Светлана Петрова – мастер остросюжетного рассказа. Родилась в Мурманске. Окончила Московский институт культуры. Автор нескольких книг прозы, вышедших в ведущих московских и санкт-петербургских издательствах. Рассказы печатались в «Дружбе народов», «Литературной России» и других изданиях. Член Союза писателей Москвы.

СВЕТЛАНА  ПЕТРОВА

ОПОЛЗЕНЬ

1 – 2 – 3 – 4 – 5 – 6 – 7 – 8 – 9 – 10

И будут они вкушать от плодов путей своих.
Книга Притчей Соломоновых, гл.1, стих 31

1

     Захар Головатый, по происхождению черноморский казак, по званию подхорунжий, по призванию художник, по профессии повар высшего разряда, по социальному статусу пенсионер, вышел поутру из вагончика, служившего ему домом, и, прижмурившись, стал смотреть в сине-зелёную даль, затуманенную дрожащим от июльской жары маревом.
     Люди с музыкальным ухом иначе, чем все остальные, воспринимают ритмично организованные звуки, так и Захар видел то, что от других сокрыто, а иным и вовсе неинтересно: пёструю палитру ствола платана, глубину светотени под старой грушей, диковинную форму облаков. Но доминантой среди всей красоты открытого пространства было море.
     Искрясь в солнечных лучах, оно лежало слева до Адлера и справа до Большого Ахуна, а прямо — до самого горизонта. Если подняться на гору повыше того места, на котором Захар стоял, горизонт бы отодвинулся, но ничего не изменилось — море и только море, знакомое и всегда новое. Цвет воды зависел от игры ветра и света, от погоды, от времени года и часа дня. Море обладало способностью и быстро меняться, и завораживать монотонностью. Казалось, где-то на большой глубине гигантские лёгкие то мощно дышат, дрожа от гнева, то безмятежно спят.
     Краски неба над вечерним морем вообще описать невозможно: все оттенки семи цветов радуги. Когда солнце тонуло в море с макушкой, вода и воздух насытившись ультрамарином, темнели и сливались в единое целое, а огни проходящих вдали судов выглядели звёздами на небосводе.
     Море Захар любил с детства, хотя «любил» — не совсем точное слово, море являлось неотторжимой частью его бытия, питая взор, душу и мозг. Теперь, когда жизнь обрушилась, стало казаться, что несчастья начались после того, как он потерял прямую связь с морем, надеясь обосноваться на пыльной кубанской земле, чтобы погрузиться наконец в давно лелеемый книжными мечтами истинно казачий быт.
     Хотя, ежели вдуматься, судьба его определилась много раньше, когда он, самый рослый парень выпускного класса, 1 сентября в просторном школьном дворе на празднике «первого звонка» посадил на плечо кудрявую малышку с колокольчиком и пустился в пляс перед учителями, родителями и детьми, еле видными за щедрыми букетами цветов. Наконец опустил девочку на землю.
     — Как звать?
     — Луиза! — звонко выкрикнула она непривычное имя и побежала в толпу.
     Всё в мире предопределено. Школа теперь называется лицеем, но стоит всё там же, на тихой улице Ушинского в тени гигантских лиственниц и магнолий. А Луизы больше нет.
     Глаза слезились то ли от яркого солнца, то ли от нахлынувших картин прошлого. Старик прикрыл веки. А ведь сколько времени убыло, пока он снова её встретил! Успел и в армии отслужить, и жениться, и дочь в детский садик определить — ничто не порушило однажды возникшую мистическую связь. В случайной, чужой компании девушка с круглыми плечами, высокой грудью и тяжёлой копной тёмных волос, знакомясь, протянула руку:
     — Луиза.
     Как вспышка света. Он сразу вспомнил воробьиную лёгкость детского тельца и подивился нынешней густой женской прелести, но ещё больше — неожиданному чувству родства и общности, словно все эти годы они прошли вместе, думали одинаково и ему известны её желания.
     Весь вечер Захар лелеял в себе это ощущение. Боясь расплескать, сидел тихо, сторонясь шумных разговоров и громкого смеха. Его не смущало, что Луизу по-хозяйски обнимал за плечи популярный сочинский гитарист и она улыбалась ответно. Мало ли что было прежде, теперь станет иначе. Прощаясь, спросил:
     — Помнишь, как я тебя, первоклашку, нёс на плечах?
     — Не помню, — ответила она пренебрежительно и одновременно фасоня. Улыбнулась, чтобы показать красивые зубы.
     Рухнул последний бастион, и любитель истории неожиданно выпалил:
     — Свет очей моих...
     Так царевна Софья называла князя Голицына, своего любовника. Завладевшая вниманием Захара брюнетка о сестре первого русского императора слыхом не слыхивала. В удивлении подняла соболиные брови:
     — Дурак.
     И опять улыбнулась.
     Дурак почувствовал себя счастливым.
     Да, давно это было. Глядя назад через долгую вереницу лет, начинаешь думать: а может, и не было? Иногда Захару, часто перебиравшему старые фотографии, стало казаться, что это лицо другой женщины, а не той, которую он любил так самозабвенно. Или всё случилось с ним в какой-то иной жизни, а может, прочитано в книге.
     С тех пор как старик поселился на горе, он много работал физически, возделывая огород и ухаживая за садом, сооружая надворные постройки, вырезая завитки на самодельной мебели. Руки двигались почти автоматически, предоставляя голове свободу размышлять. Порой рефлексия одолевала так настойчиво, что становилось тяжко, приходилось мысли отгонять, словно мошкару, но они кусали и не уходили. Как сегодня.
     Захар вздохнул, смахнул огрубевшим пальцем влагу с ресниц и пошёл под навес готовить себе нехитрый завтрак. Включил плитку, опустил кипятильник в банку с водой, достал мешочек дроблёной овсянки и пакетик цикория — кофе по утрам он пить перестал из-за перебоев в сердце, а в течение дня наслаждался божественным вкусом и духом собственноручно собранных трав, превосходящих дорогие магазинные чаи. Держа каравай на весу, отрезал толстый ломоть ржаного хлеба, запас которого хранил в морозильнике, покрошил на него сухой козий сыр. Магазинный, приготовленный по технологии, обеспечивающей быструю прибыль, долго бы не продержался, заплесневел, а этот, домашний, хотя и своеобразный, его устраивал.
     Изобретательный повар и прежде презирал изыски для себя, а ныне простота сделалась необходимостью. Ходить вниз за продуктами с каждым годом становилось всё труднее, и он легко обходился малым. Мясо, курицу ел раза два в неделю, зато овощи и фрукты имелись в избытке. Летом свежие, а на зиму Захар сушил обильные дары сада и ягоды — на компоты, квасил капусту, мочил яблоки, солил помидоры с огурцами, баклажаны с кабачками, чеснок и грибы. Десяток несушек ковыряли червячков в небольшом загоне, в ближнем лесу паслась молоденькая, но сисястая козочка. Всё своё, только трудись — не ленись! Все бы так жили, здоровее были, но не всем дано: город, особенно большой, диктует свои порядки, требует скорости и общих правил.
     Конечно, разумная организация нужна везде. Вот и Захар: с утра до полудня носил воду из небольшого водоёма, который выкопал возле бойкого живительного ключа, возился в земле — труд нескончаемый и изнурительный для позвоночника, но важный. Бабочки-капустницы за месяц успевали отложить между листьями несколько поколений детишек, способных оставить от кочанов одни кочерыжки. Поскольку химию огородник не применял, за право есть капусту ему предстояло бороться с прожорливыми гусеницами вручную. Уничтожение зародышей чужой жизни, давало повод задуматься о необходимости совершать зло. Оправданное. Кем? Тем, кто сильнее.
     Однако он мог остаться лежать, если чувствовал слабость или просто испытывал лень, закончить отложенное можно и завтра, послезавтра — когда будет желание. Без желания работа превращается в истязание тела и души, а в охотку всё вершится споро. И ещё: то, что он делает, должно нравиться только одному человеку — ему самому. Это существенно.
     Середина дня посвящалась творчеству. Уже несколько месяцев, укрывшись от жары в густой тени деревьев, Захар корпел над резьбой деревянного трехстворчатого складня: в центре Христос, по бокам Богоматерь и Иоанн Креститель. Такую картинку он ещё мальчиком видел в библиотечной книге. Художественная память впечатление сохранила, и вдруг образ запросился наружу. Зачем ему, атеисту, икона? Если бы он знал.
     Обед был простым, но сытным. Жевал человек труда медленно и старательно, обдумывая меню на завтра, а заодно прикидывая, что следует закупить в следующую магазинную ходку. Чтобы лишний раз не тратить энергию на разогрев плитки, поев, он приготовил овощной ужин, который можно съесть холодным, обманув вкус сметаной. Грязную посуду мыл тщательно и обязательно вытирал — так приучила приёмная мать, полотенце сполоснул в тазике нагретой солнцем водой и повесил сушить.
     Самые жаркие часы разумнее всего проводить в дрёме на самодельной раскладушке в саду, где земля, затенённая кронами деревьев, манит обманчивой прохладой. После отдыха наступала очередь домашних, столярных, слесарных работ, которых в любом хозяйстве хватает, а нужно выкроить светлое время и для чтения, чтобы потом зря не жечь лампочку.
     Наконец солнце, завершая привычный маршрут, двинулось к закату. Резче запахли цветы, в кустах замигали светлячки. На гору стремительно опускалась тень, потянуло свежим ветерком, сбегающим ночью с вершин в долину, и скучавший с утра ветряк начал весело раскручивать лопасти, накапливая бесценную энергию. Ещё один день Захара стал прошлым, пора на боковую. Но он не спешил заключить себя в вагончик и присел на скамейку под развесистой смоковницей, любуясь картинами засыпающей красоты.
     Земля, каждый сантиметр которой Захар обласкал своими руками, вызывала в груди всхлип восторга. От неё исходили благодать и желание жить. Он с неистощимой нежностью охватывал взглядом роскошный сад, уходивший за пределы участка до самого леса, стройные огородные ряды, окружённые золотом подсолнухов, виноградную беседку. Когда-то ржавое жилище, теперь обшитое жёлтой вагонкой и увитое неприхотливым чёрным виноградом «Изабелла» с запахом зелёных лесных клопов, походило на бунгало отдыхающих у моря импрессионистов.
     Красно-кирпичная бабочка-крапивница не успела устроиться на тёплый ночлег и, сложив расписные крылышки, застыла рядом на скамейке. Эти красотки, искусные опылители растений, совсем не боятся людей. Захар где-то прочёл, что древние римляне считали их цветами, олицетворяющими любовь. Он аккуратно взял бабочку двумя пальцами, посадил на ладонь, тепло и нежно выдохнул. Бабочка задрожала, раскрыла бархатные опахала и полетела в сторону сада, оставив на руке лёгкий отпечаток.
     Старик задумчиво потёр пальцами, словно перебирая пыльцу воспоминаний.

2

     Жизнь была долгой, и воспоминаний накопилось много. Хотя подобная зависимость есть не всегда. Иной оглянется в конце пути, а вспомнить нечего, одна обыденность, ни особых восторгов, ни страданий, ни ошибок. Мечты? А были ли они? У Захара были точно, но судьба не позволила им осуществиться.
     Он ещё не родился, когда отец ушёл на фронт. Вернулся в 45-м с новой подругой, однополчанкой, к тому же землячкой. Руку она носила на перевязи: немецкая пуля прошила запястье. Военные врачи несколько раз оперировали. То ли не справились, то ли действительно ничего нельзя было сделать, но правую кисть в конце концов она потеряла. Ни о каком протезе речь не шла, после победы судьбой миллионов демобилизованных власти мало озадачивались. Родину защитили — так это ваш долг, остались живыми — и слава богу, теперь дышите, как умеете, не до вас: страну восстанавливать надо.
     Мама Захара плакала: с безрукой живёт, а законную жену и сына бросил, даже повидаться не зашёл, деньги присылает, но нужны не деньги, а он сам. По иронии судьбы капитан Головатый не достался никому: поздно вечером на тёмной улице родного города Сочи его ограбили и убили. Такое вот кощунство: не немцы на передовой, а соотечественники после победы.
     Маленького Захара взрослые печали мало волновали, у него были свои ребячьи радости. Пока мама работала горничной в санатории, он с ребятами гонял мяч во дворе, купался в море до озноба и загорал на гальке до черноты. Детство вместе с радостью кончилось, когда маму съел рак.
     Соседки качали головами — это ж надо, какая жалость, у бедного мальчика и родственников-то нет: мамкины погибли в войну при бомбёжке, об отцовых никто не слыхал. Местные власти уже собирались определить сироту в детский дом, когда бывшая военно-полевая жена капитана выразила желание ребёнка усыновить. По тем временам неполная семья, молодость и инвалидность препятствием не стали: фронтовичка с орденами и медалями, ловко орудует культёй, квартира отдельная в посёлке Хоста, что в пятнадцати километрах от Сочи, дачный участок на Бытхе недавно получила, пенсию хорошую имеет и сверх того в школьной библиотеке работает, учебники выдаёт; а детдома переполнены, беспризорных детей после войны образовалось несметное количество. Так Нина Ивановна Колыванова стала Захару названной матерью.
     — Идём со мной, не бойся, — сказала ему чужая женщина. — Я твоего отца сильно любила и тебя любить стану.
     Отца он не знал и ещё долго плакал по ночам, вспоминая умершую маму. Новая оказалась доброй, сытно кормила, красиво одевала, отвела в первый класс. Она исповедовала простые истины: правда лучше лжи, нет худшего греха, чем предательство, а те, кто читают книжки, всегда будут управлять теми, кто смотрит телевизор. Наставляла пасынка: уважай старших, не обижай слабых, не оглядывайся на увечных, в гостях не тянись за лучшим куском, бери тот, который лежит ближе, не поклоняйся деньгам и учись прощать. От неё, хранившей откровения гражданского мужа, мальчик впервые услыхал про страшную судьбу упразднённого советской властью казачьего сословия, которое со второй половины XVIII века считалось в России таким же равноправным, как дворянство, крестьянство и духовенство. И главное — узнал о своих предках.
     Дед Захара, есаул Кубанского казачьего войска — то ли однофамилец, то ли потомок войскового судьи Антона Головатого, одного из трёх приближённых к Екатерине II казаков — честно служил царю и отечеству. В Гражданскую воевал в составе 1-й кубанской казачьей бригады Черноморского казачьего полка Добровольческой армии, в 1920 году расстрелян большевиками на задворках станицы Лабинская. Его беременная жена тайно ушла на юг, к морю, родила сына. От людей происхождение скрывала, но подросшему мальчику под строжайшим секретом рассказывала про репрессии, про выселение с насиженных земель и разграбление новой властью казачьих хуторов. Естественно, что, став взрослым, отец Захара казаком себя не называл, хотя, возможно, считал.
     Школьный учитель воспитал в способном ребёнке интерес к истории, а Нина Ивановна этот интерес поддержала, наполнив тему казачества новым смыслом. Она много читала и пасынка приучила к чтению. «Казаки» Толстого и «Тихий Дон» стали настольными книгами, одно время он даже хотел после окончания школы записаться в Хостинское районное казачье общество — со временем казакам вернули некоторые атрибуты самобытной культуры, те, что могли работать на державность, но это была не внятная политика, а показуха, далёкая от действительности. Вот и общество на Платановой улице в Хосте закрыли — нашлись формальные причины.
     Ностальгия по героическому прошлому пращуров Захара оставила, желания надеть по сути маскарадную форму поубавилось, а пришло намерение выучиться на историка — сочинение старшеклассника о преобразованиях царя Алексея Михайловича Романова, отца Петра I, победило на краевом конкурсе. Он вообще успевал по всем предметам, от физики до физкультуры, обладал редкой памятью, знал наизусть множество стихов, однако верх брала тяга к рисованию. В фонде районной библиотеки пересмотрел все монографии художников, прочёл их биографии, особенно его увлекла книга о профессиональном становлении Ван Гога, близкого ему по стилю. К сожалению, городская картинная галерея Сочи собранием полотен не блистала, а учебных заведений живописи — при большом разнообразии музыкальных — не имелось вовсе, поэтому в планах Захара значилось художественное училище в Краснодаре.
     Между тем Нина Ивановна, под стать семье возлюбленного капитана, оказалась человеком крайне невезучим. Мало потерянных в войну родителей и брата, нелепой смерти мужа и покалеченной руки: возвращая книгу на верхнюю полку библиотечного стеллажа, она упала со стремянки и сломала шейку бедра. В те годы отечественное эндопротезирование находилось в зачаточном состоянии, тем более в провинции, и пострадавшая осталась прикованной к постели, а для её воспитанника рухнуло всё сразу — и привычная лёгкая жизнь, и мечты.
     Ах, мечты, мечты! Потеря эфемерной грёзы, которая, возможно, даже при самом удачном раскладе, никогда не будет воплощена, отзывается жестокой болью. Захар переживал, но деваться некуда — пока предстоящую дорогу он мостил не сам. По ходатайству группы военных пенсионеров, пасынка фронтовички определили в ученики к повару санатория «Хоста», и невинная жертва обстоятельств принялась старательно осваивать мастерство кулинара. Любопытствуя, как сочетание разных компонентов рождают новый вкус, Захар думал и о том, чтобы оформить блюдо красиво. Особенно ярко проявилось художественное воображение молодого служителя кухни в кондитерском цеху.
     Лучшие свои пирожные юноша приносил Нине Ивановне. Она умилялась:
     — Ты ведь знаешь, Захарушка, я сладкого не люблю.
     — Посмотрите, какие красивые.
     — Опасно ценить красоту превыше всего. Она снаружи, а важное — внутри.
     — Мои и внутри хороши.
     — Ладно, съем. Спасибо.
     Жуя произведения пасынка, заводила любимую песню:
     — Женишься-то когда? Тебе не современная вертихвостка нужна, а помощница — замаялся ты со мной.
     Молодой и крепкий, Захар смеялся:
     — Выдюжим!
     Однако невольно думал, что и так повязан со своей благодетельницей крепче крепкого, неужели ещё и жену выбирать, подчиняясь обстоятельствам? Лучше бы жил в детдоме: никому ничего не должен.

3

     Нагулявшись вволю после срочной службы, Захар, уже почти заядлый холостяк, неожиданно сделал предложение, да не местной девушке, а прибывшей по распределению из Ставрополя работать нотариусом. Особыми прелестями Ольга не отличалась, но привлекла основательностью, ровным характером и главное — любовью к живописи, в родном городе она даже была членом сообщества краевого музея изобразительных искусств.
     Фамилию приезжая носила неженскую — Жеребцова. В ней, и правда, было что-то лошадиное: длинное узкое лицо, мясистые подвижные ноздри и скорбные глаза. Умная. Юрист. А он повар. «Лошадь» его любила, Захар её уважал. Никакой социальной дисгармонии рядом с обладательницей диплома о высшем образовании он не ощущал, она, по-видимому, тоже: мужья в России, где девушек значительно больше, чем парней, никогда на дороге не валялись, да и начитан, и интеллектуально развит жених был изрядно, хорошо рисовал и резал по дереву. Что касается секса, то особой страстью близость молодых не отличалась, но обоих, похоже, устраивала. Тем более любвеобильный Захар по привычке, случалось, ходил налево, считая это не изменой, а лишь условием равновесия семейной жизни.
     Невестку Нина Ивановна одобрила сразу, а та взяла в свои руки уход за нею, сменила доморощенную сиделку на профессиональную, купила необходимый санитарный инвентарь, специальное кресло. Прикованная ранее к постели больная теперь могла «выезжать» из дома и дышать морским воздухом.
     Через год Ольга родила девочку, которой Нина Ивановна обрадовалась несказанно.
     — Я теперь бабушка! — воскликнула она с умилением. — Так меня и зовите!
     Захар с этим предложением согласился быстро. Он так и не смог заставить себя называть мамой женщину, которая сделала несчастной его родную мать, а «бабушка» звучало нейтрально.
     Избавившись от домашних забот, глава молодой семьи день и ночь пропадал на работе. К тому времени он уже оставил санаторную кухню с ограниченным ассортиментом продуктов и скромным меню. Прознав о талантливом кулинаре, изучать нестандартные десерты приходили профессионалы. В конце концов Захара пригласили в дорогой ресторан, где его фантазия получила свободу. Став местной достопримечательностью с большой зарплатой, кондитер не изменил простых привычек, правда, перестал есть сладкое, к которому в детстве испытывал сильное влечение. В свободное время по-прежнему много читал, купил этюдник, краски, пробовал рисовать, вернулся мыслями к идеям казачества. Но тут он встретил Луизу.
     Где то казачество, где живопись, где семья? Мир менялся непрестанно, и только эта девушка являлась константой, к которой он устремился. Возможно, со стороны она выглядела обычной черноглазой представительницей слабого пола, но для него всё в ней обернулось зовущей тайной. Словно магнит был встроен в угольный зрачок, который сливался с тёмной радужкой, придавая взгляду зовущую глубину. Да будь она хоть косоглазой или завтра вдруг лишись уха, он бы не заметил! То, что в иных казалось важным, для Луизы не имело значения.
     Сколько девиц его любили, случалось и крепко, Захар не считал. Красивые и не очень, полные и худые, одни уходили сами, других он бросал. Все на один вкус: приятно, пока ешь, а поел — и забыл. Луиза была особой, сладкой, как церковное вино. При встрече с нею у него вспухали губы, сердце мелко частило, заставляя хватать воздух ртом. Аромат её тяжёлых волос вызывал головокружение — ни одна из женщин не пахла так волнующе, пробуждая не только тело, но и воображение.
     Мужчина живёт для женщины. Не для героических подвигов и великих свершений, как принято считать, тем более не для ежедневных трудовых результатов. Всё это лишь мотивы доказательства любви. Не всегда к избраннице, к жене (своей или чужой), случается, и к матери, сестре, соседке, главное — к женщине. Разной в разные периоды жизни, редко — к одной на все времена. Сила, власть, успех — всё для неё. Такова мужская природа.
     Захар выпятил грудь, распушил павлиний хвост и бросился завоёвывать свою женщину. Неутомимо искал встречи, розы дарил охапками, записки сочинял безумные. На вопросы законной супруги кивал согласно: да влюбился, да тратит деньги, да не думает о семье и вообще ни о чём, кроме той девушки, и супружеский долг более выполнять не в состоянии. Пытаясь избавить мужа от наваждения, Ольга использовала весь арсенал доступных средств, а когда не помогло, решилась на крайность — переспала с коллегой по работе и представила доказательства: вот, мол, до чего довёл.
     Случается, ревность пробуждает заснувшие чувства, но Захар остался равнодушен. Сказал только:
     — Видишь, ты мне уже изменила, а я тебе ещё нет.
     — Я не изменила, я отомстила за то, что ты меня не любишь!
     — Глупенькая, я же не виноват.
     — Ну, да, ты святой!
     — Нет, я грешный, очень грешный, но любить — не любить — это не мы решаем.
     — А кто?!
     Он ткнул пальцем в потолок:
     — Где-то там, наверху...
     Ольга в отчаянии развела руками:
     — Нашёл ответчика! Ты же атеист, в церковь не ходишь.
     — Церковь, как и все другие общественные институты, придумали люди. Кто-то молится золоту, силе, кто-то власти, а кто-то Богу. Толпе можно внушить то, во что один никогда не поверит.
     — Сколько людей, поумней тебя, верили.
     — Умнее меня быть нетрудно, а верили они в Создателя всего сущего, а не в догму — хоть христианскую, хоть индуистскую, буддийскую или какую другую. Только официальных религий больше двадцати, и у каждой свой бог с собственным уставом.
     — Как всегда, готов рассуждать о чём угодно, только не о насущном! — возмутилась жена. — Оседлал любимого конька! И где ты этого набрался?
     — Книжки по теологии читал.
     — И как же тебя, такого грамотного, необразованная простушка увлекла?
     — Нет у меня ответа. Извини за всё. Давай разойдёмся, не станем терзать друг друга. Алименты присылать буду регулярно.
     Ольга фыркнула:
     — Обойдусь! Не бедная. А извинить — не получится. Легче забыть.
     С этим супруга отбыла к родителям в Ставрополь, забрав дочку. Захар не препятствовал.
     Для Нины Ивановны такое решение невестки явилось ударом, но она любила и жалела своего возмужавшего мальчика.
     — Бедный мой, бедный, как же тебя скрючило. Заступила я нечаянно дорогу твоему таланту, вот он другим боком и вылез. Хороша девка. Погубит тебя красота.
     Нельзя сказать, что Захар не пытался противостоять рабской тяге к новой знакомой. Даже не в силу неизбежного краха всего, чего достиг к тридцати годам, а в испуге от власти чувства, которое начало вытеснять здравый смысл. Но потуги оказались тщетны.
     Между тем Луиза на ухаживания повара не отвечала, влюблённая в гитариста, который не первый год числился её постоянным дружком и обещал взять замуж. Он подвизался в вокально-инструментальных ансамблях, которых развелось по стране, как кошек в Хосте. Сперва ездил на Грушинские фестивали, потом пробился в столичный шоу-бизнес, вошёл в джаз-банд. Уезжал в Москву один. Крепко целуя на прощание, сказал:
     — После подгребёшь, когда прочно обоснуюсь.
     Был убедителен и, возможно, искренен. Первое время звонил.
     — Зачем тебе деревенская девка? — удивлялись новые приятели, узнав про Луизу.
     «И правда, зачем? — подумал гитарист. — Тут добра и получше — навалом». И звонить перестал. Тогда брошенка взяла инициативу в свои руки и решила ехать в Москву, тем более выяснилось, что беременна и аборт делать поздно. Однако гитарист явлению бывшей сожительницы сильно удивился, а о будущем ребёнке даже слушать не захотел:
     — Может, нагуляла, когда я уехал? За тобой какой-то мужик, как приклеенный, таскался.
     Луиза, девушка гордая, доказывать ничего не стала. Вернулась в Хосту мрачная, молчаливая, долго недужила, даже в стационаре лежала, врачи сказали — сердце. А что же ещё страдает в первую очередь от несчастной любви?
     Захар навещал больную каждый день, подарки дарил, пылко говорил о чувствах. Она привыкла, стараясь вытравить из себя ощущение потери, разрешала целовать, однако расписаться отказалась наотрез: возможно ждала, что гитарист передумает. На поправку пошла — вернулась в развалюху без элементарных удобств, потому что Нина Ивановна, тяжело переживавшая утрату внучки, подружку сына к себе домой не пустила.
     Луиза оскорбилась: уж если не гитарист, так хотя бы нормальное жилье, отдельное от пьющих отца с матерью. Пришлось Захару снять комнату — на большее средств не хватало, в Сочи цены московские. Той квартирой, где он жил, трёхкомнатной, в сталинском доме в центре посёлка, право распоряжаться придёт только с вступлением в наследство. Но Нина Ивановна совсем не старая и, кстати, вольна в любое время поменять престижную жилплощадь, например, на место в доме для престарелых. Между тем Луиза его отвергает в том числе и потому, что не может получить то, что хочет. Квартиру. Мысль об этом стала назойливой, мешала и смущала. Мысль он гнал.
     К счастью, черноглазая красотка недолго кочевряжилась и однажды позволила Захару остаться. Могла ли она поступить иначе, даже если бы хотела?

4

     Очень часто с любовью путают желание обладать, и, когда объект становится доступным, любовь тускнеет, а то и вовсе проходит. Не тут-то было! Чувства Захара только возросли и продолжали увеличиваться с каждым прикосновением. Он погружался в любимую, словно в облако, и бродил там в сиреневом тумане, задыхаясь и рыдая от избытка нежности. Казалось, это он родил её в муках, защитил, и стала она ему дороже собственной жизни.
     Захар любил самозабвенно и был так обморочно блажен, что не знал, отвечала ему женщина или нет. Позже, когда страсть немного насытилась и эмоции перестали пьянить сознание, пришёл к выводу, что это не так уж и важно, главное любить самому, тем более она наконец вся ему принадлежит. Больше никаких новых знакомств с мужчинами!
     Луиза и сама не глядела по сторонам, сидела у телевизора или рассматривала себя в зеркало, распустив роскошные, ниже пояса, волосы. Несостоявшийся художник любовался: как у святой Инессы на картине испанца Риберы, только не рыжие, а смоляные. Однажды взвесил прядь в руке, поцеловал. Луиза тут же скрутила свою гриву в персидский тюрбан и ушла. Вернулась коротко стриженой.
     — Что ты наделала?! Зачем? — воскликнул огорчённый любовник.
     Она пожала плечами:
     — Носить тяжело, голова болит.
     — И серёжки сняла…
     — Чтобы не вспоминать.
     — Забудь уже, моя бесценная Лу! (Ей нравилось, когда Захар её так называл). Я всё для тебя сделаю, я тебя обожаю.
     Захар так крепко обнял женщину, что та ойкнула. Поцелуй был горячим и долгим. Вырвавшись из объятий, она спросила:
     — А ты уверен, что любишь меня, а не себя?
     — Тебе нужны ещё доказательства? — прошептал Захар, опрокидывая Луизу на постель.
     — Нет, нет, — испуганно бормотала она.
     Каждый день он не уставал повторять:
     — Давай поженимся.
     — Это ещё зачем? Я буду тебе вернее верной.
     Скорее всего, говорила правду. Но память не подчиняется желаниям, и она продолжала запойно слушать исполнителей вокально-инструментальных ансамблей, всех зная по именам. Как-то даже спросила Захара:
     — Не хочешь научиться играть на гитаре?
     Он уловил истинный смысл вопроса.
     — Хочу, но не могу. Лучше не получится, а хуже не надо. Сравнивать будешь.
     У Луизы погасли глаза:
     — Жаль.
     Для Захара наступил во всех отношениях новый этап жизни, совсем непростой. С тех пор как уехала Ольга, на него опять свалились заботы о названной матери. Любить он её не любил, но почитал, испытывал благодарность и ухаживал старательно. Между тем больная вставать перестала, а памперсы тогда ещё не изобрели. Целый день лежала молча, глотая водичку из детской бутылочки. Приходящей сиделке позволяла себя кормить, умывать, но душевные страдания не поверяла.
     — Сыночек, мне так одиноко, ты меня совсем забыл, — сетовала Нина Ивановна.
     — Ну, что вы такое говорите, — отвечал он взволнованно. — Я всегда рядом и никогда вас не брошу. Разрешите Луизе сюда переехать, тогда мне не придётся уходить на ночь.
     — Нет, милый. Это плохо кончится. Глупо на старости лет терпеть унижения в своём доме. Ты настолько ослеплён любовью, что плохо видишь. А у меня нюх и на хороших людей, и на дурных. Но это твой выбор. Жалеть могу, а осуждать не имею права.
     Так и жил Захар на два дома. Возвратясь с работы, отмывал несчастную в ванне и бежал на съёмную квартиру, где его ждали пустой холодильник, неприбранная комната и беременная женщина в мятом халате у телевизора. Но он не роптал: Ты сам этого хотел, Жорж Данден, сказано у Мольера.
     Его избранница всегда сопротивлялась порядку. Завидев пыль, могла стереть её пальцами, пылесос терпеть не могла, обходясь веником, грязное бельё ждало стирки неделями. Она никогда ничего не зашивала и не штопала — просто выбрасывала, грязную посуду копила до тех пор, пока помещалась в раковине.
     Всё изменилось, кардинально, когда Луиза родила дитя мужского пола. Вещи вдруг обрели своё место, усталого повара всегда ждали еда, свежая постель, чистая рубаха. На столе, накрытые марлей, стояли молочные бутылочки, в шкафу высились горы наглаженных пелёнок, влажная уборка проводилась два раза в день. Захару почудилось, что он наконец обрёл рай.
     На маленького Юрочку счастливая мама не могла наглядеться:
     — Ах, у него ушки — точная копия! И бровки похожи, — роняя слезу восторга, говорила она Захару, скептически взиравшему на живое доказательство чужой любви, беспрерывно писающее и какающее. Самое удивительное, что вскоре младенец начал вызывать у него нежность. Какая разница, кто отец, ребёнок выношен дорогой ему женщиной и является её частью.
     Новая роль требовала новых средств, уже не на букеты и побрякушки, а на серьёзные вещи, в первую очередь для растущего члена семьи, причём самые лучшие и красивые, с каждым возрастом всё более разнообразные и недешёвые. Луиза по-прежнему не работала, все силы отдавая ребёнку, к тому же часто болела, а лекарства, когда-то копеечные, вдруг стали баснословно дороги. Единственный кормилец без выходных трудился в ресторане, в дополнение мастерил гигантские торты к богатым свадьбам и юбилеям, украшал своими изделиями корпоративы, поэтому общение с мальчиком было эпизодическим. Становление его характера он проморгал, но что делать, когда на Нину Ивановну времени не хватало.
     Эти годы мало отличались друг от друга, и в памяти Захара слежались так плотно, что казались одним эпизодом, вполне счастливым, но обыденным. До тех пор, пока однажды повзрослевший Юрочка не произнёс фразу, обернувшуюся мистической:
     — Что ты, дядя, с бабкой нянчишься? Она тебе даже не родная.
     Захар и сегодня не забыл, как содрогнулся. Еле удержался, чтобы не хлестнуть парня по мордасам, но нельзя, её плоть. Необъяснимая тяга к предательству, которая гнездилась в душе сына Луизы, была ему противна, однако невольно подтолкнула задуматься: зачем старушка живёт, какой в том смысл? Только мучается, доставляя хлопоты. Смерти ей, конечно же, не желал, но глубоко в подсознании хотел, чтобы просто не мешала, а мешает, столько лет упрямо запрещая привести в дом Лу и достигнуть полноты счастья.
     И ведь лишь вскользь мысль промелькнула, а наутро бабушка умерла. Захар со всей силы грохнул кулаком по столу, чуть столешницу не проломил. Верил, что это лишь совпадение, что делал всё, как полагается. Делал — да, но думал-то отвратительно.
     С тех пор Захар начал сомневаться, есть ли счастье вообще, не выдумка ли философов, и от чего эта эфемерная субстанция зависит? Можно стать богаче, умнее, удачливее, но счастливее?

5

     После кончины Нины Ивановны устаканившийся домашний мирок зашевелился в предвкушении интересных перемен. Переезд в собственную просторную квартиру, обустройство по вкусу новой хозяйки, выбор мебели долго тешили переселенцев и потребовали больших затрат. Лучшую комнату получил Юрочка, который заканчивал школу и собирался по настоянию матери поступать в институт. На бюджетное отделение любитель досуга и игры на барабане (гитара показалась ему инструментом слишком сложным) рассчитывать не мог, поэтому встала задача изыскать средства на платное.
     — Продай участок на горе, — предложила Луиза.
     — Надо подумать, — пробурчал наследник, испытывая неясное, но сильное внутреннее сопротивление. — Туда после оползня подъезда нет, трудно найти покупателя на заброшенную землю.
     — А сколько осталось в заначке?
     — Нисколько. Ушло на предоплату памятника Нине Ивановне.
     — Ты с ума сошёл — такие деньги вбухивать в могилу! Верни залог, хватит и простого камня! — возмутилась гражданская супруга. Но, впервые за двадцать лет совместного проживания, услышала отказ, причём в тоне, не терпящем возражений:
     — Подонка во мне не откапывай. Всё, что ты получила, принадлежит...
     — Принадлежало, — пыталась вставить Луиза.
     Напрасно. Ощутил ли себя Захар не бесправным пасынком, а собственником дорогой недвижимости, трудно сказать, однако повторил твёрдо:
     — ...принадлежит женщине, которая меня воспитала, к тому же искренне любила, и я поступлю так, как велит совесть.
     Получив отпор, женщина замолчала, но намерений не оставила. Всякая женщина знает, что лаской добьётся большего, тем более ночью, когда душа мужчины бессильна перед зовом восставшей плоти. Из смеси восторгов и терзаний у Захара неожиданно родился план, осуществление которого снимало все проблемы и даже позволяло воплотить давние мечты.
     С появлением права на собственность граждане почившей в бозе Страны Советов перестали смотреть на жильё как на священную корову, значит, квадратные метры можно продать. Так он снова вернулся к мысли уехать на Кубань. Тут курорт с наскоро обустроенными дорогими пляжами, харчевни на каждом шагу, засилье торгашей, перекупщиков, частных арендодателей, а там работяги, настоящая жизнь. В здоровом климате, среди честных людей, может, и Лу оставит неясный недуг. Но, скорее всего, это и не болезнь вовсе, а дурное настроение. Она часто запирается в ванной комнате и там плачет. Помочь нельзя — крах собственных иллюзий каждый должен пережить сам. В Хосте ей всё напоминает о прежней любви, новая обстановка пойдёт на пользу.
     Захар потрогал казачьи усы, которые отрастил недавно, и сказал:
     — На квартиру эту желающих много, стоит дорого. Вещи на фуру погрузим и поедем в казачью станицу на правом берегу реки, где изначально селились мои предки. Там привольно и земля жирная: палку воткни — оглобля вырастет. Воздух сухой, бензином не отравленный, здоровье вернётся. Дом возьмём, у реки, с большим участком, а Юрке здесь однокомнатную квартиру куплю, учёбу за все четыре года в любом институте оплачу. Денег хватит.
     Луиза задумчиво шевелила губами.
     — Поедешь? — с надеждой спросил Захар.
     — Куда я денусь. Только сыну — двухкомнатную, пусть и небольшую, чтобы не ютились, когда женится, детей рожали.
     Воодушевлённый собственник дал объявление в местную газету. Первыми набежали кавказцы, цену предлагали двойную, но связываться с ними Захар не рискнул: останешься и без квартиры, и без денег. С Северов откликнулись мечтающие о тепле на старости лет. Люди там хорошо зарабатывают, но огромные расстояния затянут переговоры. Местные молчали — откуда у них средства? Привлекательнее других выглядел футболист сборной из Москвы: не торгуется, готов платить валютой и сразу.
     Через два дня Захар встречал на Адлерском аэровокзале шикарную даму в чёрных очках и шляпе с огромными полями. Представилась женой покупателя, Еленой Аркадьевной. Шибко деловая, сразу поручила договориться с нотариусом на завтра, вещи забросила в частную гостиницу и попросила показать посёлок. Почему бы и нет?
     Легко шагая по хостинским висячим мостам, женщина украдкой рассматривала добровольного гида, которому завтра намеревалась передать серьёзную сумму. Такие лица нечестным людям не достаются: твёрдое, асимметричное, подбородок квадратный, взгляд прямой с лёгким прищуром — видит больше, чем хотел бы знать. Москвичка решила, что продавцу можно доверять, и пригласила в ресторан.
     Захар повёл в лучший — тот, где работал. Разумеется, карт не раскрыл, выдал себя за постоянного посетителя. Пряная южная еда и сухое марочное «Каберне» из сладкого винограда, собранного в жаркое лето, сближает людей. К концу дня дама называла собутыльника по имени, а он её простецки — Аркадьевна.
     Поутру отправились в районную контору, что на Лысой горе, выложили документы. Лицо нотариуса отразило недоумение.
     — А где ваша жена, господин Головатый, или заверенное заявление от неё об отказе на часть собственности? Один вы не имеете права распоряжаться квартирой.
     Покупательница изумилась ещё сильнее:
     — Штамп в паспорте — и молчали?!
     — Да мы уже восемь лет как разъехались, я даже не знаю, где она, — оправдывался виновник нелепой ситуации.
     — А на дурака вроде не похож, — зло бросила москвичка и выбежала на улицу, где разгневалась окончательно: солнечное утро безо всякого перехода сменилось проливным дождём, с горы по дорогам и ложбинам низвергались бурные грязевые потоки. Такси она отпустила, а нового тут не поймаешь. Вышедший следом Захар раскрыл над нею зонтик.
     Приезжая удивляться устала, но всё-таки спросила:
     — Откуда рояль в кустах?
     — Это юг, сейчас поздняя весна, погода меняется по три раза на дню. Пошли на автобусную остановку.
     До гостиницы добрались насквозь мокрые, у москвички от холода стучали зубы. Захар с усилием стянул с неё набухшие от воды узкие джинсы и, пока она принимала горячий душ, заказал бутылку коньяка. Чтобы не подхватить воспаление лёгких, они выпили всё до дна без закуски и оказались в объятиях друг у друга.
     Луиза в последнее время из-за нездоровья редко его к себе подпускала, а тут — роскошная столичная дама, смотрит загадочно, если не призывно, и пахнет незнакомо. Вдохнул казак французский аромат, гормоны заиграли, голова закружилась, а сердце выдало систолу. И почувствовал он лёгкое свободное счастье. Исходило ли оно от женщины или возникло благодаря стечению обстоятельств — неизвестно, но такого острого удовольствия Захар уже и не помнил, когда получал. Может, и никогда.
     Так бывает: живёшь с постоянной спутницей, вполне довольный её телом и духом, и вдруг — мимоходом, мимолётом — рядом окажется случайная женщина, от запаха которой затрепещут ноздри и накроет понимание, что вот она, половинка, назначенная тебе небом, одна лишь способная подарить мгновения восторга, но что-то не сложилось, и на развилке жизненного пути судьба повернула не в ту сторону, поворот остался далеко позади, и теперь уже ничего не вернёшь.
     Партнёрша выглядела довольной, однако Захар на всякий случай сказал осторожно:
     — Извиняй, Аркадьевна.
     Та глянула вскользь на чужие волосатые ноги и поинтересовалась:
     — А есть за что? По-моему, ты был на высоте.
     — Вдруг муж прознает.
     — Во-первых, не узнает...
     — А во-вторых?
     — И во-вторых не узнает.
     — Он у тебя справный?
     — Не жалуюсь.
     — А чего изменяешь?
     — Чтобы чувствовать себя с ним наравне.
     — Ходит налево?
     — Не знаю. Скорее всего. Как все нормальные мужья.
     — Здоровый бугай, по телеку видел, а квартиру покупать послал жену.
     — За всё приходится платить. Вы, мужчины, эгоисты. Хочешь быть счастливой — надо идти на компромиссы, а для утешения завести тайный сейф с любимыми игрушками, вроде этой.
     И москвичка похлопала по одеялу.
     — Ты смелая, — с уважением произнёс Захар.
     Она уточнила:
     — Я сильная, иначе не выгребла бы из растоптанного детства. Но хватит болтать. Вот тебе тысяча долларов, ищи свою жену и разводись. А я завтра улечу и буду ждать твоего звонка.
     Жеребцову Захар нашёл у родителей в Ставрополе. Когда ехал, думал, что она будет возражать, пытаться сделать ему больно. Но перед ним стояла преуспевающая, самоуверенная бизнес-леди в строгом брючном костюме, без косметики. Внимательно прочла бумаги и сразу подписала. Захар глянул в волоокие глаза и ничего там не прочёл, даже грусти. С трудом представил, что эта женщина когда-то была ему близка. Но девочка... Он замешкался.
     — Что-то ещё? — спросила бывшая жена.
     — Я хотел бы видеть дочь.
     — Что хотел, ты уже получил. А дочери у тебя нет.
     Отвергнутый отец нервно сглотнул.
     — Ну, тогда до свидания.
     — Какого ещё свидания? — снисходительно улыбнулась Ольга. — Прощай.
     Вернувшись в Хосту, Захар отзвонился в Москву.
     — Окей, — коротко сказала Елена Аркадьевна.
     Оформлять сделку с квартирой неожиданно прилетел сам футболист. Узнать у него, где супруга, повар не решился. Да и зачем? Деньги он получил и, уладив окончательно городские дела, устремился за лучшей жизнью.

6

     На Кубани устроились даже удачнее, чем Захар мог себе представить. Ладный, просторный дом, хозяйство отменное, на скотном дворе — разная домашняя живность, вызывавшая у него безудержную нежность, особенно корова с телятами и молодая кобылка. Тешили сердце пышная зелень сада и огорода, длинные виноградные шпалеры, прохлада горной речки с бочагами, где степенно ходила непуганая рыба, а за ночь в вершу набивались раки.
     В конце участка, на высоком берегу, огромная крона серебристого тополя служила беседкой, под ним стояли плетёные из ивняка кресла и стол. Здесь владелец усадьбы встречал новых друзей, у которых перенимал казачьи привычки. Пили терпкое, не до конца перебродившее вино за успехи, за светлое будущее.
     Смолоду Захар шёл чужой дорогой, но переломил судьбу через колено и начал всё заново. Хотелось жить интересно и красиво. В голову не приходило, что когда-нибудь эта жизнь для него закончится. Старость и смерть, конечно, никто не отменял, но они ещё далеко, когда придут, тогда и соображать будем, а пока руки рвались к работе.
     Закупив нужную технику, новоявленный член местного казачьего общества засеял пахотную землю кукурузой и подсолнечником, а для себя, немного, пшеничкой, гречишкой, овсом и луговыми травами. Когда первый урожай еле вместился в сарай и под просторный навес, от возбуждения не мог заснуть. На рынок ездил только продавать, ничего, кроме семян и удобрений, не покупал — всё имелось своё. Правда, приходилось нанимать сезонных работников собирать плоды, опрыскивать виноградную лозу и варить сыр, он и сам участвовал во всех процессах, быстро обучаясь веками отработанным приёмам. Хотя через несколько лет объём работ пришлось сократить из-за трудностей сбыта, радость от возможностей и полноты сделанного, восторженное отношение к земле и сельскому образу жизни готовы были прилепиться к Захару навсегда. Но не прилепились. Всё сбылось, как он хотел, кроме одного.
     Среди этого пиршества красок, запахов, ощущений — в длинной юбке и бесформенной просторной блузе бесполезно ходила Луиза, не вписываясь в пейзаж. Глаз художника фиксировал дисгармонию чётко, но мысли летели мимо, пугаясь остановиться и обозначить причину, которая способна свести на нет все достижения. В последнее время его спутница заметно переменилась, лицо потеряло цвет, груди обвисли, только волосы оставались прежними — тяжёлые, блестящие, как вороново крыло. Она всё чаще болела, куксилась, хозяйством почти не занималась, спала днём и оживлялась только когда ездила в Хосту на свидание к сыну.
     Юрочка жил в новой квартире, в институте не продержался и года, на предназначенные для учёбы деньги купил автомобиль и заделался таксистом.
     — Не сердись, — просила Захара подурневшая Лу.
     Тот только рукой махнул. Он любил её по-прежнему и даже больше, как любят увечных детей сильнее, чем здоровых. Но удивительно, что теперь, преодолев все препятствия и осуществив детскую мечту, он перестал чувствовать себя счастливым. Сидя в одиночестве у речного обрыва, вспоминал слова Онегина: Я думал, вольность и покой // замена счастью. Боже мой! // Как я ошибся...
     Тихим осенним днём, когда мелкий тёплый дождь поил отдыхавшую от трудов землю, Луиза прилегла после обеда на диван в горнице, скрючилась на боку и громко застонала, не в силах удержать боль в себе.
     — Что случилось, родная? — допытывался встревоженный Захар.
     — Словно разрезали пополам, и ноги горят. Давно мучаюсь, но так, чтобы нельзя терпеть, впервые.
     Он поднял исхудавшую до невесомости женщину и отнёс на кровать. Она закричала:
     — На спину не клади! Больно!
     Всю ночь оба не спали, а на рассвете, тупорылый джип, разбрасывая шинами по бездорожью вязкую грязь, выехал на главную трассу и через час уже был в Краснодаре. В краевой больнице потребовали направление, результаты обследования, что-то ещё... Захар плюнул и положил Луизу в частную клинику. Каждый день ей делали анализы, исследования на новейшем оборудовании, собирали консилиумы. Заключение — опухоль поджелудочной железы в неоперабельной стадии.
     — Что значит «ничего нельзя сделать»? — в отчаянии кричал Захар, оплативший поражающий воображение счёт. — Не умеете, так и скажите — я повезу её в Москву!
     — Ваше право.
     В столице, за ещё большие деньги, Луизу взялись лечить. Выздоровления не обещали и оперировать тоже отказались, но вскоре она почувствовала себя лучше, и казак воспрял духом. Хотя купюры утекали со скоростью горного ручья, он не задумывался о последствиях и готов был отдать любую сумму даже за слабую надежду.
     Дни проводил в больнице, стараясь не вспоминать о станичном хозяйстве, брошенном на сезонного работника, но по ночам, в гостинице, часто вскакивал в холодном поту — ему снился охваченный огнём хлев с животными, которые страшно мычали и бились взаперти.
     Прошёл месяц, терапия больше не помогала, остались только наркотики, которые врачи отпускают скупо и лишь там, где лечишься или живёшь. Между тем из клиники Луизу выписали, в хосписе надо ждать места неопределённо долго. Аптеки сильных обезболивающих не продают, но проблем нет, если есть деньги. Большие. Денег осталось мало, поэтому Захар, вернувшись вместе с обречённой в станицу, распродал живность, пахотную землю и технику, правдами и неправдами раздобыл лекарство. Однако боль нарастала, а запас спасительных ампул уменьшался быстро. Тогда казак заложил последнее: дом, собаку и лошадь. Покупатель, выдав аванс, согласился подождать.
     Ждать, судя по всему, оставалось недолго. Больная пожелтела, потом позеленела. Захар больше не узнавал её истончившегося тела. На руках носил по двору, баюкал, опускал в тёплую ванну, она кричала, а он судорожно сжимал объятия, покрывал поцелуями лицо, уверенный, что Лу умирает не от рака, а от тоски, которая прикинулась опухолью. Не в силах помочь, отчаянно, до крови, бил кулаком по стволу старого тополя.
     Непонятно откуда прилетела горлица и с рассветом начинала жалобно причитать: «пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...» Наркотики закончились. Луиза кричала днём и ночью, скрипела зубами, хватала Захара за рукав.
     — Больше не могу! Пожалей, убей меня, если любишь! Убе-е-е-й!
     Эта женщина больше не вызывала у него никаких чувств, хотелось лишь одного — чтобы замолчала. Действительно, отчего бы не убить? Всем станет лучше, боль уйдёт и наконец наступит тишина. Захар положил на лицо несчастной широкую жёсткую ладонь и придавил. Лу замерла и вдруг начала судорожно извиваться, бить ногами, пытаясь освободиться. Он в ужасе отдёрнул руку, опомнился, выбежал во двор, с маху вскочил на уже проданную кобылу и без седла поскакал прочь.
     Вернулся глубокой ночью, пешком, бросив загнанную лошадь умирать в степи. Остывшая Луиза лежала на полу с открытым ртом, словно хотела вздохнуть или крикнуть в последний раз, но не нашла сил.
     На похоронах Захар плакал навзрыд, даже знакомые станичники укоризненно морщились. Когда все разошлись, он подался в церковь. Всегда считал, что религия — обман, иллюзия ограниченного ума, неспособного разгадать смысл жизни, а тут мысли отключились, осталось лишь чувство такого острого физического и душевного опустошения, что он с трудом представлял, как много лет мог считать себя счастливцем. Запалил свечи, впервые перекрестился перед иконой Спаса Нерукотворного и прошептал: «Господи, подари ей радость, которой она не узнала, хотя я любил её больше себя».
     Теперь несостоявшегося казака ничто не связывало со здешней жизнью, и, покончив с остатними делами, он, не мешкая, отправился в родную Хосту. Еле втащил на четвёртый этаж объёмную сумку, снял с плеч тяжёлый рюкзак и нажал кнопку звонка.
     Юрочка на похороны матери не приезжал, сообщив по телефону, что поступил срочный заказ — везти клиента в Абхазию на целый день, а подменить некому. Ну, что ж, всякое случается, работа есть работа, она ему нравится, и мальчик работой дорожит.
     Дверь открыл пасынок, увидел Захара с вещами и порога переступить не дал.
     — Ты что, дядя! В одной комнате я с женой, в другой дети...
     Тут как раз в коридор выглянули два огольца лет пяти-шести с игрушками в руках посмотреть, кто пришёл, что принёс. Ничего не принёс. И побежали обратно. «Луизины внуки, похожи», — тепло подумал незваный гость.
     — Не в кухне же вам спать, — продолжил Юрочка, выводя Захара из нежной задумчивости. — Кушаем там, друзья приходят посидеть. Так что извини, должен понимать.
     — Должен, но не понял: жильё на мои деньги куплено.
     — И что? Когда это было и для кого? Для мамы, мамы нет, я наследник, а ты ей даже не муж и здесь не прописан. А мне вообще никто.
     — Чтоб тебе ни дна ни покрышки! — в сердцах бросил Захар.
     Юрочка оживился:
     — Вот это разговор! А то всё добреньким прикидывался. Говорил я матери — не раскатывай губу. Не верила.
     — Дай переночевать, мне идти некуда.
     — У всех свои проблемы.
     Дверь захлопнулась. Захар стоял в раздумье на лестничной площадке. Вот и дожил до того дня, когда давно знакомые люди проявляются в истинном свете, а главное — становишься понятен сам себе, во всяком случае в той мере, в какой это вообще возможно. Сколько заблуждений! Но заблуждения ли? Просто жизнь, а у него чудом уцелели шесть соток, которые не забыла вписать в завещание добрая женщина, фронтовичка Нина Ивановна Колыванова.
     Однако паспортный стол муниципальной полиции ржавый вагончик на склоне горы жильём признавать отказался. Конечно, с тех пор как законодательная власть повенчалась с финансами, за взятку можно добиться любого решения, но только малоденежные граждане шустро переместились в категорию бесправных, и дачник остался ни с чем.
     Попытка устроиться в посёлке на работу с проживанием в самой ничтожной служебной каморке тоже окончилась неудачей: пенсионеров никуда не брали, тем более на курортах занятость в основном сезонная и осенью идут массовые сокращения. Так, являясь «землевладельцем», Захар юридически оказался «лицом без определённого места жительства».
     Как ни крути, путь оставался один. И казак, ставший бомжом, двинулся по направлению к покрытому лесом пространному скальному массиву под названием Бытха.

7

     На языке убыхов, одного из малых черкесских племён, Бытха означает Хребет овцы. Гора не такая высокая, как длинная — больше трёх километров, и широкая, к тому же двугорбая, по крайней мере, так она выглядит с моря. До революции участки здесь раздавали под дачи, на приморском склоне лепились имения князей Голицына, Трубецкого, в сторону Мацесты — барона Врангеля, графа Витте и других знаменитых соотечественников. В 1934 году распахнул двери Военный санаторий им. Ворошилова, который прославился редким в те времена фуникулёром, доставлявшим отдыхающих с высоты на пляж и обратно.
     Современное строительство, в основном спальных микрорайонов, развернулось только в 70-е и с каждым годом всё ширится. Но горы коварны и равновесие неустойчиво, на восточном склоне сохранились следы древнего гигантского оползня. Когда случится следующий? В погоне за лёгкой сиюминутной прибылью об отсроченных угрозах думать не принято.
     Верхняя, крутая часть горы и сегодня покрыта девственным, труднопроходимым грабово-дубовым лесом, перемежающимся каменным хаосом. Ещё не так давно внизу было слышно, как ночами воют шакалы, а нынче дотошные туристы забираются высоко. Путеводители расписывают кавказский дуб и липу, которые растут из одного корня и обнимают друг друга, как мужчина и женщина в порыве страсти, руины древнего храма VIII века, заброшенное воинское кладбище горцев и языческие святилища Бытхи — так звали богиню убыхов, с незапамятных времён населявших землю между реками Бзугу и Мацеста. На этом месте сегодня вольготно раскинулся курортный город Сочи, или Саше — опять-таки на языке коренного народа. Язык уникальный — 4 гласных и 84 согласных буквы при отсутствии письменности.
     Убыхи, имевшие славу самых свирепых воинов Кавказа, отличались высоким ростом, крепким телосложением и непримиримостью. После присоединения в 1864 году Северного Кавказа к России их поставили перед выбором — переселиться на Кубань или покинуть страну. Не желая изменять обычаям предков и будучи уже по большей части мусульманами, они предпочли уйти в Турцию, где их встретили не лучше: определили в специальные лагеря, дожидаясь, пока умрут старые и больные, но и те, кто выжил, оказались ущемлены в правах и растворились на просторах Османской империи. В результате геноцида со стороны русских властей и обмана турецких племя числится исчезнувшим, а его язык мёртвым.
     Всё это Захар знал ещё со школы. Судьба убыхов напоминала ему судьбу казаков, и ожидать чего-либо хорошего от жизни на священной горе с таким печальным прошлым казалось наивно. Но вариантов не было, его дорога, по иронии судьбы, шла снизу вверх.
     Две трети пути он проехал в натужно кашляющем автобусе между новыми домами по асфальтированному, местами уже потрескавшемуся серпантину, ещё несколько километров одолел пешком по лесу и скальным участкам, протаптывая для себя вихляющую из стороны в сторону тропу. Уже к вечеру добравшись до заросшего кустарником и бурьяном участка, сунул руку между плоскими камнями, лежащими друг на друге возле вагончика, и нащупал ключ, который много лет назад сам сюда положил.
     Висячий замок, обмотанный промасленной тряпицей, никто не тронул, настолько всё вокруг было лишено соблазна. Поворчав с отвычки, замок поддался, железная дверь заскрипела. Тёмное нутро пахнуло плесенью.
     — Ну, здравствуй, мой последний дом, — тихо сказал Захар и перешагнул порог.
     Запалил оплывший огарок свечи, стоявший в стеклянной плошке на столе. Высветились два стула, лежанка с ватным матрасом и подушкой, кухонный уголок, заставленный хозяйственной утварью и холодильник «Саратов», наверняка работающий, потому что в советское время вещи делались хоть и топорно, но на века, а не на запланированное время, которое заканчивается вместе с гарантией. Пузатый агрегат завезли сюда давно, в ожидании электрификации дачной территории. Когда дорога «поползла», место оказалось заброшенным. Судя по всему, соседние участки хозяева тоже много лет не посещали.
     Захар, прямо в одежде, только сапоги сбросил, лёг поверх одеяла и почувствовал, как заныло тело, загудели натруженные за длинный день ноги. Свечу предусмотрительно загасил и остался лежать в полной темноте и тишине, словно в материнской утробе, испытывая, если не страх, то тревогу перед непонятным будущим. В голове не укладывалось, как можно существовать без привычных спутников цивилизации — электричества, тепла, телефонной связи, телевизора или хотя бы радио, да ещё одному. «Господи, пособи!» — прошептал невольно Захар и удивился, второй раз за короткое время обращаясь к Тому, кого прежде не признавал.
     Бог всегда был для него понятием отвлечённым, вроде совести, хотя, возможно, в своём неверии человек бывает ближе к вере, чем те, кто истово шепчет слова молитвы, а поступает вопреки. Многие считают себя движителем судьбы, но если колесо фортуны поворачивает в плохую сторону, виноватыми оказываются другие. Захар на бога или на кого другого никогда не надеялся, всё решал сам. Нынешние законы для иллюзии свободы приспособлены вполне: живи, где хочешь и как хочешь. И не вчера это началось, и не в 17-м, на который всё любят спихивать, а много раньше. На Руси испокон веков человек был потребен государству в качестве дров для Большой печи — чтоб не остывала, а хорошо тебе или загибаешься — дело личное.
     От невесёлых дум Захар совсем было закручинился: несчастливое какое-то отечество, богатое, с бедными людьми. Обидно. Но, как говорила Нина Ивановна, нельзя обижаться на историю, ведь это твоя история. История и уготовила ему место на отшибе, в вагончике, среди каменистого неудобья, присыпанного землёй.
     С другой стороны, разве не чудо — иметь свой клочок планеты, пусть и ничтожный по размеру? Устоял перед натиском Луизы — продать участок, значит, есть Бог, заранее позаботился. Ну, а потом, как всегда: пустил в свободное плавание, чтобы встретить в конце пути — простить за силу раскаяния или наказать за грехи.
     Какие? Да мало ли у нас грехов! В суете дней, занятые наблюдением за другими, мы не слишком к себе внимательны. Разве не епитимьёй была его безответная любовь? Теперь она больше не застилала от него весь мир. Но испытания не даются просто так, значит, заслужил: и смерть Лу, и нищету, потерю дочери, предательство пасынка и предстоящее одиночество. Осознание справедливости свершившегося прибавило Захару бодрости, и дал он себе зарок — лечь костьми, но трудности одолеть. А если Господь хочет, чтобы человек не сдался, пусть пособит.
     Так у нового насельника Бытхи, который прежде никогда потребности в вере не испытывал, даже бытовой привычки креститься не имел, появился Бог. Не бог всех, а свой, Бог внутри. Потревоженная душа вернулась на место, успокоилась, и последняя мысль, перед тем как его одолел усталый сон, была вполне обыденной: хорошо, что осень выдалась тёплая, не дождливая, а то замёрз бы к чертям собачьим.
     Мама, которая никогда ему не снилась, а если и снилась, то он об этом не помнил, вдруг явилась под самое утро, когда сон уже прозрачен, но ещё различим, а слова достигают не ушей, а души.
     «Высоко забрался, любовью я тут тебя не спасу, — говорила мама. — Что было, то прошло, а что прошло, случится снова. Смирись и доверь свой посох Богу».
     Захар вскочил то ли в радости, то ли в испуге. Видение быстро таяло и скоро рассеялось совсем.
     — Мама! Что ты сказала? Объясни!
     Рядом никого не было. Он упал на траву, ощутив себя ребёнком, и приготовился плакать. Потом протёр глаза в удивлении: с чего это вдруг он тут валяется? И вспомнил вчерашнее обещание.
     Перво-наперво наскоро соорудил навес, сложил из камней печку, натаскал из лесу хвороста и воды из ближнего ручья. Сварил жидкой пшённой каши, заморил голод, поплевал на ладони и продолжил вкалывать. И так каждый день — с рассвета до заката. Рубил, косил, сажал, строил. Погода подгоняла — дни становились короче. Между тем требовалось не просто выжить, а выйти из положения с достоинством, и это разворачивало сознание в нужную сторону, спасало от депрессии, а порой и от отчаяния. С заходом солнца узник времени замертво падал на лежанку, не успевая почувствовать усталость.
     Иногда спускался в ближние поселения на горе за хлебом, консервами, строительным и садовым инструментом, огородными семенами, саженцами плодовых деревьев и ягодников. С мусорных свалок, которые так легко возникают неподалеку от жилищ, приносил полки, палки, железки, детали, ёмкости — уйму нужных в хозяйстве вещей.
     Заглядывал и на небольшие стихийные рынки, где что-то можно взять подешевле. Однажды ему попалась на глаза торговка свежей рыбой. Рыбы он давно не ел, а сильно любил. Обмотанная тёплыми платками бабища, запустив короткие красные пальцы под жабры внушительному пеленгасу, высоко подняла его над бочонком с мутной водой. Приговорённый отчаянно мотал мокрым хвостом.
     — Сколько? — коротко спросил очарованный блеском серебряной чешуи Захар.
     — А счас поглядим, — сказала торговка и бросила рыбу на весы. Та изогнулась и шлёпнулась на стол. — Вишь, какой сильный! Будешь брать?
     — Буду.
     На рыбью голову опустилась килограммовая гиря. Пеленгас застыл, разинув рот, лишь хвост продолжал судорожно колотиться. В сознании Захара мгновенно всплыло лицо лежащей на полу мёртвой Луизы. Он судорожно сглотнул, развернулся и пошёл прочь. Вслед несостоявшемуся покупателю неслись бранные слова.
     Но были и приятные встречи. Как-то возле посудной лавки Захар приметил старушку с двумя щенками за пазухой, вспомнил предательски брошенную на Кубани овчарку и не смог пройти мимо.
     — Куплю одного, если не дорого.
     И подумал: вот характер! Ходишь по краю, а ста рублей жалко.
     — Не продаю, — сказала старая женщина, внимательно разглядывая увешенного торбами и мешками мужика. — Отдам даром, только в хорошие руки,
     — Чего так? Беспородные?
     — Ещё какие породистые — внуки волка. Сын овчарку держал, очень любил. Когда из Афгана не вернулся, собака стала в лес бегать, от волка родила троих, мне оставила, а сама ушла совсем. Выжила только девочка, я её люблю, словно родную кровинку. Это уже её детки, от добротного соседского пса.
     — Который кобелёк? — уточнил Захар, а узнав, что оба, вытянул из тёплого убежища того, который покрупнее, и спрятал у себя на груди. — Не волнуйся, будет жить, как я, есть, что ем я. Никогда не обижу.
     — Ладно, — сказала старушка, доверившись небритому мужику. — А ты не знаешь, зачем мне Афганистан?
     — Прости, мамаша, и спасибо тебе за сына, за любовь, за всё, — только и смог произнести Захар.
     По дороге домой, присаживаясь отдохнуть перед крутыми подъёмами, внимательнее рассмотрел приобретение: щёчки и бока по-волчьи белые, а нос чёрный. Малыш тут же получил поцелуй в кожаную сопатку и имя Неро. Теперь отшельнику было с кем спать и разговаривать.

8

     К середине декабря вагончик был утеплён, труба от старой буржуйки выведена в окно, зимой на ней сподручно кипятить воду, варить и жарить. Всё необходимое построено и запасено: новенький сарай под завязку забит дровами, в земляном погребе стоят канистры с керосином, тут же на деревянном настиле хранится картошка и прочие привычные овощи, весь кухонный шкафчик заставлен банками с крупами, огород вскопан и, что требуется посадить под зиму, посажено.
     Термометр всё ещё показывал плюс 12 градусов. Настало время слегка ослабить хватку и ближе познакомиться с окрестностями. Захар, в сопровождении подрастающего волкособа, облазил всё вокруг, пытаясь прикинуть, как приспособиться к данному месту, какую пользу можно извлечь из природы для обычной жизни. Вспоминал романы Жюль Верна и Майн Рида, улыбаясь их детской простоте и времени, не обременённом развитыми технологиями. Теперь, чтобы раздобыть огонь, не нужно стёклышка от часов, но как сделать, чтобы светили лампочки, работали плитка и обогреватель, не говоря уже о холодильнике — вопрос не из лёгких.
     Рядом журчал чистейшей воды горный ручей, жаль, что мал, а то энергию мог бы давать, задача не шибко хитрая. А вот проложить кабель, даже от самого ближнего поселения, не получится: если и удастся раздобыть разрешение, столбы, провода, работы обойдутся в миллионы. Кредит же ему, нигде не прописанному, не работающему, никто не даст. Однако и эта проблема вскоре разрешилась.
     Единственным финансовым источником существования Захара была пенсия, которая шла на книжку в Сбербанке, за ней приходилось спускаться в центр посёлка, на улицу Красных партизан. Поскольку он вошёл в пенсионный возраст на Кубани, в сельской местности, деньги оказались такими маленькими, что на них могла прожить только муха, а отшельник с Бытхи умудрялся кормить себя и собаку.
     В тот памятный день по весне, он привычно сообщал Неро, что собирается в Хосту:
     — Тут я закончу завтра с утра, а с полудня начну там, ещё надо добавить в список покупок ручную пилу, а то у старой от усердного потребления половина зубьев сломана, и не забыть в аптеке йод, чтоб исцарапанные руки не загноились — без рук я никто, но и без ног тоже, ноги надо беречь, бдительность терять нельзя, вчера оступился, метров десять вниз летел, хорошо, ничего не сломал. Нам с тобой на помощь звать некого.
     Пёс смотрел на хозяина с интересом и слушал внимательно, но молча, голос он вообще подавал редко.
     — Ты остаёшься за главного, охраняй территорию, никуда не уходи. Понял?
     Неро понял, но начавшим оперяться хвостом не замахал, не имел такой дурной собачьей привычки.
     За час добравшись до банка, Захар получил деньги за два месяца и, почувствовав себя Крёзом, собрался зайти напротив в «Пятёрочку», чтобы пополнить кое-какие припасы, как вдруг попал в объятья здорового мужика средних лет, который в волнении бормотал со спазмами в горле:
     — Дя-дя Захар, дя-дя... -
     — Виктор!
     Они сразу узнали друг друга, хотя не виделись давно. В прошлой хостинской жизни повара по двору с утра до вечера бегал, играл с пацанами в футбол мальчишка с горящими недетскими глазами. Щуплый, длинноволосый, в линялой майке, иногда с куском хлеба в руке. Его родители обитали в соседнем подъезде: три поколения в одной комнате и все пьющие, без постоянной работы.
     Захар сначала приносил Витьку булочки, сладости, подарил мяч, потом звал домой, кормил щами, котлетами, покупал шорты и рубашки, Нина Ивановна читала ребёнку сказки. Неожиданно семья куда-то уехала. Потом Витя, уже взрослый парень, зашёл в гости, рассказал, что воспитывался в детдоме, получил специальность электрика и комнату в Кудепсте, женился, работает и заочно учится в институте. Дружеские отношения прервались опять, когда Захар уехал на Кубань. И вот новая радостная встреча.
     На гору возвращались вместе, посвящая друг друга в события минувших лет. Времени хватило даже на подробности. Виктор жаловался на жену:
     — Замучила совсем: не туда положил, не так поставил, не то принёс, учит жить по своим правилам, в её ритме, подавляя мой собственный. Терплю, терплю, да как рявкну на три буквы — сразу, как шёлковая: тю-тю-тю, сё-сё-сё... А назавтра опять за своё, а я опять матом. Так и живём. Бросить — так дети. Они почему должны страдать? Это я сам проходил. И новая, вдруг такая же попадётся, а то ещё хуже? Моя-то, по молодости, прелесть какая была. Что делать?
     — Ничего не делать. Любить.
     — Всё у тебя просто. Вот ты любил и что имеешь? Шиш без масла в глухомани.
     Захар засмеялся:
     — Ну, нет, я весь мир имею.
     Они как раз добрались до возрождённого его трудами участка. С высоты открылся головокружительный вид: долгий горный склон и бесконечность моря, пёстрая зелень и ультрамарин, накрытые пронзительной чистотой синего неба. Гость смотрел как заворожённый.
     Неро поднял на загривке шерсть и обнажил молодые клыки. Хозяин поднял палец:
     — Спокойно. Это мой друг. Теперь и твой тоже. Уважай.
     Внук волка нехотя обнюхал посетителя, сел поодаль и демонстративно отвернул морду. «Друг» оставался для него чужим. Но приказ есть приказ, придётся терпеть.
     Территорию Виктор обозрел профессиональным глазом.
     — Да, телевизионный и сетевой сигнал сюда не достаёт, это ладно, однако без электричества — никуда. Ну, положим кредит я на себя оформлю. Но чиновники разведут канитель, станут время тянуть, рабочие сделают в два раза дороже, а главное хреново. Давай, я тебе сооружу ветрячок — тут дует почти постоянно, на хозяйство энергии хватит, и будешь ты зависеть только от матушки природы, она сурова, но не такая сволочь, как человек. Если по-хорошему, с ней можно договориться.
     — Ветряк — это дело, я и своим умом дошёл. Поможешь — справимся. А о людях зря так судишь. Мы же с тобой другие? Конечно, хватил ты лиха, но жизнь, она разная, а если без страданий, то и не жизнь вовсе, пройдёт — не заметишь. Радость не даётся даром.
     — Ты, дядя, всегда был философом, книжки любил.
     — Я и теперь много читаю. Библиотекари сейчас тоннами классику списывают, надо же куда-то новое ставить. Титульный лист выдернут — и на помойку. Тяжело в гору таскать, но смотри, какое у меня здесь собрание сочинений. Загляденье! Друзей я по дороге растерял, а иногда так хочется с кем-нибудь разделить свои идеи и чувства. Писатели говорят со мной, как с равным, не обманывают и не предают, они даже любят меня, своего читателя.
     — Про любовь — это всё слова. Любовь — дело тёмное, — отмахнулся Витёк. — Ты любишь — тебя не любят, тебя любят — ты не любишь.
     Захар вдруг подумал: а ведь точно! Зачем же он подчинил себя чувству и положил к ногам обыкновенной женщины? От этого предположения на душе стало муторно.
     Всю ночь вертелся без сна, отбиваясь от нехороших мыслей. Такие человек обычно скрывает не только от посторонних, но главное — от себя. Кому хочется признать, что жил зря, бездарно тратил отпущенное время, что мечты не сбылись и, с какой стороны ни посмотри, есть ты ничтожество.
     Захар даже вспотел от ужаса и сел на постели. Стоп! Как вышло, что случайные слова сбили его с толку? При жизни Луизы он никогда в своём праве любить безответно не сомневался. Видно, мельчает человек, занимаясь исключительно выживанием. Мечтал стать художником, а стал поваром, пробовал переписать жизнь набело — не получилось. А тут и время закончилось, пришли другие люди, с другими мечтами и планами, с новой моралью, которую откровенно назвали вседозволенностью. Мы стыдились публичности, наготы тела и обнажённости чувств, агрессивности, жадности, эгоизма. А этим всё пофигу.
     Вот и Витя говорит глупости, а ведь был добрый мальчик. Но и сам-то, сам он хорош: жену обидел, дочь потерял, а глядя на выставки современного искусства, на искусство не очень похожее, перестал жалеть, что бросил рисовать. Подстроились мозги под обстоятельства. Ну, значит, и воспитываться будем вместе.
     Отныне Виктор взбирался на гору часто, даже Неро начал к нему привыкать. Неясно, где инженер-электрик брал или покупал, но всегда приносил то одну, то другую деталь, генератор и мотор, провода, делал чертежи, измерял, копал, варил швы портативным аппаратом, лишь покраску ветряка оставил хозяину.
     Захар старался накормить добровольного труженика повкуснее. За трапезой, да под баночку пива, разговоры велись откровенные, хозяин жизнь свою выкладывал без прикрас и, продолжая вечный спор с самим собой, мнения спрашивал.
     — Ты мне скажи, Витя, какой от меня теперь толк? Род людской более не пополняю, полезных обществу дел не совершаю, разве что землю ласкаю, бросаю в неё семя и жду всходов. Вряд ли я был нужнее природе, когда выпекал за день 20 тортов и 50 пирожных. Ну, любил женщину. Так я и сейчас её люблю. Ещё люблю собаку, и она меня любит, и надеюсь, переживёт. Люди бессмертны, пока молоды и здоровы, а вспоминают о смерти, когда тело отказывается служить и жизнь начинает закругляться. Об этом я часто читал в книгах, но впервые открыл для себя сам. А у тебя впереди ещё много работы — деток вырастить, по правильному пути направить, да чтобы путь и плоды его были им в удовольствие.
     Заметил Захар, что бывший мальчик, теперь уже здоровый бугай и почти сынок, за лето помягчал, повеселел, жену с ребятишками на праздник запуска ветряка привёл. Симпатичная, вежливая, хотя излишне накрашенная. Мальчики резвились, запертый в сарае Неро молчал, Виктор помогал накрывать под садовыми деревьями на стол. Теперь хоть в Подмосковье, хоть в Мурманске, люди завели грузинскую привычку — на природе жарить шашлыки, но бывший повар по русской традиции напёк блинов и пирогов с разными начинками.
     — Дети у вас хорошие, — сказал он женщине. — Витя говорит — способные, математикой увлекаются.
     — Слушайте его больше! — воскликнула гостья. — Много он понимает. Играми в телефоне они увлекаются. А сам? Вам вон какую хреновину отгрохал, а дома духовку до ума довести не может, всё руки не доходят.
     Захар прикусил язык.
     Праздник закончился, стройка завершилась. Виктор стал бывать на горе реже, но по-прежнему шли разговоры по душам, и однажды хозяин под стук осеннего дождя по железной крыше, обратился к парню с просьбой. Долго не решался, потому что просьба была несколько странная, вроде ерундовая, хотя для него очень важная, и изложить её коротко оказалось сложно.
     Всё дело в том, что когда Захар пытался представить, был ли он счастлив — не вообще, а в чётко определяемое, незабываемое мгновение, которое остаётся в сердце навсегда, — ему всякий раз являлась картинка: они с Луизой, взявшись за руки, идут под развесистыми платанами по набережной реки. Он несёт деревянную полку для кухни, сделанную по заказу знакомым профессиональным резчиком, полка им обоим очень нравится, она красива той редкой внутренней гармонией, которую сумел передать мастер.
     Глядя друг на друга, Захар и Лу беспричинно, как-то загадочно смеются, и в этот момент он знает точно, что женщине хорошо и она его любит. Это состояние длится до самого дома, где они, раздеваясь на ходу, падают в кровать и любят друг друга нежно и яростно, любят до изнеможения, до отчаяния, словно перед вечной разлукой.
     С трудом подбирая слова, Захар поведал другу историю, как кухонная полка стала для него символом счастливой жизни, к которой он стремился, но не смог достигнуть.
     — Пока я жил на Кубани, полка оставалась у Юрочки, на неё вешали мокрые кухонные полотенца, отчего она страдала и покрывалась белыми пятнами. Я выкупил полку. Деньги пасынок любит, а в красоте не смыслит. Теперь она в вагончике висит, ты видел. Предать полку, бросив на произвол судьбы, не имею права. И поскольку нет у меня никого ближе, как помру, возьми её себе. Неро выкинут на помойку, а душа моя на том свете станет от боли корчиться.
     Виктор долго молчал, не зная, что же такое сказать, соответствующее своим ощущениям. Наконец вымолвил:
     — Не сомневайся. И детям завещаю.
     — Спасибо. Хорошо знать, что кто-то тебя вспомнит. Пока жива память — мы были.

9

     Очередную зиму Захар встретил в тепле и довольстве, а через пару лет уже кормился со своего огорода, ел яйца от своих несушек. Он не чувствовал себя Робинзоном, выброшенным на необитаемый остров, он чувствовал себя дома, сорокалетним, хотя, возможно, и выглядел стариком, потому что перевалил за семь десятков и отрастил бороду.
     Какая-то внутренняя свобода появилась, хотелось работать, резать по дереву и наслаждаться общением с природой. Если бы мог петь, то запел бы. Здесь ему хорошо, спокойно. Не надо прогибаться под неразрешимой сутью современного мира, мельтешиться, теряя достоинство, заискивающе улыбаться, лишь бы сохранить иллюзию благополучия. Конечно, и сюда доберутся, разворошат, покорёжат, загадят. Но не так скоро, уже без него.
     Почти каждый день Захар совершал походы в чащобы Бытхи. Неро сопровождал его с радостью. Он заматерел и в поведении проявлял повадки хищника. Любая случайная живность, оказавшаяся на охраняемой им территории, оценивалась как добыча, вокруг неё совершались круги: всё ближе, ближе к центру и... Спастись не мог никто: ни воробей, ни голубь, ни мышь. Даже неаккуратно пролетавшая мимо бабочка исчезала в мгновенно щёлкнувшей пасти. На козочку, привязанную под яблоней, и кур, свободно гуляющих за невысокой металлической сеткой, пёс даже не смотрел, чтобы не расстраиваться: с детства знал, что это вещи хозяйские и строго запретные.
     К сожалению, не удалось отучить своенравного кобеля от самостоятельных бросков за пределы участка, слишком малого и не огороженного. Похоже, бегая по лесу, Неро научился разнообразить свой рацион, бедный на белковую составляющую. В остальном он беспрекословно выполнял требования хозяина. Гостей по-прежнему не любил.
     В один из последних дней сентября, когда жара уже отступила, а солнце ещё позволяет носить лёгкие платья, услышав грозные утробные звуки, издаваемые четвероногим другом, Захар запер его в сарае, хотя никого не ждал, и человек ещё даже не появился, но уже был где-то рядом.
     Наконец в дальнем краю участка, словно из-за горизонта, начала вырисовываться огромная соломенная шляпа, какие здешние модницы не носят, поскольку широкие поля закрывают всё, что так тщательно пудрится и раскрашивается для привлечения внимания. За шляпой последовал подбородок, длинная гладкая шея, плечи и грудь в полупрозрачной разлетайке.
     Внешне москвичка почти не изменилась, даже чем-то неуловимым сделалась лучше. Двигалась, конечно, не так стремительно, и щёки слегка подвяли, но не растолстела, одета дорого и пахла по-французски. Это был тот самый аромат, который двадцать лет назад чуть не свёл его с ума.
     Хозяин оазиса сделал шаг навстречу, протянул руку, помогая гостье преодолеть последний пригорок, и сказал так свободно, словно они расстались вчера:
     — Ну, ты даёшь Аркадьевна. Как сюда добралась?
     — Была бы охота. Мне знакомый мужик года три назад электрику налаживал, про тебя рассказал. Виктором зовут. Или ты позабыл, что мир тесен?
     — Отвык и нахожу в этом удовольствие.
     — Не скучно?
     — Нет. Я человек самодостаточный.
     — Бесконечно копаться в себе, всё у жизни брать и ничего не давать — какая радость?
     — Радости далеко позади, бесконечность — выдумка математиков, а отдал я всё, что имел.
     — Ой! — поморщилась гостья. — Какие вы, мужики, на расправу хлипкие. Тебе бы мою жизнь рассказать, да боюсь станешь заикой.
     Захар засмеялся, сказал примирительно:
     — Ладно набивать цену. Я и прежде тебя уважал, а теперь тем более. Чего спорим? Знакомься с бытом отшельника, рациональным, комфортным, созданным из ничего. Вдохни поглубже чистейшего воздуха! А вид?
     Захар подвёл гостью к тому месту, куда приглашал всех посетителей, желая ошеломить красотами местности. Та посмотрела вниз, вверх, в стороны и устало произнесла:
     — Ну, и что тут особенного? Горы стремятся к морю, а море вынуждено облизывать камни. Я видела места и получше. Дашь наконец напиться?
     Захар засуетился. Вот дубина! Женщина два часа тропила дорогу, а он кормит её разговорами.
     Быстро собрал на стол, благо имелось много чего, всё свежее и привлекательное. Гостья, к соблазнам привыкшая, хлебнула вишнёвой настойки, закусила ягодкой чёрного кишмиша, и сказала:
     — Я в Хосту насовсем переехала. Квартиру новую купила, на набережной, в доме, который построила депутат местного законодательного собрания. Шустрая бабёнка — такое местечко отхватить. Что не продала, сдаёт в аренду, внизу кафе для своих, салоны красоты, фитнес, химчистка и проч. Дорого, но того стоит.
     — А семья твоя где?
     — Как сказал поэт: Иных уж нет, а те далече... Муж скончался от инфаркта, дети живут в Каталонии, там у них семейный бизнес, внуки по-русски с акцентом говорят. Я им неинтересна, а мой опыт смешон. Иногда хочется плакать, но сдерживаюсь: сентиментальность вызывает у молодых брезгливость.
     — Может, ошибаешься? — поинтересовался Захар, думая совсем о другом — что её сюда привело?
     Дама повела плечами.
     — Не-а. Закон природы: через тридцать лет их собственный путь будет казаться их детям кривым и примитивным.
     — Считаешь себя носителем истины. А если дело в воспитании? Дети — механизм тонкий, кто знает, как воспитывать. Собственным примером? Так это кем надо быть!
     — В кумиры я точно не гожусь. Жила, не задумываясь, в своё удовольствие, теперь собираю подгнившие плоды...
     «Так. Значит, не я один казнюсь воспоминаниями. Тоже ошибся, и не раз, но не сдался и не сдамся до самого конца», — подумал Захар и почувствовал признательность к женщине, которая наградила его озарением. Даже мелькнула прежде невозможная мысль, что такая способна была бы заменить ему Лу.
     Попробовал переменить тему:
     — Но ведь у тебя в Москве, поди, друзей полно.
     Гостья опять дёрнула плечом.
     — Тоже со временем рассеялись, общаемся всё больше по телефону, по скайпу, это и отсюда доступно. В общем, серенько как-то. Тоскливо. Я тут подумала: вместе нам было бы веселее. А? Переезжай ко мне, одну из комнат обустроишь, как понравится. На твоё мужское достоинство не покушаюсь, не бойся. Вечерами будем вместе чай пить, беседовать, телек смотреть, купаться ночью ходить. Я стану заказывать продукты, ты — готовить еду, врач меня на дому навещает, и тебя где надо поправит.
     Москвичка долго что-то перечисляла. Захар, не вникая, смотрел, как шевелятся аккуратно накрашенные губы. Повеяло предвечерней прохладой, и в воздухе резче обозначился пьянящий французский аромат, но не было в нём прежней власти.
     Губы остановились, и он ответил без раздумья, потому что будущее давно было продумано, мечты завязаны, зашиты, замурованы накрепко. Только старался говорить как можно мягче, чтобы не обидеть — женщины всегда обижаются по поводу и без повода.
     — Прости, Аркадьевна, я уже не гожусь для новой жизни и путь свой тут закончу. Не я судьбу выбрал, а она меня. Ничего нельзя изменить из того, что назначено.
     Гостья была из тех, кто варианты просчитывает заранее, поэтому уговаривать не стала.
     — Тогда прощай и спаси тебя Бог.
     Не спеша поднялась с широкой деревянной скамьи, машинально отряхнула юбку и стала осторожно спускаться вниз.
     «Вот и всё, — подумал отшельник с неожиданной грустью. — За этим шла. Явись она три года назад, когда зимой, в одиночестве, он дрожал от сырости и страха перед неизвестностью, каков был бы ответ, он не знал. А хотел ли знать?»
     Захар глубоко вдохнул и громко сказал деревьям:
     — Всё не так просто, Аркадьевна. Однако спасибо, что не пришла раньше.

10

     Платаны первыми почувствовали приближение осени. Внизу, на склонах горы, пока ещё густо-зелёных, появились большие ржавые пятна. Позже к ним присоединятся красные листья граба и желтые дубовые. Годичный цикл устремился к завершению. В природе всё движется по кругу, и как умело ни прячется хвостик, время конца везде расставляет свои знаки.
     Которая это его осень на Бытхе — восьмая, десятая, двенадцатая? — Захар не считал, не видел смысла. Поменял пенсионную книжку на банковскую карточку и перестал спускаться в Хосту, обходясь ближайшими торговыми точками. Впереди больше не было неизвестности. Здесь, наверняка, ничего нового не случится, а там, внизу, опыт его жизни, понятия и привычки, его идеалы никому не нужны.
     Гости тоже не тревожили. У Виктора родился третий ребёнок, и он рискнул изменить жизнь, пока есть силы и интерес к новому, — подписал договор с большой строительной фирмой из Комсомольска-на-Амуре. Серьёзная должность с хорошим окладом, служебная квартира и дальневосточный дачный гектар. Так что кухонная полка осталась висеть в вагончике до конца дней, и воспоминания о прекрасном мгновении сгинут вместе с хозяином. Воспоминаний было жаль. От памяти чувств горело сердце.
     В последнее время Захар всё чаще возвращался мыслями назад, особенно после того как здоровье начало давать сбои сразу по всем направлениям. Ещё недавно мог работать за троих, а нынче и за одного уставал. С удивлением обнаружил, что тело подчиняется плохо. Аппетит пропал, мышцы таяли, оставляя кости гулять в сухой коже. Чтобы поднять тяжёлый предмет, приходилось присесть на корточки, а чтобы с корточек встать — за что-то ухватиться. Особенно угнетали руки, привыкшие мастерить, воплощая идеи, которые подбрасывало воображение, а тут — взяли моду болеть заодно с другими суставами, да и мозг присмирел, стараясь не расходовать энергию на художества, хватило бы на размышления, которые в безделье одолевают постоянно.
     Наверное, каждый, дотянув до старости, задумывается: кто я и что же это было? Долго было, густо. Жизнь. Ты её получил, не испросив, и прожил, как получилось. Пришла пора оглянуться, оценить усилия, выяснить прочность достоинства и черту, за которой слабость превращается в отступничество. Самому себя определить труднее, чем другого человека: избыток конкретной информации мешает выделить главное, чтобы получить целое, но мысль, что мог бы прожить лучше, да не сдюжил, продолжала терзать.
     Сомнения, подпираемые недугами, выползали из своих убежищ, дразня разгадками. Недавно Захар проснулся в смятении, даже, можно сказать, в ужасе. Что же ему такое страшное приснилось? Что он умер. Но испугало не то, что умер, главное — ведь жил, жил! И каков результат? А нет результата. От всего отказался, гоняясь за химерой любви, вооружившись вместо кисти поварёшкой, оттого вся его жизнь больше походила на обманку.
     Обидно. Останься он на Кубани, в Казачьем войске, командовал бы теперь округом, как предлагали станичники, обзавёлся нормальной семьёй, жил в довольстве и почёте, окружённый детьми, а там и внуками.
     Однако кто бы подсказал, как должно быть? Ещё неизвестно, что лучше — лежать на мягком диване, уныло глядя на хорошую, умную, нелюбимую жену, подстраиваться под общее мнение, есть замученную кулинарами пищу, тешить чувство гармонии домашними поделками — или... Или одиноко жить на Бытхе и быть единственным распорядителем собственного времени и таланта.
     Весь день он продолжал спор с самим собой, признаваясь даже с некоторым остервенением:
     — Да, я весь из грехов и неудач. Я такой, и не думаю, что мог бы стать иным, даже если бы очень постарался. Любил своё эго — и ненавидел, пытался сдерживать — и отпускал. Но я не конченый человек, меня спасла увлечённость. Я всё делал щедро, шёл путём сердца, а не разума, и не думаю, что ошибся.
     Плохие мысли подвинулись и прекратили грызню. Собственник шести соток подумал ещё, помял квадратный подбородок и решил:
     — Всё правильно и именно так — хорошо.
     Он остановился посреди огородных грядок, и бабочки-капустницы беспорядочно порхали вокруг него, словно поднятые ветром обрезки белой бумаги. Крылышки гладкие, почти прозрачные, и только угольные разводы прорисованы мелкими, как пыль, чешуйками. Эта беззащитная и недолговечная красота, вызывала нежность такую острую, что сердце обозначилось в груди.
     «Создатель! — беззвучно произнесла душа Захара. — Прости мне ошибки, совершённые по слабости, и прими благодарность за право жить. Я был блажен, потому что любил и имел мечту, испробовал её сладость и вкусил горечь несовпадения. Но я выстоял и снова счастлив, что вижу воды и небо, вдыхаю аромат земли и растущих на ней трав».
     Внезапно бабочки завихляли из стороны в сторону и, минуя своё пристанище — траву, потянулись в сад, совершенно для них бесполезный. Сегодня вообще день выдался странный. Солнце светило как-то призрачно и не грело, застревая в неподвижном воздухе. Тишина стояла космическая. Не шуршали листья, притихли насекомые, даже суетливые куры раньше времени взобрались на насест. Коза, которая с утра выносила Захару мозг дурным блеянием, тоже наконец заткнулась.
     Ощущение неподвижности пространства усиливало отсутствие Неро. Пёс до сих пор не вернулся из леса, куда ушёл ещё ночью. Обиделся. Впервые за много лет хозяин повысил на него голос, сердясь не на шутку за то, что трижды будил, даже одеяло стаскивал.
     — Дай спать! Чего тебе надо?
     Неро ухватил зубами рукав рубахи и продолжил тянуть. Захар разозлился:
     — Пошёл вон!
     Утром пожалел, что накричал на друга, да так грубо. «Ладно, захочет есть — придёт, никуда не денется. Если сегодня не явится, завтра пойду искать, повинюсь, надеюсь помиримся», — успокаивал себя Захар.
     Дождался пока огненный шар солнца утонет в море и свет начнёт убывать. Наконец ночь накрыла видимое пространство прохладной тенью. Он ещё помедлил, жалея расставаться со щедрой красотой мира, потом вошёл в вагончик, рухнул на лежанку и с облегчением почувствовал матрас под больной спиной.
     Заснул быстро. Это был сон человека, который знает, зачем живёт, и ему не о чем беспокоиться.

Эпилог

     Художник наложил последний мазок, музыканты перешли на коду. Тот, Кто движет всем сущим, закрыл тему. Судьба закруглилась.
     Этой ночью небеса обрушили на Сочи залповый ливень, какого не помнят даже старожилы. Мощные потоки размыли почву, и широкая полоса верхнего склона Бытхи рухнула в ущелье. По счастью, жилья тут нет, лишь заброшенные дачные участки, выданные бесплатно ещё при советской власти, за них даже не полагается компенсация.
     Гигантский оползень показали в Новостях по центральному телевидению: деревья корнями вверх, нагромождение грязных камней, бурливые, жёлтые от глины потоки воды. В кадр несколько раз попала собака, шныряющая среди этого хаоса. Ничего интересного.
     Далее по программе шёл повтор передачи о поэтессе и барде Новелле Матвеевой, очень популярной в середине прошлого столетия, и прозвучали стихи:

И мы не знаем, что с ним случилось,
был или не был он на земле,
что в тихом сердце его творилось
и что варилось в его котле.

     Написанное полвека назад и вчерашняя реальность совпали. Похоже, происходящие в мире события нанизаны на одну, невидимую нам нить.

Рассказ закончен 17 декабря 2021г.
19 декабря 2021г. в Хостинском районе Сочи оползень серьёзно повредил водовод,
 на несколько дней, оставив без воды жителей 12 улиц.

Светлана Петрова. Адмиральская любовь - рассказ
Светлана Петрова. Дурной пример - рассказ
Светлана Петрова. Шале Сивого Мерина - рассказ
Светлана Петрова. Собачья жизнь - рассказ
Светлана Петрова. Благодать - рассказ
Светлана Петрова. В поисках вечности - рассказ
Светлана Петрова. Кусочек сахара - рассказ