Читальный зал
На первую страницуВниз

Наталия Кравченко родилась и живет в Саратове. Филолог, член Союза журналистов, работала корреспондентом ГТРК, редактором в частном издательстве. Читает публичные лекции о поэтах разных стран и эпох. Автор 18 книг стихов, литературных эссе и критических статей. Публиковалась в журналах и литературных альманахах: «Нева», «Артикль», «Семь искусств», «Гостиная», «День и ночь», «Южное сияние», «Зарубежные Задворки», «Бумжур», «Слово\Word», «Сетевая словесность», «Сура», «RELGA», «Новый свет», «Фабрика литературы», «Литерра»,, «45-я параллель» и других. Лауреат нескольких международных конкурсов. Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала «Эрфольг» – 2013.

 

НАТАЛИЯ  КРАВЧЕНКО

И ВЕРУЮ, И ЛЮБЛЮ


* * *

Осень – это вторая весна,
как сестра, что не Ольга, – Татьяна.
Та была весела и ясна,
а другая из слёз и тумана.

Но вторая умела любить,
и грустить, и раскрашивать слово,
молча нежность в печали топить,
и горстями разбрасывать снова.

Каждый лист – это тоже цветок,
только знающий больше, чем надо.
И дожди – это новый виток
от капели до хляби и хлада.

Осень – это убийца весны,
но – на миг, не всерьёз, понарошку,
чтоб понять, как дороги грязны,
и прокладывать к солнцу дорожку.

Жизнь весной голосит петухом,
день людским половодьем запружен.
Осень – то, что в остатке сухом.
То, что жизнь преподносит на ужин.

Осень с нами мудра и честна,
как последняя жизни попытка.
Осень – это прощальная нам
уходящего года улыбка.



* * *

Стол накрыт на шестерых…
Арсений Тарковский     

Накрыла стол на шестерых
из их любимых блюд.
Я представляю их живых
и как живых люблю.

Отец и мама, муж и брат,
и бабушка, и я...
И каждый так друг другу рад,
ведь мы одна семья.

Какая разница, что нет
их на земле давно.
Мы были вместе столько лет,
что это всё равно.

Я наливаю им вина.
Как кровью стол залит.
Я знаю, в чём моя вина,
где у меня болит.

И каждый тут до боли мой,
принадлежащий весь...
Не нужен мне никто седьмой,
он лишний будет здесь.


* * *

Бабочка – баба – бабушка –
женщины путь унылый
до гробового камушка
и темноты могилы.

Бабушка – баба – бабочка –
пусть всё в таком лишь стиле,
чтобы свеча и лампочка
смерть мою осветили.

Чтоб, опаляя крылышки,
всё же успеть согреться.
Большего не открыли же
способа или средства.

Как же всё быстро минуло –
бабушка – баба – детка...
Хоть и была ты длинною,
жизнь моя – однодневка.


* * *

Собака косточку зарыла,
припрятала на чёрный день.
Очаровательное рыло,
потешный мой меньшой братень.

Заначку приберёг на завтра,
пока сейчас желудок полн.
А у меня так поздно завтрак,
что в ужин переходит он...

Да, есть чему нам поучиться
у бережливого зверья.
Запасы делаем мучицы,
консервов, круп, причём не зря.

На чёрный день… И будешь прав ты,
когда придёт он в день любой.
Но не откладывай на завтра
ни жизнь, ни радость, ни любовь.


* * *

Всяк забывается как может:
кто водкой, кто мечтой иль шашней…
Меня несбудущее гложет,
что каждый новый день – вчерашний.

Душа дырява от пробоин,
в своём соку устав вариться.
День будет снегом обезболен,
и фонари стоят как шприцы.

Болеть, любить и любоваться
всем, что есть в жизни дорогого...
Моя мечта начнёт сбываться,
но у кого-нибудь другого.

А ты, преодолев загробье, –
хотела я иль не хотела, –
бежишь по венам вместе с кровью,
став частью и души, и тела.


* * *

Пока я параноидально
всё думала о чёрных днях,
летали птицы в синих далях,
цветы цвели и опадали,
травинки пробивались в пнях.

Пока я всё негодовала,
рвала-метала, словом жгла,
вставало утро как бывало,
лучи в окно моё совало,
а по ночам луна плыла.

Так жизнь прошла, не начинаясь,
в бою, в запальчивом хмелю.
Ей продолженье сочиняя,
смотреть теперь обречена я
лишь вслед тому, кого люблю.

Мы на мгновенье отлучились,
но не начать чего-то впредь.
Обида жжёт, как перец чили.
Глаголом жечь нас научили,
труднее просто им согреть.

Шестое чувство развивая,
я позабыла о пяти.
И жизнь моя полуживая,
с сошедшего с ума трамвая
соскакивает с полпути.


* * *

Алфавитная книжка прошедших времён,
всем знакомым дававшая кров.
Сколько лишних уже и забытых имён,
невостребованных номеров.

Кто уже не поднимет сомкнувшихся век,
кто на дальнем живёт рубеже,
с кем поссорилась и поругалась навек,
хоть причины не вспомнить уже.

Тот, о чьё опиралась когда-то плечо,
тот, кто мне говорил, что любил...
Но душе уже не говорят ни о чём
эти мёртвые числа мобил.

Словно я позабыла какой-то язык,
на котором болтала давно.
Он теперь бессловесен, бесцветен, безлик,
и значенье его мне темно.

Алфавитная книжка разбухла от цифр,
их когда-то мой палец искал...
Но душе непонятен уже этот шифр,
что когда-то сердца отмыкал.


* * *

Чашка твоего имени,
мамина пиала...
Видишь ли ты и ты меня,
как я из них пила?

Все предметы как стёртые,
а чашки со мной всегда.
Всё без вас стало мёртвое,
но там – живая вода.

И сколько, Бог, ни караешь ты,
и как бы мир ни был скуп –
но я припадаю к краешку,
где след тепла ваших губ.

Тяну ту минуту, длю её,
от чая – как во хмелю.
И пью как будто целую я,
и верую, и люблю.


* * *

Один другого сон нелепей,
что в них намешано, бог весть...
Поскрипывает тихо мебель,
как будто кто-то в доме есть...

Какие сны ей ночью снятся? –
суставы старые скрипят...
Кашпо под окнами теснятся –
цветы растут в них как хотят.

Пусть будет всё, как было прежде –
не изменяю ничему,
ни старой выцветшей одежде,
ни пожелтевшему письму.

И бра для чтенья в изголовье –
всё как и раньше, на двоих.
И так же начинён любовью
мой свежевыпеченный стих.

И если тень твоя однажды
слетит сюда в полночный час –
увидишь мир всё тот же наш ты,
что ждёт тебя, в слезах лучась.


* * *

Если не лелеять вещи,
не налаживать уют,
наступает ад зловещий,
волки зайчиков жуют.

А ко мне приходят в гости
зайчик солнечный с волчком.
Согревают мои кости
тёплым сказочным бочком.

Счастье зайчиком мелькнуло,
в лес унёс его волчок.
Всё мгновенно, всё минуло…
Но об этом мы – молчок.

Но семь пятниц на неделе
мне подскажут в унисон:
ты придёшь на самом деле.
Я протру глаза: не сон.

Я тебя светло встречаю,
скатерть белую стелю.
Привечаю, отвечаю
на любой вопрос: люблю.

Не успеешь оглянуться –
а меня простынет след.
Скатерть есть, тарелки, блюдца,
только нас за ними нет.

Белым парусом отчалю,
облик облака приму.
Солнца длинными лучами
хоть оттуда обниму.


* * *

Как ребёнок в детском саду,
что забыли когда-то забрать
и оставили тут на беду
одному догорать...

Жизнь промчалась – иду, иду!
Тебе не с кем в саду играть.
Я несу для тебя еду...
А уж умирать.

Что за с временем ерунда,
словно ветром его отнесло...
Это божья соломинка, да?
Нет, Харона весло.

Я хотела к тебе скорей,
но была другим занята.
Почему тут вместо дверей
отлита плита?


* * *

Не растает никак эта наледь.
Я устала от наших невстреч.
Я хотела б хотя бы на память,
что ещё мне осталось, сберечь.

Жизнь, как поезд, проносится мимо,
и дыханья всего лишь на вздох.
Пронеси эту чашу, помилуй,
пощади нас, безжалостный Бог.

Толпы кинулись делать запасы,
но напрасен мартышечный труд.
Нету спасу, пойми, нету спасу,
люди раньше, чем крупы, умрут.

Но, пока не утянуты в омут, –
просто делать, что сердце велит.
И прикладывать, словно к живому,
стих как пластырь, когда заболит.

А когда поведут на закланье
и земшару настанет хана –
повторять буду как заклинанье
обожаемые имена.


* * *

Летят снаряды, ликует демон,
дома горят...
Мои родные висят по стенам,
меня хранят.

Любимых руки, глаза и плечи,
мой рай земной.
Ваш образ млечен и вы далече,
но вы со мной.

И отступает куда-то горе,
и свет в окне...
Ну вот, мы снова как прежде в сборе.
Лишь смерти нет.


* * *

Была сестрой, подругою, женою…
Умчалась жизнь за тридевять морей.
Всё жалкое, великое, смешное
сойдётся в строчке точечной моей.

Я по утрам забрасываю невод,
перебираю слов моих улов.
Переплелись так тесно быль и небыль,
меня то тем, то этим уколов.

Что было, то прошло и стало мило…
А как всё это было наяву?
И я себя терзала и томила
с собою беспощадным рандеву.

Я вспоминаю прошлое и плачу…
И нету никого уже вокруг,
кто бы сказал: «Я помню всё иначе,
не так всё это было, старый друг».


* * *

Как на лодке плыли мы по реке,
а потом лежали на берегу...
Как мне сладко спалось на твоей руке,
просыпалось от прикосновенья губ…

А сейчас я которую ночь не сплю,
вспоминаю ту лодку, песчаный плёс…
Это сладкое, сладкое слово «люблю»
для меня теперь солоно всё от слёз.

Мне с тобой земля была как альков,
а сейчас – как снегом всё занесло.
Нет ни звёзд на небе, ни облаков,
всё вокруг застыло без тёплых слов.

Я живу бесцельно и вопреки,
по обрывам снов по ночам скользя,
без твоей руки, без родной реки,
той, в которую дважды уже нельзя…


* * *

Под черёмухою души так близки…
Как слова мои, губами их лови –
бело-розовые кружат лепестки...
Это музыка для тех, кто ждёт любви.

Взявшись за руки, средь зелени аллей,
в мир, что движется от солнца и светил...
Нежно кружатся пушинки тополей...
Это музыка для тех, кто полюбил.

Это было всё у нас или у вас,
провожая с колыбели до могил.
А деревья закружил осенний вальс...
Это музыка для тех, кто отлюбил.


* * *

А подарки жизни были ярки,
Бог бросал мне сверху их: лови!
Собирала фантики и марки,
а потом признания в любви.

Жизнь промчалась быстро, без заминки.
Растеряла всех своих ферзей...
Собирала на твои поминки
уцелевших близких и друзей.

Но, идя за новыми гробами,
шелестя, как палая листва,
собираю памяти гербарий,
коллекционирую слова.

Собираю сердце по кусочкам
и приметы прошлого коплю.
Как в букет осенний худосочный,
собираю всех, кого люблю.

Дорогие тени собираю,
перья от небесного крыла...
Может, оттого не умираю,
что не всё ещё я собрала.


* * *

Пишу тебе, свет мой, умница...
А на конверте адрес:
Тот свет. Небесная улица.
Квартира – значок крест-накрест.

Но знаю, и так читаешь ты,
минуя слова и голос,
все сны мои, все утаешки,
не скрытые ни на волос.

Везде за тобою следует
душа моя словно хвостик.
От мира иного к этому
я знаю надёжный мостик.

Ты в каждой строке и помысле,
что нежили и томили.
Весной молодые поросли
взойдут на твоей могиле.

В обнимку с твоей кассетою –
и не одной вообще-то –
мы будем с тобой беседовать
о самом большом и тщетном.


* * *

Я карточку эту храню много лет,
как клады хранят и медали,
как в прошлое наше счастливый билет,
как пропуск в волшебные дали.

Мы в зале сидим, от смущенья тихи,
не помня себя от волненья.
Артисты мои там читают стихи,
а ты – режиссёр представленья.

Там солнце короной в моих волосах,
и ты – словно в облачном нимбе...
И здесь уж никто ни в каких небесах
тебя у меня не отнимет.

Казалось, что ангел над нами парил,
казалось, такого нельзя нам...
Спасибо за жизнь, что ты мне подарил –
без страха, упрёка, изъяна.

И я этой жизни там рукоплещу,
тому, что блистало на сцене.
И в карточке этой как будто ищу
то, что самой жизни бесценней.


* * *

В сказке жила со счастливым концом
и любовалась любимым лицом.
Я – Маргарита, Сольвейг, Ассоль.
Пели ступеньки: до-ре-ми-фа-соль...

Мы разминулись с тобой в темноте.
Хоть мы всё те же, нас нету нигде.
Больше ступеньки уже не поют,
в доме часы, словно колокол, бьют.

Осень убила лето тепла.
Медленно Лета мимо текла...
Я Ярославна. Слышишь мой вой?
Как же мы славно жили с тобой.


* * *

Как хорошо тогда с тобой мы жили –
до смерти, до ковида, до войны...
Любой минутой вместе дорожили,
и дни летели, радости полны.

Они летели, не касаясь быта,
как будто нёс корабль девятый вал.
Свет погасить на кухне мог забыть ты,
но слов любви вовек не забывал.

Бывали дни с тоскою без просвета,
тонувшие в болезнях и слезах.
А я ловила – как лучи рассвета –
осмысленные проблески в глазах.

И Бога я молила, молча воя,
что не отдам тебя я на убой...
Ушло с тобою всё тепло живое,
надежда, вера, только не любовь.

Воспоминанья с запахом лаванды,
окно в слезах весеннего дождя...
Свет, что гасить когда-то забывал ты,
теперь навек оставил, уходя.


Мама

До участка «7-8 е»,
до зелёной потом цистерны –
путь к оградке, к скамье, к семье,
к моей маме затвержен верно.

Помню домик наш, невелик,
коммуналки многоголовье.
И Сикстинской мадонны лик
над младенческим изголовьем.

В тех чертах я видала то,
что в тебе озаряло светом.
И жила с ощущеньем, что
я расту под твоим портретом.

Я иду к тебе по тропе,
что прервётся у края поля.
С каждым годом и днём к тебе
приближаюсь всё боле, боле.

Принимаю подарки твои –
лучик, бабочка или цветик.
Ты любовью меня напои,
передай от тебя приветик.

Как из рук твоих молоко,
как в твоих волосах заколка...
Мама, мне тут недалеко.
Мне уже до тебя недолго.


* * *

Смотрят на меня глазами окон
призраки любимых и родных.
И луна косит печальным оком,
освещая нас с тобой одних.

Те места, что улетели с дымом,
в памяти нетронуто целы.
Там со мною нерушимо ты был,
там навек прочны мои тылы.

Птицей в ночь летит тоска о друге.
Где ты, моё счастье ни о чём?
Призрак манит, не даётся в руки,
ускользает солнечным лучом...

С той поры, когда была женою,
как-то всё похолодало тут.
Стены оглушают тишиною.
Страшен дом, в котором нас не ждут.

Но ещё свежо, свежо преданье,
как тот вальс кружил с тобой в ночи...
Давними аккордами страданья
нестерпимо музыка звучит.

И несёт она меня над бездной
к тем далёким памятным местам...
Где-то ждёт единый дом небесный,
и мы все как дома будем там.


* * *

Сколько чудится утешений –
листик, пёрышко голубое...
Это отзвуки отношений,
как когда-то – у нас с тобою.

Все мы в этом мире мишени –
никуда от расплат не деться.
Но вокруг – полно утешений,
стоит только лишь приглядеться.

Жизнь полна кривых искажений,
но под ними мир – юн, прекрасен.
Как мне хочется утешений, –
нежных струн, соловьиных басен.

Я шаги твои сердцем слышу,
словно мы одной крови, круга.
Все мы знаки, что кем-то свыше
посылаются друг для друга.


* * *

Я радуюсь тому, о чём мечтаю,
как будто бы оно произошло.
Прорехи дней надеждами латаю,
вынашиваю слово «хорошо».

Оно не терпит пышного убранства,
а просто, бескорыстно и щедро,
вне времени оно и вне пространства,
поскольку с нами не произошло.

Оно ещё не олицетворилось,
не обретя материю и плоть,
но с ним уже та божеская милость,
что может всю судьбу перемолоть.

Я мучилась и всё же научилась
у голоса, что слышится в груди,
не горевать о том, что не случилось,
а верить в то, что это впереди.


* * *

Обменяла жизнь на поэзию,
но надеялась, что Господь
всё ж для пущего равновесия
мне оставит хотя б щепоть.

Нет, всю жизнь я свою прогрезила,
видя сны одни из-под век.
Мне одна лишь стезя – поэзия,
как репрессия на весь век.

Но не страшен мне мир укусами
в невесомом моём тылу.
Я в тарелке своей, в соку своём,
я в стихии своей плыву.

Паутинку в себе разматывать
и плести из неё узор…
Понимаю хоть и сама-то ведь,
что кому-то всё это – сор,

что пылинкою незамеченной
буду сдунута в никуда.
Но, как крестиком чьим помеченной,
загорится в ночи звезда...

Как живёте вы без поэзии,
без воды её ключевой?
Ничего нет её полезнее
и болезненней ничего.


* * *

Ручкой и мышью снимается стресс,
жизни срастаются части.
Сон этот, бред этот, вечный мой крест –
это ведь, в сущности, счастье.

Ждать от небес долгожданную весть,
строчек возделывать грядки...
Жизнь после смерти, возможно, и есть,
после поэзии – вряд ли.

И потому я срываю печать
с губ, чтобы вам улыбнуться...
Музам поскольку не замолчать –
пушкам придётся заткнуться.

 

Наталия Кравченко. Маленький принц. Стихи
Наталия Кравченко. Почему бы и нет? Стихи
Наталия Кравченко. Любви лукавая усмешка. Стихи
Наталия Кравченко. За волшебно звучащею фразой. Стихи
Наталия Кравченко. Неизреченные слова. Стихи
Наталия Кравченко. Во имя драгоценного улова. Стихи
Наталия Кравченко. По живому. Стихи


     

На первую страницу Верх

Copyright © 2022   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru