На первую страницуВниз


Николай Устьянцев родился в Москве в 1962 г. Учился в Литературном институте. Повести и рассказы публиковались во многих литературных журналах. Автор книг прозы «Балерина» и «Космические собаки». Член Союза писателей Москвы. Лауреат премии журнала «Кольцо «А».
 

НИКОЛАЙ   УСТЬЯНЦЕВ

 САМАЯ ЛУЧШАЯ


     Диктор по телевизору объявил спокойным голосом: «Сегодня в Чечне погибло всего восемь бойцов федеральных войск, уничтожено около тридцати боевиков. На сегодня все. О спорте вам расскажет...» — Максим посмотрел на потолок, чуть повернулся, чтобы было удобнее, диван при этом скрипнул.
     После спорта и рекламы начался документальный фильм о Набокове. Максим перевел взгляд с потолка опять на телевизор, диван снова скрипнул. Через закрытые двери было еле слышно, что мать разговаривает по телефону. «Замучила». Он прикрыл ноги пледом: «Что-то прохладно».
     На экране шестидесятилетний Набоков играл со своей женой в шахматы. При этом оба жизнерадостно, красиво и неподдельно смеялись. (Максим читал Набокова, «Лолиту», это сосед по лестничной клетке уговорил его взять книгу, когда они вместе выпивали на Первое Мая года два назад: «Макс, слушай, такая вещь, сплошная порнография, там взрослый мужик с девчонкой то да се, я-то сам не читал, но мне жена рассказывала, она прочитала».) «Вот люди, — подумал он, глядя на экран, — в шахматы играют, смеются, хотя уже и не молодые, а я давно не смеюсь, совсем, не получается. А ведь раньше весельчаком был. Даже когда ребята на работе анекдоты рассказывают, наверное, не понимают, почему я не смеюсь, а только говорю: это смешно. Может, они думают, что я тупой и недалекий? А действительно, я же лет десять, как ни одной книги не прочитал, кроме этой «Лолиты», которую и то полгода мурыжил, а те, что и читал когда-то, так не помню ни содержания толком, ни героев. Сплошная вата в голове. Что со мной произошло? Елки-палки, ну сколько ж мать может по телефону говорить, сумасшедший дом какой-то».
     Фильм закончился, Максим взял пульт и переключил телевизор на другую программу, по которой популярная телеведущая общалась с известным политиком. «Натахе-то Волковой так же, как и мне, сорок два, а до сих пор красивая, умная и все у нее, видать, в порядке», — он сделал звук погромче.
     ...В то лето 70-го они переехали на новую квартиру, в ту, где до сих пор Максим с матерью и живут. Для него переезд оказался настоящей трагедией. Как же! школьные и дворовые друзья остались там, на Конюшках, а он теперь должен начинать все с чистого листа здесь, в Кунцеве. Конечно, можно было иногда ездить в «родные пенаты», но Максим, еще тогда, двенадцатилетним мальчиком, понял, что тот этап в его судьбе пройден, и обратной дороги нет.
     А первого сентября того года он пошел в новую школу, чего, естественно, очень боялся. Повел его туда отец, в черноморской форме, капитан второго ранга. Мать не пошла, она спала.
     Как «новенького», его посадили тоже с «новенькой» — Наташей Волковой. Он, подстриженный «под бокс», один чубчик на голове, а она с двумя туго заплетенными и с челкой. Папа ее был художником. После первого урока Максиму, как и положено «новеньким», одноклассники прилично накостыляли, но все-таки приняли в свое братство, так как бился он неплохо. На следующий день их с Наташей рассадили: ее посадили с «хорошим» мальчиком, а его с «хорошей» девочкой, у которой была заячья губа...
     Кстати, о драке. Ведь тогда, первого сентября, ему было очень страшно. Вдвойне страшно: он знал, что неизбежно придется драться, а от этой неизбежности еще страшнее.
     Максим нажал кнопку на пульте и убрал звук совсем. Он в очередной раз прояснил для себя тот факт, что, в принципе, всю жизнь прожил в страхе, преследующем его с рождения. Ведь ребенок, рождаясь на свет, плачет и не хочет выходить в этот сложный, непознанный, чужой мир. Ему «там» хорошо и удобно. Максиму даже казалось, что он помнит тот послеутробный испуг, после которого ты просто обречен на вечный страх, от первой минуты до последней, и все происходящее с тобой дальше будет связано с этим чувством.
     Когда его, дошкольника, родители отправили в пионерлагерь, он там плакал и однажды ночью описался, потом испугался, что его накажет пионервожатая. Наказала. Максим опять испугался, что его никто не защитит, потому что родителей не было рядом. Не защитили, так как они отдыхали в Сухуми. И так весь остаток смены он продолжал плакать по ночам в подушку, чтобы никто из ребят в палате его не услышал.
     Тогда же, в детстве, ему в память врезалась одна мысль, вычитанная в какой-то книге про войну; где боец-красноармеец говорил своему другу, тоже солдату, о страхе. Смелым, пояснял он, является не тот, кто не боится, потому что только дурак ничего не боится, а тот, кто научился не показывать свой страх перед другими и перед самим собой. А страх-то все равно останется.
     После этого Максим решил себя закалять разными способами: прыгал с третьего этажа, катался на лыжах с крутых гор, не сворачивал перед толпой шпаны, идущей навстречу, не делал уроки, зная, что получит двойку, записался в секцию бокса и т.д. Таким образом, Максим все-таки научился скрывать страх, пряча его в себе, но, как говорил тот боец, он все равно остался, мало того, с годами все усиливаясь и преследуя, давя изнутри.
     Максим пошел на кухню покурить. Мать уже прекратила говорить по телефону и копошилась у залитой жиром плиты. На грязной сковороде жарились магазинные котлеты, давно кипел закопченный, тоже весь в жиру, чайник. Раковина была забита немытой посудой, на которую лилась тоненькая, непрекращающаяся струйка воды из постоянно сломанного крана.
     — Мам, — увидев все это, раздраженно произнес он и закурил, — ну сколько ж можно разговаривать по телефону? Мне тоже звонить надо. И главное, все одно и тоже, бу-бу-бу, ду-ду-ду.
     — А чего ты орешь? — мать бросила на стол нож, которым переворачивала котлеты. — Я что, в семьдесят три года не имею права по телефону поговорить? Когда ты со своими говоришь, я же тебе не мешаю.
     — Ну не по два же часа! — Максим резко переставил пепельницу.
     — А хоть и по два. Тебе какое дело? Я сегодня весь день стирала, устала. Вот все время ты надо мной издеваешься.
     «Ну-у, снова-здорово, — подумал он и стряхнул пепел, — спокойно, Макс, молчать, а то опять дело скандалом кончится».
     Подняв голову вверх, Максим увидел сушащиеся на веревке какие-то ее рваные носки, ночные рубашки, трусы. «Вот это я вижу всю жизнь. Раньше, до смерти отца, был хоть какой-то более-менее относительный порядок, правда, тоже не очень, ну а после — так совсем как в свинарнике».
     Зазвонил телефон. Он успел первым поднять трубку:
     — Але.
     — Максюша, это тетя Инна, позови, пожалуйста, маму.
     — Тебя.
     Мать взяла трубку и изменившимся голосом проговорила:
     — Але, Инночка, здравствуй, как я? Да как, вот устала, сначала стирала весь день, потом давление что-то повысилось, голова очень болит, сегодня ж магнитная буря. Да-а? Капочка в больницу попала? Надо же, вот и у меня то же самое...
     «Опять ой-ой, все болит, покойный отец всегда говорил ей, когда они ругались: «Я со дня свадьбы слышу о том, что у тебя все болит, и что ты спать все время хочешь. Так всю семью и проспала». Жалко его, если б не эти испытания на Новой Земле, сейчас бы, может, и жив был. А с Инночкой, чувствую, опять на два часа». — Максим потушил сигарету и отправился к себе. Снова скрипнул диван. По телевизору уже шел футбол.
     Он посмотрел скучную игру минут десять, потом потерял ее нить и подумал, что Наташка Волкова — молодец. Ведь в школе внешне она была средненькой девочкой: обычные соляные разводы под мышками на школьном платье, косичка… на уроках физкультуры всегда немного стесняющаяся самой себя, не болтушка — и именно за все это она ему тогда нравилась, нравилась издалека, на расстоянии, по секрету. Максим даже вспомнил, как хотел пригласить ее в кино, но года два не решался, да так и не успел решиться, потому что она опять переехала на другую квартиру, так как ее отцу от Союза художников дали большей площади, с учетом лишних двадцати метров под мастерскую. А теперь на тебе — телезвезда, и удивительно то, что у нее все получается, все выходит, все можется, а ему ничего не можется и не хочется. Натаха — и интеллектуалка, и продюсер, несколько передач выпускает. Возможно, она заставляет себя все это делать, но он-то хочет только на диване лежать, телевизор смотреть, пить водку, да на работе поменьше находиться, хоть и начальник — заведующий постановочной частью. А Наташа так навсегда и запала ему в душу. Он даже женился на девушке, похожей на нее, специально выбирал, но ничего путного из этого дела не вышло: пожили год и разбежались, что-то где-то не срослось, а что и где — Максим до сих пор не может понять. Ленка, бывшая жена, была ничего собой, интересная, но отец ее еврей, а мать татарка, то есть смесь будьте любезны, кровь играла вовсю, его же мать тоже с характером, ну и нашла коса на камень, ругань в квартире стояла каждый день, потом Ленка все-таки сдалась и вернулась к своим родителям. Между прочим, родители ее хорошо относились к своему зятю, да и они у него не вызывали отрицательных эмоций.
     Кстати, их с Ленкой сын Володька скоро уже из армии придет, надо будет ему работу подыскивать. Максим решил, что если он сам ничего не найдет себе подходящего, то возьмет его осветителем в свою бригаду. Во-первых, работа живая, интересная — концерты, гастроли, общение с артистами. Во-вторых, при нем под присмотром будет, по крайней мере, сразу не сопьется.
     Перед тем как пойти на кухню ужинать, Максим налил себе стопку водки из всегда имеющейся запрятанной бутылки и выпил ее, не закусывая.
     На ужин они ели те самые котлеты с полухолодными макаронами. Котлеты, само собой, оказались подгоревшие, так как мать, пока разговаривала с Инночкой, их упустила. Ели в полной тишине. После нескольких минут молчаливого жевания первой сдалась мать:
     — Почему ты не разговариваешь? Ведь так же нельзя жить, и опять ты выпил, я же чувствую.
     — Мама, ну сколько ж можно, мне сорок два года, ну выпил, и что, дай хоть поесть спокойно.
     — Вот когда умру, тогда и будет тебе спокойно. Он подхватил тарелку и, хлопнув дверью, ушел доедать в свою комнату, вдогонку услышав:
     — Ты бы лучше себе бабу какую-нибудь нашел!
     — Мне тебя хватает, — пробубнил Максим в ответ, сунул кусок котлеты в рот, но есть уже расхотелось. Он покряхтел над тарелкой и, так и не доев, отнес ее обратно на кухню, где мать, шмыгая носом, вытирала платком красные от слез глаза, однако, есть все же при этом продолжала. Максим буркнул:
     — Пойду погуляю.
     — Иди-иди, только осторожнее, уже поздно, и не пей, пожалуйста, больше сегодня водку, — с причитанием всхлипнула она.
     «Ну, конечно же», — ехидно прошептал он уже в прихожей, надел кроссовки, куртку и вышел из квартиры.
     На улице темнело. Устав от дневной жары и суеты, народ после небольшого освежающего дождика неспешно прогуливался, дыша вечерним воздухом.
     Он тут же взял четвертинку в соседнем ночном магазинчике и направился в сквер, где можно было понаблюдать за гуляющими, тихо посидеть, покурить и подумать, иногда поглядывая на звездное небо.
     Присев на скамейку, Максим сразу сделал два больших глотка и закурил. «Вообще-то мать отчасти права насчет женщины, — стал рассуждать он, — а то я совсем уже заскорузлил. Хорошо, ну, предположим, найду себе кого-нибудь, хотя это не так просто, и чего я буду с ней делать? нет, естественно, понятно чего, но ведь я же забыл и как знакомиться, и как ухаживать, да и “всем остальным” тоже как-то отвык заниматься. Но все ж, конечно, найти надо, она права. С другой стороны, кому я нужен, “юноша” на пятом десятке лет, потерявший всякий вкус к жизни? Какая дура со мной разговаривать будет? Да и о чем? Я же ни бе ни ме. Нет, в плане здоровья-то у меня все в порядке, но так этим же надо еще суметь воспользоваться, мало того, до этого еще надо дойти. Да-а, проблема, замкнутый круг».
     Максим отхлебнул немного и продолжал: «А что? Вон Галина из нашего спорткомплекса, хоть и гардеробщица, а ничего, симпатичная, моего возраста приблизительно, все время такая обходительная, культурная — что значит кандидат филологических наук; опять же, незамужняя, и постоянно улыбается мне как-то загадочно, почти двусмысленно. Может, с ней и войти поближе в контакт? Надо попробовать».
     Он допил четвертинку и пошел домой.
     На кухне горел свет, запах лекарств распространялся по всей квартире. Мать спала.
     Утром, хотя на работе никаких особых дел не было, ровно в одиннадцать часов Максим вошел в спорткомплекс с южного, служебного подъезда, там, где работала Галя. Его фирма располагалась на северной стороне.
     Гладко выбритый, пахнущий французским одеколоном, в свежей рубашке, он сразу увидел ее. Она сидела за стойкой гардероба и читала книгу.
     — Здравствуйте, Галя, что читаем?
     — Здравствуйте. Письма Бунина. Знаете, как захватывающе?
     — Догадываюсь, — Максим слегка покраснел, так как совершенно не догадывался.
     — А что это вы сегодня приехали, да еще с нашего подъезда зашли? Аппаратуру куда-нибудь отправляете? Опять гастроли?
     — Да нет, решил там кое-чего посмотреть, подремонтировать. Пацаны-то ничего не понимают, все на мне, так уж, думаю, лучше сам покумекаю от греха подальше.
     — Это уж точно. Согласна с вами. Молодежь сейчас какая-то бесшабашная пошла. У меня дочка на третьем курсе университета, на моем же филфаке, так в голове одни дискотеки да мальчишки. Не знаю, что и делать?
     — Да ничего, подрастут, выправятся, поумнеют, все будет нормально.
     — Надеюсь, надеюсь.
     — Мы-то тоже в молодости не святыми были.
     — Ну, кто как. — Галина быстро окинула Максима взглядом — промелькнула та самая улыбка — и стала пересчитывать номерки.
     Он помялся, потом сосредоточился и спросил:
     — Галя, а вы сегодня до скольких работаете?
     Она прекратила считать. Несколько секунд молчания. Затем опять быстрый взгляд:
     — Я? До трех. Мы с Зиной договорились, так как сейчас летом работы мало, обслуживать почти некого, все без верхней одежды, то я первую половину дня, а она вторую.
     — Это хорошо, когда работы мало, тогда сегодня еще увидимся. — И Максим пошел на свою базу.
     Там он разобрал один из барахливших осветительных приборов и наладил паяльник. Пока паяльник нагревался, Максим включил телевизор. Шел повтор вчерашней передачи Натальи Волковой с известным политиком.
     «Ладно, попаяю немного, а к половине третьего подойду на южный, лучше подожду, покурю. Но с чего же мне с ней все-таки разговор начать? — Он заглянул под стол и увидел несколько пустых бутылок из-под пива. — Вот, пацаны, балбесы, опять без меня тут были, надо будет у них ключи забрать, иначе шеф мне потом башку оторвет. А Галина-то как смотрит — по-доброму, нежно».
     В половине третьего Максим подошел к гардеробу. Зина уже пришла и переодевалась в рабочий халат, Гали на месте не было. Он заволновался, но Зина, увидев его, четко отрапортовала:
     — Добрый день, Максим, сейчас придет, не волнуйтесь, она, извините, в туалете, идите подождите ее на улице.
     — Добрый день, Зин, спасибо. — Волнение сразу прошло.
     Когда Галя вышла, Максим даже чуть-чуть оторопел. Просто он всегда видел ее только в застиранном синем рабочем халате, а в нормальной одежде ни разу, поэтому впечатление получилось совсем неожиданное: полуоткрытая блузка, укороченная юбка, туфли на каблуке. «Какие хорошие ноги», — лишь проскочило у него в голове, а она уже стояла прямо перед ним.
     — Мне надо по магазинам пройти, чего-нибудь домой поесть купить. У нас же сегодня зарплата.
     — Тогда, если можно, я с вами, помогу сумки носить.
     — Это можно, тем более я здесь рядом, на Сретенке живу, может, вы их и до дома мне донесете?
     — Конечно, донесу.
     Они вышли на проспект Мира и пошли в сторону Садового кольца.
     — Галя, а как дочку-то зовут?
     — Настя.
     — Моего — Володька, осенью уже демобилизуется, чуть-чуть осталось.
     — А где служит?
     — Да тут, в Подмосковье, в Ватутинках.
     — Вам повезло. А то сейчас эту Чечню по телевизору смотришь, так одни слезы. Я плачу, Настюха тоже, ребят жалко.
     — Да, жалко, я, честно говоря, и сам иногда плачу.
     — Вы?
     — А что тут такого? Разве можно на все это спокойно смотреть?
     — Ох, нельзя, нельзя.
     Затем они зашли в несколько магазинов, где Галя купила то, что ей нужно. В результате, у Максима в руках оказалось два больших увесистых пакета.
     — Не тяжело? — спросила она.
     — Мне? Да что вы, я ж всю жизнь аппаратуру таскал, теперь, правда, по причине должностного положения от этого освобожден, но иногда все равно приходится ребятам помогать. Уж и радикулит, и остеохондроз себе давно заработал.
     После этого они перешли Садовое кольцо и, пройдя по Сретенке метров сто, свернули в переулок.
     — Известные места, у нас здесь раньше одна из москонцертовских контор находилась — производственно-технический отдел, сколько ж тут выпито было… — Максим осекся. — Ой, что-то я не то говорю.
     — Да нет, ничего. Сколько ж вас потом по вечерам на скамейках валялось? — усмехнулась Галя.
     — Было дело. Может, даже вы меня на одной из этих скамеек видели в соответствующем виде.
     — Возможно. Мой дом как раз напротив вашего отдела. Ну что, Максим, спасибо что проводили, будем прощаться? — Галя протянула обе руки, чтобы взять пакеты.
     — Не знаю, наверное.
     — Тогда до свидания.
     — До свидания.
     И она ушла.
     Он закурил, потоптался, еще раз осмотрел знакомую территорию и собрался было уходить, как вдруг Галя вышла из подъезда, но уже без сумок. Лицо ее было пунцовым, в глазах — слезы. Максим быстро двинулся ей навстречу:
     — Что-то случилось?
     — Да Настюха опять забыла, что я сейчас по полдня работаю. Дверь открываю, а она там с парнем любовью занимается. Дым коромыслом, водка на столе. Так она мне еще, извините, голая с кровати говорит, чтобы я пару часиков погуляла. Представляете? Я сумки поставила в коридоре и ушла. — Она обреченно махнула рукой.
     — Ну слава богу, я уж подумал, что-то серьезное приключилось… фу, опять не то сказал, — он виновато отвел взгляд.
     — Ладно, проехали; так что давайте гулять.
     — Знаете, Галя, а может, пообедаем где-нибудь?
     — Можно, я с утра ничего не ела, а дома, как видите, мой обед накрылся. Правда, я и кошелек в сумке оставила.
     — У меня деньги есть. Где тут у вас поприличнее кормят?
     — Рядом. У метро хорошее кафе: шашлыки, куры-гриль, даже первые блюда. И все недорого.
     Галина и Максим пообедали и направились обратно к ее дому. Как раз прошло часа два. Около подъезда они опять остановились.
     — Тогда еще раз до свидания. — Она повернулась, постояла, затем развернулась:
     — Максим, вот хотите честно скажу? Не могу идти туда. Парень, наверно, не ушел, я же вижу — вон свет горит, значит, у них там все продолжается. Устраивать скандал? Уже сил нет. Да и девка она взрослая, понятно, что я ей мешаю, но ведь никуда не денешься. — Галя подошла к нему совсем близко, и он, вдруг ощутив исходящий от нее какой-то сильный импульс, взял и решился произнести фразу, которую заготовил со вчерашнего дня:
     — Галя, а поедемте ко мне домой?
     — Как к вам домой? Максим, что вы говорите? Разве это возможно? А что, правда, можно? — Она посмотрела ему прямо в глаза.
     — А почему бы нет? Сейчас берем машину и ко мне, только выпить чего-нибудь купим, — Тут он подумал о том, как ко всему этому отнесется мать, но сразу же отмел эту мысль: «Ничего, переживет, все нормально». Однако, вслух добавил:
     — Только, извините, у меня мама дома.
     — Так вы с мамой живете? Вдвоем?
     — Ну, в общем-то, да.
     Галина еще раз взглянула на свои окна и решительно сказала:
     — Хорошо, едем.
     Когда они вошли в квартиру, мать, естественно, разговаривала по телефону:
     — Инночка, Максим с работы пришел, ну все, пока, а то он ругаться будет. Целую.
     Положив трубку, она заспешила в прихожую и там застыла — Максим привел женщину! За мгновение на ее лице попеременно отразились все чувства, какими природа одарила.
     — Это — Галя, мы с ней вместе в спорткомплексе работаем, это — моя мама, Лариса Александровна.
     Мать быстренько оправилась от потрясения и довольно бодро еще раз представилась:
     — Лариса Александровна. Вы, Галя, если хотите, туфли не снимайте, у нас сегодня не убрано.
     — Да нет, я сниму, а то ноги устали. Максим, если можно, дайте какие-нибудь тапочки.
     — Сейчас, Галечка, я вам свои дам, парадные, мне их Максим на Новый год подарил, ни разу не надевала. — Мать скрылась в своей комнате, погремела там ящиками шкафов и вынесла красивые, вышитые бисером тапочки.
     — Вот, пожалуйста.
     — Спасибо.
     — Галя, проходите в мою комнату, располагайтесь, телевизор включите, я пока что-нибудь закусить сооружу. Мам, у нас есть что-нибудь? — Максим открыл Гале дверь в комнату, проследил из прихожей, как у нее получится включить телевизор. Получилось, и он закрыл дверь.
     — Максюш, только у нас нет ничего закусить, — полушепотом произнесла мать.
     — Как нет? — нервно и так же полушепотом спросил он. — У тебя все время ничего нет. Куда ты деньги деваешь? Давай что есть: колбасу там, сыр, огурчики-помидорчики, хлеб, сладкого чего-нибудь.
     — Сладкого нет.
     — Тьфу, ладно, давай что есть.
     Максим вошел в комнату, достал из своей сумки купленную по дороге бутылку коньяка и поставил ее на журнальный столик.
     — А у вас, Максим, ничего, уютно, — сказала Галя.
     — Какой там уютно. Холостяцкая обитель. — Он вдруг с ужасом заметил в углу пары три своих грязных носков, грязные трусы на стуле, а на подоконнике переполненную вонявшими окурками пепельницу.
     — Извините, сейчас я бардак по-быстрому уберу. — Он одной рукой сгреб носки и трусы, другой взял пепельницу, вышел и вернулся.
     — Заходи, мам.
     Она вошла, поставила на столик тарелку с сыром и колбасой, тарелку с помидорами, огурцами и болгарским перцем. Все было аккуратно нарезано и разложено.
     — Галя, вы какой хлеб будете, черный или белый?
     — Да не волнуйтесь, Лариса Александровна, любой. Вам помочь?
     — Нет-нет, что вы, сидите, я сама все сделаю. Мать принесла хлеб и по-лакейски замешкалась у стола. Максим все понял и принципиально на это не отреагировал, но она не уступала в своем намерении и чуть ли не пропищала:
     — Мне-то можно поприсутствовать? Я мешать не буду.
     — Ну что ты спрашиваешь, конечно, садись, — демонстративно кашлянув, сказал он.
     Галя посмотрела на одного, потом на другую, о чем-то догадалась и смутилась:
     — Лариса Александровна, вы меня прямо в какое-то неудобное положение ставите.
     — Нет-нет, это я так, — она села в пододвинутое Максимом кресло. — Я недолго, мне ведь тоже с молодежью пообщаться хочется.
     — Мам, прекрати юродствовать. Ты выпьешь с нами?
     — Совсем чуть-чуть.
     Они выпили. Тут по телевизору вдруг опять очередной сюжет с Н. Волковой. Мать, уже слегка зарумянившаяся, ни с того ни с сего, возьми да брякни:
     — А ведь Максим с этой Наташей в одном классе учился, за одной партой сидели, даже дружили.
     — Ну причем сейчас здесь это? Сколько времени-то прошло? Уж пора все забыть, — он строго посмотрел на нее,
     — И то верно, Максюш, — ответила она.
     — Максим, это что, правда, прямо за одной партой? — с какой-то наивностью и в то же время с искоркой в глазах спросила Галя.
     — Ну было дело, сидели один день. — Он встал из-за стола и пошел на кухню покурить.
     Мать тут же следом направилась за ним, сказав Гале:
     — Вы извините, что мы вас бросаем, по-моему, у меня там где-то шоколадные конфеты остались. Сейчас принесу.
     На кухне она подошла к Максиму и негромко возбужденно проговорила:
     — Хорошая женщина, ты кури поменьше, иди к ней. Есть, есть у меня сладкое. Давай, иди.
     Под конфеты они еще налили по рюмочке, и мать, со словами: «Ну вы тут общайтесь без меня», — удалилась из комнаты.
     Галя, подняв руки вверх, потянулась и полуприлегла на диване. При этом ее укороченная юбка еще более укоротилась. «Боже мой, какие все-таки хорошие ноги», — он стрельнул взглядом дальше под юбку, но, заметив, что она в этот момент посмотрела на него, отвернулся.
     — Знаете, Максим, я уже сто лет не пила и так с непривычки опьянела, — она зевнула, прикрыв ладонью рот, — что-то ужас как спать хочется. — Галя сбросила бисерные тапочки, подняла ноги на диван и прикрылась пледом.
     — Тогда я пойду чайник поставлю. Будете чай?
     — Обязательно, — ответила она и почему-то сладко улыбнулась.
     Пока закипал чайник, Максим с кухни успел поговорить по телефону с одним из своих сослуживцев, дав ему несколько советов, связанных с работой. Мать крутилась рядом, делая вид, будто что-то убирает-прибирает. Когда он положил трубку, она подкралась к нему и заговорщицки прошептала:
     — А Галя что, останется?
     — Ну ты же сама хотела, чтобы я себе женщину нашел, вот тебе, пожалуйста — женщина.
     Максим разлил чай по чашкам и, вместе с сахаром и серебряными ложечками, понес на подносе все это в комнату. Там он увидел уже вовсю спящую Галину. В уголке ее приоткрытого рта блестела капелька слюны.
     «Ну вот и попили чайку», — Максим поставил поднос на столик и опять вышел из комнаты.
     Пару часов он бродил по квартире туда-сюда, и его снова охватил страх: «Что же теперь делать? Вот ведь нашел, познакомился, поухаживал, привел, поразговаривал, а дальше-то что? Да еще такая ситуация — сама осталась, не выгонишь же.
     Значит, надо вспомнить урок того бойца-красноармейца из книги и, закрыв глаза, «прыгнуть с третьего этажа».
     Максим разными намеками уговорил мать пойти к себе. Она с неохотой, но все же ушла, правда, не закрыв плотно свою дверь. «Подслушивать будет, ну и пусть».
     Затем он тихо вернулся в комнату и слегка притронулся к Галиному плечу. Она сразу открыла заспанные глаза и удивленно посмотрела вокруг:
     — Ой, Максим, извините, что так вышло, прямо неудобно как-то. Устала я чего-то, — Галя приподнялась и села на диване. — Сама не помню, как уснула.
     — Вы вот что, раздевайтесь и ложитесь совсем. — Она посмотрела на него и с некоторой паузой серьезно произнесла:
     — Тогда отвернитесь.
     В эту ночь Максим совершил свой прыжок, с открытыми глазами, и даже не ушибся, а, наоборот, приземлился очень удачно.
     Проснулись они рано. Мать, как всегда, спала. Они допили холодный вчерашний чай, съели по конфетке и вместе отправились на работу к десяти часам. Зашли с южного входа. Галя быстро переоделась в свой застиранный халатик и, мигом превратившись в гардеробщицу, опустив глаза, спросила:
     — Ну что, Максим, мы сегодня как?
     — Как и вчера, без пятнадцати три я здесь, ты к тому времени будь готова. Зине скажи, что с меня ей коробка конфет. Ну, в общем, она поймет.
     — Хорошо, я тебя жду, без пятнадцати три буду готова. — Она взяла тряпку и стала вытирать пыль со стойки гардероба, а Максим по длинному коридору отправился на свою северную сторону.
     Галя смотрела ему вслед, пока он не скрылся из виду.
     Максим был в гардеробе ровно без пятнадцати три. Гали опять не было.
     — А я уже знаю, что с вас мне причитается, да шучу, вон ваша идет, встречайте. — Зина что-то шепнула Гале на ухо, и обе как-то по-своему, по-женски, засмеялись. — Ладно.
     Они вышли из спорткомплекса.
     — Максим, давай ко мне заскочим, я хоть, извини меня, нижнее белье переодену.
     — Нет уж, поехали, у меня постираешь. Я тебе что-нибудь дам на себя накинуть.
     Мать встретила их с завязанной шерстяным шарфом головой.
     — Проходите, так плохо спала всю ночь. Только к утру заснула.
     — Понятное дело, — хмыкнул Максим.
     В комнате Галя сняла туфли и надела «свои» тапочки.
     — Слушай, Максим, смотри, какой мы за собой беспорядок оставили: постель не убрали, чашки грязные не убрали, окурки не выбросили. Тогда я сейчас сполоснусь и все уберу, давай что-нибудь накинуть, и я пошла в ванную.
     Он дал ей свой махровый халат, и она удалилась. Когда она вышла из ванной, мать, увидев ее в халате сына, сухо поджала губы.
     — Лариса Александровна, ничего, что я там свои вещи на батарею сушиться повесила, кстати, если можно, потом дайте мне какой-нибудь порошок, я ванну помою, а то она у вас вся желтая.
     Мать прищурилась и ответила:
     — Не надо, Галя, я сама помою.
     — Да нет, я помою, это быстро. — Галя собрала влажные волосы в хвост и прихватила их заколкой.
     — Я сама помою, потом.
     — Ну как хотите. Максим, тогда пойдем в комнате разберемся. Ты — постель, я все остальное. Они ушли, а мать негромко шикнула:
     — Ишь ты, какая шустрая.
     Пока он разбирался с постелью, Галя очистила стол от чашек и пепельницы.
     — Максим, принеси, пожалуйста, тряпку, я крошки и пятна со стола сотру, да и пыль у тебя везде. И окно открой, а то тут такой затхлый запах, пусть комната проветрится.
     — Галь, да брось ты — крошки, пятна, окно, и так все нормально, — он слегка приобнял ее за плечи. — Лучше ложись отдыхай, телевизор смотри.
     — Нет, я так не могу, — она мягко, но уверенно освободилась от его руки. — Открывай окно и неси тряпку.
     — Хорошо, принесу. — Максим вздохнул, засопел и пошел выполнять ее просьбу.
     На кухне мать, заметив его с тряпкой, ехидно сказала:
     — Шустрая бабенка, ничего не скажешь. Я пойду к соседке давление померить.
     — Иди-иди. — «Впечатлениями пошла делиться. Как же, сын женщину привел. Сейчас весь дом об этом знать будет. Ну и плевать».
     Давление она мерила где-то в течение часа. За это время Галя вытерла пыль, подмела. Все у нее получалось как-то споро и умело. Максим же лежал на диване, смотрел телевизор и продолжал сопеть, изредка комментируя ее действия: «Галюш, видеокассеты не надо трогать и протирать их... мою сумку оставь, где стоит... носки я сам уберу... стол не двигай, мне так удобно...» и т.д.
     Закончив уборку, Галина села рядом с ним.
     — Ну вот, теперь более-менее чисто, правда, ты мне так толком и не дал убраться, тут у тебя непочатый край работы. Ну ничего, сейчас отдохну немного и пойдем на кухню, надо посуду помыть и плиту попробовать оттереть, а то на ней слой жира, небось, за сто лет накопился. Я и порошок у вас нашла.
     Это Максима уже задело:
     — Ничего не за сто лет. Мать ее мыла в этом году. Я тебя прошу, Галь, все, хватит, достаточно.
     — В этом году, — она усмехнулась и потянула его за рукав рубашки.—Вставай, пошли.
     Он поморщился, но все же встал с дивана.
     Галина мыла посуду, Максим разговаривал по телефону по работе и курил, когда мать вернулась от соседки. Услышав звук моющихся чашек, вилок и тарелок, она устремилась на кухню.
     Максим, почувствовав неладное, прекратил разговор и положил трубку.
     — Галя, я же просила ничего не трогать, — взвилась мать. — Я не люблю, когда без моего ведома в моей квартире что-то трогают. Тем более, вы не так ставите посуду в сушилку, у меня другой порядок.
     Она подошла к сушилке и с шумом стала переставлять посуду по-своему. Галя, зажатая ею в угол, бросила губку в раковину и обидчиво, но все же довольно уверенно отреагировала:
     — Лариса Александровна, я же хотела, как лучше, чтобы чисто было, я вон и плиту уже порошком засыпала.
     — Знаете, милочка, здесь я хозяйка, командуйте у себя дома. А эта грязь — моя грязь.
     Галина поджалась, выбралась из угла и, резко открыв кухонную дверь, ушла в комнату.
     — Мама, ну что тебя понесло? Что ж ты за человек-то? — И Максим поспешил вслед за ней.
     Галя сидела на диване, уставившись в телевизор невидящим взглядом. Глаза ее были полны слез, но она не плакала.
     — Вот видишь, Галюш, я же тебе говорил: не суетись; как чувствовал, что этим кончится. Ведь все так хорошо начиналось, и на тебе. Кстати, мать в чем-то права, не лезь со своим уставом в чужой монастырь. Мне же тоже неприятно — это у нас грязное, то у нас грязное.
     Она повернулась к нему и, как бы оправдываясь, чуть ли не с мольбой, сказала:
     — Но я же хотела, как лучше.
     — А получилось, как хуже.
     Они отвернулись друг от друга, и теперь уже оба также невидяще вперились в телевизор.
     Минут через десять Галя вздохнула, хлопнула руками по коленям и встала:
     — Знаешь, Максим, поеду-ка я домой. Хорошего должно быть понемножку.
     Он хотел было мужественно возразить, воспрепятствовать этому, но, вдруг почувствовав какую-то апатию ко всему происходящему, лишь сказал:
     — А как же ты поедешь? У тебя же ведь еще трусики на батарее не высохли.
     — Ничего, доберусь как-нибудь без них, дома высохнут, ты меня только на машину посади.
     — Конечно, посажу. А это не опасно?
     — Не опасно. Выйди, пожалуйста, я оденусь.
     Она оделась, вышла на кухню, где мать возилась с плитой, размазывая по ней порошок.
     — До свидания, Лариса Александровна. — Мать, даже не повернувшись, искусственно-вежливо ответила:
     — До свидания, Галя, заходите.
     — Хорошо, зайду как-нибудь, спасибо.
     Максим поймал машину, запомнив на всякий случай номер, поцеловал Галю в щеку, попрощался и отправился в сторону дома. По дороге он взял бутылку водки и не спеша, понемногу начал из нее отпивать. Апатия как-то незаметно прошла, постепенно вернулась уверенность. «Домой, домой, хочу домой, — Максим задумался, — к маме».
     Когда мать открыла ему дверь, он был уже совсем пьяный.
     — Хорош, кавалер. Проводил?
     — Проводил, — буркнул Максим и сел в прихожей на стул, пытаясь снять с себя ботинки. Это у него никак не получалось.
     — Давай помогу. — Мать наклонилась.
     — Спасибо, уже помогла. — Он с трудом, но все же сам снял ботинки, так и не развязав шнурки.
     — Иди пей чай.
     Максим покорно встал и направился на кухню.
     Она налила ему чай и села рядом. Он отхлебнул и, естественно, обжегся. Открыв рот, Максим закашлялся. Вдруг плечи его затряслись, из носа потекло, и он зарыдал.
     Мать подбежала к нему, стала махать полотенцем и дуть в лицо.
     — Отстань, — прохрипел Максим, грубо отстранив ее рукой.
     — Хорошо, хорошо, ты дыши, дыши. — Она отошла и села на место.
     Он немного очухался, вытер полотенцем лицо, закурил, но продолжал судорожно всхлипывать.
     — Мам, ведь я всю жизнь чего-то боюсь, всего, с детства, с рождения, и ты во всем этом виновата, да, ты. Я боюсь работы, женщин, машин, войны, тебя, жизни боюсь, понимаешь?
     — Понимаю, Максюш, понимаю. Я сама всего боюсь. А хочешь водочки?
     — Ничего ты не понимаешь. А откуда у тебя водка?
     — Оттуда. Из твоих заначек все время по чуть-чуть отливаю. Вот и накопила.
     — Хитра. То-то я чувствую, что у меня постоянно не хватает.
     Она удалилась в свою комнату, потом вышла из нее с полным хрустальным бокалом водки.
     — На, выпей, сынок, успокойся. Он выпил все одним махом, еще больше захмелел, и настроение сразу изменилось с минуса на плюс.
     — Мам, слушай, а давай споем?
     — Давай, сынок, — обрадовалась она. — А что петь-то будем?
     — А все равно. Неси песенник, все подряд будем петь. Мать принесла песенник, и они запели — задушевно, на два голоса: русские народные, романсы, песни советских композиторов. Она снова сходила в комнату и вернулась, держа в руке еще полбокала водки. Максим выпил. Так они опять до кашля и хрипоты пропели часа полтора. Устали.
     Он подвинул свой стул ближе к ней, обнял ее:
     — Мам, можно я тебя поцелую?
     — Целуй, целуй, сынок. — Максим поцеловал ее в губы.
     — Знаешь, мам, ты у меня самая лучшая, самая дорогая, никого больше не хочу любить, кроме тебя.
     — И ты у меня самый лучший, самый умный, самый дорогой, и люблю я только тебя. — Она положила ему на плечо свою маленькую седенькую головку.
     Он погладил ее по волосам.
     — Мам, а правда нам хорошо с тобой вдвоем, и никто нам больше не нужен?
     — Правда, сынок, правда, никто.
     — Даже всякие там Наташки Волковы и прочие Гали.
 

Рассказы Николая Устьянцева 
опубликованы в Литературном журнале Союза писателей Москвы «Кольцо «А».

Николай Устьянцев. На отдыхе. - Рассказ
Николай Устьянцев. Два в одном. - Рассказ
Николай Устьянцев. Прислуга. Генотип. Администратор. - Рассказы
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2009  ЭРФОЛЬГ-АСТ
e-mailinfo@erfolg.ru