На первую страницуВниз


Наш Конкурс

Михаил Свищев – журналист, окончил Литературный институт. Стихи публиковались в журналах «Новая Юность», «Наш современник», «День и Ночь», и др.
Член Союза писателей России.

 

МИХАИЛ   СВИЩЕВ


Монгольское танго

То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
То ли входит, садится, сдвигает столы
Эскадрон, не дошедший до Ганга.
Зябко скрипнет костыль, тихо всхлипнет медаль,
И тапёр отпирает трофейный рояль,
И несётся «Монгольское танго»...

То ли хочется спеть, то ли чудится степь,
То ли время запуталось в конском хвосте,
Словно цепкий июльский репейник.
И, припомнив мотив, они курят всю ночь,
И глядят, и молчат, и хозяйская дочь
Подаёт им четвёртый кофейник.

И не весел никто, и никто не сердит,
Где кончается спирт, начинается флирт –
Приглашают хозяйку на танец.
Но за шторой давно рассвело, и уже
Время прятать обратно свой маршальский жезл
В комиссарский застиранный ранец...

То ли моют полы, то ли пахнет полынь,
То ли просто укол патефонной иглы,
То ли дождь, то ли снег, то ли ангел,
Теребя облака перебитым крылом,
Входит в серое небо под острым углом
С первым тактом «Монгольского танго»...


Повесть временных лет

Мы сосновый клин вышибали клином,
отходя ко сну, задували свечку,
и слепили бога из жёлтой глины,
а из красной глины сложили печку.

Старики углём подводили брови,
и, кряхтя, сгибали свои колени,
и поили бога овечьей кровью,
и кидали в печку одно полено.

Мы ломали хлеб пополам без крошек,
упускали дичь, подбирали стрелы.
И никто не думал, что бог хороший,
и никто не спорил, что печка грела.

…А они глядели прямей и строже,
и носили волосы цвета стали,
и любили запах огня и кожи,
и сперва пришли, а потом остались.

И из наших лбов распивали вина,
и черпали воду из нашей речки...
И слепили бога из жёлтой глины,
а из красной глины сложили печку.


Четыре оврага

Наш город не помнил ни герба, ни флага.
Куранты на башнях прилежно хромали.
Больница, тюрьма да четыре оврага,
Которые мы называли холмами.

И были, наверно, по-своему правы,
И жили, наверно, недолго, но просто...
И экс-прихожане двенадцати храмов
Собой удобряли двенадцать погостов.

Лихие прабабки справляли столетья,
Все сказки счастливо кончались венцами.
От браков рождались здоровые дети,
Которые нас называли отцами

Не то привычке, не то по ошибке,
И вскоре ошибки своей устыдились...
Они до темна собирали пожитки
И все как один до светла уходили.

Они волокли чемоданы и лица,
Они занимали вагоны и трюмы,
А после – ложились в чужие больницы,
А после – садились в далёкие тюрьмы...

И были, наверно, по-своему правы,
И жили, наверно, своими умами,
Украдкой молясь за четыре канавы,
Которые мы называли холмами.


* * *

Здесь ищут истину и прячут
Столовый нож за сапогом,
И в праздник белую горячку
Мешают в жёлтый самогон.

Пьют чай из треснувшего блюдца,
Ругают жён и давят блох,
И если всё же подерутся,
Предметом спора будет Бог.

Для всех далёкий и зловещий
И ставший только на Руси
Такой же очевидной вещью,
Как спички, хлеб и керосин.


Поезд

Ночь. Январь. Курьерский скорый. Ресторан.
Едут в отпуск два майора. Капитан
затонувшего в итоге корабля
уронил себе под ноги три рубля.

Их украдкой поднимают или нет,
и навечно занимая туалет,
то ли Света, то ли Настя, вся ничья,
превратит свои запястья в два ручья…

Покосившийся шлагбаум. Протвино.
Едет в ссылку розенбаум, иванов,
едут отроки и сроки, их отцы,
сутенёры и пророки, близнецы,

мастера и маргариты... Льёт вода,
то фонарь сверкнёт на бритве, то звезда.
Запотевшее окошко. Тянет в сон.
Переедет чью-то кошку колесом...

Едет токарь, едет пахарь, декабрист,
проститутка, два монаха, атеист,
едет клоунская группа (в добрый час!),
едут в морг четыре трупа, два врача,

едут дети, ветераны, времена,
ордена и чемоданы. И она.
Нелюбима, неотпета, немила,
два браслета, две монеты, два крыла,

фиолетовое ушко и манто...
А за ней лицом в подушку, это кто?!
Эти руки, эти кудри, борода –
эмигрант из ниоткуда в никуда.

К ней вошёл почти насильно, с парой груш,
и печальный, и красивый, и не муж.
…Подготовлен был на совесть их ночлег,
проплывал в снегу по пояс их ковчег,

мимо ехали вокзалы-города,
и мерещились то шпалы, то вода...


* * *

После вас, словно после большой войны, –
время делится только на «до» и «после».
Официальные сводки потерь скромны,
но ближайшую церковь занял госпиталь

год назад. И, похоже, что навсегда.
Я грущу за молитвой и за обедом,
утешаясь лишь тем, что моя беда
не нова, как изнанка любой победы,

прошлогодней – тем более. Глупый век.
Чёрный рынок зимы, где дороже хлеба –
фотокарточки, письма, вчерашний снег
и забытый на полке кусочек неба.

Второпях вы оставили синий шарф
в опустевшей прихожей у самой двери.
Ах, в любви не торопится лишь душа,
наши души древнее, чем сто империй

вместе взятых. Но могут однажды пасть,
и во всём потакая слепому стаду,
любоваться на то, как чужая страсть
разбивает акрополь кусками статуй.

Уцелевшие счастливы и равны –
Все давно потеряли кто дом, кто ногу…
После вас, словно после большой войны.
Мы сумели вернуться.
                                   И слава Богу.



Железнодорожное

Ольге Козэль

Паровозный котёл наполняется медленным паром,
И товарный состав напрягает чугунные оси.
Из супружеских пар всех прочнее колёсные пары,
Потому что не лгут, потому что не ждут и не просят.

Привокзальная площадь качнётся печально и плавно,
И знакомый кондуктор подавит тупую зевоту,
Ни одно колесо не возьмётся прощать или плакать,
Потому что колёса всегда выполняют работу...

В синеве семафоров и в синьке застиранных простынь
Проступает рисунок – последний, нательный, наскальный:
Две казённых прямых расстилают казённую плоскость,
Но когда на них ляжешь, то нет ничего вертикальней...

Мы не можем быть врозь. И, тем паче, не можем быть вместе,
В суете эпилога сбежав от посмертной опалы,
Мы с тобой неразлучны, как здешние шпалы и рельсы...
Или больше того, неразлучны, как рельсы и шпалы...

Я нашёл доказательство. Мне оно кажется строгим,
Словно медная кружка – не может ни лопнуть, ни треснуть.
Напиши на бумаге: пространство железной дороги,
Напиши и прочти. Вот оно и получится: верность...



* * *

Т. К.

Когда, наконец, мы получим покой,
я стану бревном, а ты станешь рекой
и сможешь, едва прикасаясь устами,
делить моё тело на щепки и дрожь.
Но ты никогда никуда не впадёшь,
и я никогда ни к чему не пристану.

Нас как-то окрестят – тебе всё равно,
ты будешь Рекою, Несущей Бревно.
Обещанный сразу пяти океанам,
я стану знаменьем для здешних племён.
Но если тебе вдруг не хватит имён,
то может быть, я назову тебя Анной.

И прошлые годы, как будто взаймы,
сольются в судьбу от зимы до зимы.
Совместный наш путь будет лёгким и длинным,
как всякое средство, забывшее цель,
и нам померещится в самом конце,
что мы не прошли ещё и половины.

И я буду гол, а ты будешь нага,
и оба, меняя поля на луга,
согласно теченью, покинем без грусти
ту местность, где мы не имели врагов.
…И крепкие руки иных берегов
Однажды сойдутся на высохшем русле.


Элегия

В стеклянной шкатулке найди подходящий лоскут,
Зажмурь левый глаз и взгляни, словно новый Кутузов,
Как русская осень привычно сжигает Москву
И путает карты последним, случайным французам.

Задумчивый дворник разводит сырые костры.
В конце октября, на окраине Третьего Рима,
Вдыхай этот запах, бессмысленный запах листвы,
Гляди, как отечество сладким становится дымом.

Чадят незабудки, пылает сухой остролист,
Что город, что сердце – чем чище, тем значит, бездомней…
И службы спасенья никем не спасенных столиц
Пушистой золой раздают их по детским ладоням.

На прежних погостах желтеют пустые холмы,
И мёртвые тени привычно выходят на сцену.
…И тени живых подпирают кирпичные стены,
В конце октября, на подмостках грядущей зимы.


De profundis

Мы пройдёмся через ночь, как сквозь строй,
Ты не будешь ни женой, ни сестрой,
А я буду на лицо сероват –
Не царевич и не волк. И не брат.

А за нами – шомпола-фонари,
А за нами со среды до зари
Всюду стрелочки-мосты сведены,
А за нами – ни вины, ни спины...

Папироска на губах загорчит,
Остановишься, вздохнёшь, промолчишь,
В пол-улыбки подмигнёшь, в полбеды,
И не станет ни вина, ни воды...

И не хватит ни хлебов, ни ножей,
Не воскреснешь – ни потом, ни уже,
Потому что и душа, – посмотреть, –
Не похожа ни на жизнь, ни на смерть,

Ей другие берега далеки,
Потому что ни весла, ни руки,
Потому что по Москве чёрный газ
Проплывает сквозь дома мимо нас...

А за нами – всё овраги-сады,
И не гаснет с четверга до среды
Чьё-то узкое окно, словно дверь
В послезавтра,
                         во вчера
                                        да в теперь...
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2008   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru