почто тебе мой петух, говори! Щас в милицию позвоню!
     Потупилась бабушка Тихонова, не знает, сказать Верке, или соврать? Да что уж там. Надо каяться. А то и правда в милицию позвонит. С нее станется. Грех-то какой!
     — Бес попутал, меня, Вера, извини. Мой-то кочет сдох. Прям не знаю, что и делать. Куры клохчут, а я без петуха.
     — Так ты моим попользоваться хотела? Ну и дурища же ты, Тихонова! Поделом тебе! Помнишь, о прошлом годе ты мою молодку к себе загнала? Вот Бог-то тебя и покарал! А не воруй!
     — Дак Вера, ни сном, ни духом... Не видала я твоей молодки... Христом-богом клянусь!
     — Опять врешь! Что ж ты за человек такой? И врет, и врет, и врет! Дак еще и клянется! Тьфу на тебя! Дай пройти!
     И Верка, чуть не задев Тихонову нарочно выставленным локтем, подобрала с земли хворостину и погнала своего пернатого красавца домой, приговаривая:
     — Шагай, идол, своих кур мало ему, он к чужим прется!

     Утром бабушка Тихонова решила навести порядок в курятнике. Нашла старенький веник и принялась обметать паутину по углам. Беда с этой паутиной. Только уберешь, глядь, а ее уже вдвое больше. Мух-то еще нет, чего же пауки там ловят?..
     За этим занятием ее и застала Верка. Она вошла в низенькую дверь, пригнувшись и протягивая бабушке розовое пластмассовое ведро, громогласно распорядилась.
     — Так, Тихонова! Давай, раскладывай яйца по гнездам, да сажай своих курушек. Я тебе три десятка принесла. Свежие совсем. Вчерашние и позавчерашние. Авось, будут цыплятки.
     — Ой, Вера, да как же? Да что ты? Я вить...
     — Давай, давай, не спорь! Не пропадать же курам, если петуха нету. Живы будем — сочтемся! А вчерашнее я уж и забыла… Что ж мы, не люди?

     Взяла бабушка ведро из Веркиных рук и вдруг заплакала. Негромко так, вроде как облегченно. Текут слезы по морщинистым щекам и капают прямо в ведро, на свежие куриные яйца. Ну да это не беда. Будут у бабушки Тихоновой к лету цыплята.
     Будут!

Старая любовь

     Вдовец выглядел вполне прилично. Среднего роста, стройный, широкоплечий, немного плешив, но для его возраста это пустяки. Одет в летнюю рубашку кремового цвета и в легкие серые брюки, на ногах сандалии. Сильно смущен, даже в упор не смотрит, но это с ним пройдет. Он всегда таким был, краснел от каждого постороннего взгляда.
     Разберемся, — думала Людмила, с интересом рассматривая своего пятидесятидевятилетнего одноклассника. Она всегда его любила, и теперь ревниво оглядывала его, как собственность, которая, наконец-то, попала ей в руки.
     Вот мы и свиделись! — с замиранием сердца мысленно воскликнула она, не забывая подмечать непроглаженную рубашку и грязный носовой платок, которым он вытирал свою загорелую шею.
     Да, Гена, надо брать тебя в руки. А то, хоть и хорош, зачахнешь без женской-то ласки.
     Она улыбнулась своим мыслям и легко поцеловала Геннадия в пахнущую лосьоном щеку.
     — Привет, дорогой! Давно ждешь? А у нас электричка задержалась. На сорок минут. А ты хорошо выглядишь! Жарко у вас тут. Хотя у нас тоже жарко. Ну что мы стоим? Куда идти-то?
     Не привыкший к такой экспрессии Гена еще больше засмущался, хотел что-то сказать, но поперхнулся и закашлялся.
     — Что такое? Поперхнулся? Сейчас я помогу.
     И кулачок Людмилы принялся обрабатывать спину Геннадия со скоростью электрического перфоратора. От этих дробных ударов Гена, содрогаясь, смог, наконец, прокашляться и, вытирая платком слезы, махнул рукой в сторону от вокзала.
     — Нам туда. На автобус, — лаконично сообщил он.
     Подняв с привокзального асфальта легкую дорожную сумку Людмилы, Гена подставил ей свой локоть и повел гостью к остановке автобуса.

     Время близилось к полудню, и жара набирала обороты. Асфальт уже плавился и, похоже, женщина по телевизору не соврала: днем будет не меньше тридцати пяти. А то и больше. И никаких осадков всю неделю. В городе это было невыносимо. Смрад выхлопных газов от тысяч автомобилей клубился в горячем воздухе, и Гена с удовольствием предвкушал свой приезд домой, в пригород, представил свою лавочку в садике под старой яблоней, на которой так хорошо сидеть в жару, попивая холодную воду и поглядывая по сторонам. Впереди два дня выходных, и у него гостья, что тоже неплохо....Правда, после смерти жены год назад, он успел отвыкнуть от женского общества, но это же Людка, его одноклассница, с которой они не виделись... сколько же они не виделись?..
     Полгода назад к нему в гости неожиданно заявился старый знакомый, сосед покойного отца. Был он мужиком веселым, неунывающим, ценителем анекдотов и женщин. Они с Геной выпили за встречу, и Николай, посетовав на отсутствие женщин за столом, твердо пообещал женить Геннадия в скором времени. Гена, конечно, принял эти слова за пьяный треп и выбросил их из головы. У него была работа, тяжелая, между прочим... Он работал путейцем на железной дороге. У него была дочь, живущая в столице и постоянно испытывавшая недостаток в деньгах. Зарабатывал он неплохо и с удовольствием помогал дочери и зятю свести концы с концами, а маленькому внуку получить новую дорогую игрушку. Ему много не надо, скоро на пенсию, проживет...
     И тут позвонила Людмила. Николай не забыл своих слов и дал телефон Геннадия его однокласснице, которая, когда-то, в молодости, была в него безответно влюблена. Много лет прошло с тех пор, но старая любовь не ржавеет. Люда, уже пенсионерка, просто встрепенулась при упоминании о том, что Гена вдовец, и с видимым удовольствием записала себе номер его телефона. С тех пор Людмила регулярно, дважды в день, а то и чаще, звонила ему, рассказывала новости, делилась своими проблемами и часто присылала длиннющие эсэмески со стихами про любовь. Кстати, стихи были не только ее.
     Гена быстро привык к этим звонкам и даже испытывал нешуточную потребность в них. Все-таки одиночество доставало его, да и по безвременно умершей жене он сильно скучал. Был он человеком спокойным, ума небольшого, что успешно скрывал за своей всегдашней молчаливостью. Правильно ведь говорят: молчи, сойдешь за умного. Он не задумывался над этим, просто характер такой уж был у него. Спокойно работал, спокойно отдыхал. Выпивал немножко на застольях, не до безумия... Не курил. По телику смотрел «Давай поженимся», «Жду тебя» и «Поле чудес», иногда читал классику... Ни с кем не общался, гостей не принимал... Да и разговаривал только на работе, по необходимости... «Да», «нет», «не знаю...» Вот как-то так. Только когда приезжала дочь с зятем и внуком, он оживлялся и даже становился разговорчивым… в меру, конечно.
     Людмила давно собиралась к нему в гости, но Гена не высказывал такого желания, а давить на него Люда не спешила. Хватит, наспешилась уже. Тогда, в молодости, она так старалась обратить его внимание на себя, так вешалась ему на шею, что он испугался, уехал из села в город и потом женился на другой. Людмила тоже вышла замуж, но, пожив несколько лет в браке, поняла, что ее муж не тот мужчина, что ей нужен, и развелась с ним. Все обошлось без скандала, они и теперь общались с бывшим мужем, помогали друг другу в решении каких-то проблем, но не жили вместе... Хорошо хоть детей не было.
     И вот — такая удача! Вернее — горе, конечно, но это шанс... Она думала, что все будет хорошо, все сладится. Теперь она не сделает прошлых ошибок, она будет терпеливой и ласковой... До свадьбы. А что свадьба будет, Люда не сомневалась.
     Охота на Геннадия началась еще тогда, когда жива была жена, но уже было понятно, что она не жилец. Рак, что тут поделаешь! Медицина была бессильна. Окрестные вдовушки и разведенки подходящего возраста стали захаживать к ним, якобы навестить больную, а на самом деле обратить на себя внимание потенциального вдовца. На похоронах эти дамы разоделись в праздничные одежды, сделали макияж, и каждая старалась угодить Геннадию и показать, какая она добрая, работящая и расторопная. Смешно было смотреть, как женщина уже не юного возраста в боевой раскраске и роскошном платье моет полы и выносит мусор. Одна, бывшая сослуживица жены и ее ближайшая подруга, даже ухитрилась остаться ночевать, сославшись на позднее время, но, к ее великому сожалению, вдовец не кинулся в ее жаркие объятия, ища утешения, и не пришел ночью к ней в спальню. Подруга сильно обиделась, и вскоре вышла замуж за своего соседа. С тем и успокоилась. Кандидатки еще какое-то время пошебуршились, а потом, видя, что на них не обращают внимания, утихли.

     После автобусной духоты и вони воздух пригорода казался прохладным. Здесь уже не было такого количества машин, а когда они свернули в узкую улочку, петлявшую между старыми деревянными домами с вкраплениями новеньких коттеджей, можно было идти прямо посреди улицы, не опасаясь автомобилей, так как дорога была просто непроезжей. Колдобины и кочки надежно защищали жителей от смрада выхлопных газов. Даже велосипедисты сильно рисковали, пытаясь проехать по этой улице. Здесь-то и жил Геннадий.
     Одноэтажный, средних размеров дом, был еще крепок и надежен, но опытному взгляду было ясно, что его хозяин плоховато смотрит за хозяйством. Подзаросший бурьяном сад, сухие ветви в кронах яблонь, облупившаяся краска на окнах... Все это и еще многое говорило, что некому дать Геннадию ценные указания, некому пристыдить и укорить. Люда отметила еще пунктик в своем мысленном блокноте. Они вошли в дом и в блокноте стало еще на несколько пунктиков больше. Хозяин дома явно не был поборником уюта и домовитости. Покосившиеся гардины с пыльными шторами, потрескавшийся кожзаменитель на диване и креслах, затхлая атмосфера казармы поразили женщину. С позволения хозяина она осмотрела все три комнаты и небольшую кухню, и везде было так же уныло. Во всем доме было только три комнатных растения, из тех, которые очень трудно убить: щучий хвост, денежное дерево и какой-то кактус. Земля в них была сухой и твердой. Люда машинально сунула в горшки палец и решила немедленно побаловать несчастных водичкой.
     Холодная вода текла из крана на кухне, поэтому с поливом проблем не было. Поискав посудину побольше, Люда нашла под раковиной литровую стеклянную банку, налила воды и пошла в комнату.
     Хозяин одиноко сидел в кресле, опустив руки между колен и глядя в окно .На его лице застыло выражение тоски и скуки. Люда, застывшая в дверном проеме с банкой в руках, смотрела на него и не могла найти слов, чтобы разогнать эту тоску. Наконец она справилась с собой и, насколько смогла весело, спросила:
     — Чем угощать будешь, хозяин?
     Гена очнулся от своих дум и, встрепенувшись и опять покраснев, неловко встал с кресла и пробормотал:
     — Сейчас, сейчас...
     Он прошел на кухню и загремел там посудой. Скоро запахло жареной картошкой и засвистел чайник....
     После фужера красного вина, которое Гена выставил на стол, язык его стал более подвижен, и Люда смогла многое узнать о нем. В частности, что он живет один, что ни в чем не нуждается. Что компьютер есть (дочка старый отдала), но он в нем ничего не понимает и не приветствует всякие новомодные штуки, вроде Интернета. Да и зачем бы он ему понадобился? Что дочка приезжает, но ненадолго. Скучно ей здесь после столицы, тоскует она. Возьмет у папы денег и возвращается в Москву. Зять и того реже появляется. Он в войсках служит, занят очень. Иногда подкидывают внука. Это когда Гена в отпуске. Гена ему рад, ухаживает за ним, а внук из него веревки вьет. Сам Гена рассказывал об этом со смехом, а Люда подумала, что не мешало бы этого внука выпороть... возможно, крапивой. Уж она бы выходок такого внука не потерпела. Он бы у нее по струнке ходил!
     От вина и Людмила расслабилась, размякла. Запыленные шторы не пропускали яркий солнечный свет, уютно бормотал неизменный собеседник одиноких — телевизор, остывала в тарелке жареная картошка и нагревался салат из помидоров и огурцов, вынутый из холодильника.
     Люда рассказывала об односельчанах, общих знакомых, одноклассниках и постепенно в глазах Геннадия загорался огонек интереса. Вот это было ему близко и знакомо. Кто женился, кто разбился, разбогател и вышел в люди. Кто развелся, умер или заболел. Он жадно выспрашивал подробности, сам вспоминал старых знакомых и подливал в фужеры пахучего темно-красного вина.
     Они долго сидели за столом, потом вышли в сад, сели на скамейку под старой яблоней, которой было лет пятьдесят, такая морщинистая и потрескавшаяся была у нее кора. Но ветви у яблони были мощные, раскидистые и хорошо укрывали от зноя. Гена устроил на небольшом столике чаепитие, и они до заката сидели под яблоней, попивая остывший чай и вспоминая прошлое.
     Под конец Гена так расчувствовался, что едва не заплакал, рассказывая о своей дочери. Эта тема, видно, глубоко задевала его, и постепенно Геннадий так разговорился, что уже не мог остановиться. Люда с испугом смотрела на него, в его глаза, светившиеся фанатизмом. С какими-то бабскими интонациями он почти причитывал, вновь и вновь повторяя: бедная моя Ланочка... она ведь у меня одна осталась... мы с ней вдвоем остались... бедная моя Ланочка... доченька моя...
     На душе у Людмилы стало неприятно, как будто кто-то застал ее подсматривавшей в замочную скважину. Она пыталась остановить Гену, перевести разговор в другое русло, но это ей не удалось.
     Свихнулся, что ли, после смерти жены? — подумала Люда.
     Тем временем энергия хозяина стала иссякать, и он выглядел вялым и утомленным. Вместо связной речи он стал что-то бормотать под нос, поглядывая на Людмилу. Вслушавшись в это бормотание, Люда, наконец, поняла, что пора спать и ей предлагают пройти в дом.
     Гена постелил ей на том самом потрескавшемся диване. На вопрос Люды, почему именно здесь, Гена ответил, что одна спальня его, а другая дочери, и в комнату дочери он никого не пускает. Про свою спальню он промолчал, но Людмила поняла, что ей и в нее не попасть. Напуганная его внезапным приступом, Люда не стала спорить. Диван так диван. Впереди еще два дня, что-то да изменится!
     Она выключила свет, разделась и легла в постель. После жаркого дня прохлада никак не приходила, было душновато и пахло пылью.
     Завтра наведу порядок в комнатах, а послезавтра в саду, — решила для себя женщина и спокойно уснула.

     — Люда, Люда, проснись... Проснись, Люда! — сквозь сон пробились к Людмиле слова Геннадия. Она открыла глаза и увидела его, полностью одетого, стоящего над ее постелью и монотонно повторяющего: — Люда, проснись, пора ехать....
     — Куда, куда ехать? Зачем? — пролепетала Люда, силясь осмыслить ситуацию.
     — Тебе пора ехать. Домой.
     — Да почему? Что случилось? Я не собиралась... я думала два дня пожить...
     — Дочь сегодня приезжает... я ей вчера позвонил, она утром выехала. Тебе придется уехать.
     — Но почему? Я что, не могу с ней познакомиться?
     — Ты не поймешь... она одна у меня... Ланочка моя. А тебе надо ехать... Я провожу.

     Наскоро умывшись и одевшись, Люда взяла свою сумку и вышла из дома. Геннадий сидел на скамейке под яблоней и в нетерпении барабанил пальцами по столу.
     — Ну что, идем? — спросил он, приподымаясь.
     — Я уйду, -сказала Люда. — Я уйду, а ты оставайся. Оставайся одиноким старым дураком! Я-то думала... А ты... Эхх… Гена!
     Она повернулась и пошла к калитке не оглядываясь и ее душило чувство ненависти к этому, давно любимому, но непонятному мужчине, к тому, о ком она мечтала все прошедшие годы и с кем еще недавно собиралась прожить оставшиеся.