Читальный зал
На первую страницуВниз

Наталия Кравченко родилась и живет в Саратове. Филолог, член Союза журналистов, работала корреспондентом ГТРК, социологом, редактором в частном издательстве. С 1986 г. читает публичные лекции о поэтах разных стран и эпох. Публиковалась в журналах «Саратов литературный», «Русское литературное эхо», «EDITA», «Семь искусств», «Сура», в Интернет-альманахах «Порт-Фолио», «45-я параллель», «Лексикон» «Над суетой», культурологическом журнале «RELGA». Лауреат 13-го Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира» (2-е место, Нью-Йорк, 2003). Финалист 5-го Международного конкурса русской поэзии им. Владимира Добина (Ашдод-Израиль, 2010). Дипломант Международного поэтического конкурса «Серебряный стрелец» (Лос-Анджелес, США, 2011). Дипломант Международного поэтического конкурса «Цветаевская осень» (Одесса, 2011). Лонг-лист Международного конкурса поэзии «45-й калибр» (Москва, 2013) Лонг-лист Второго Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2013/2014» (Бельгия, 2014). Номинант премии «Народный поэт» (февраль 2014). Лауреат конкурса имени Игоря Царёва «Пятая стихия» (2014) Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала «Эрфольг» – 2013.

 

НАТАЛИЯ  КРАВЧЕНКО

ЗА ВОЛШЕБНО ЗВУЧАЩЕЮ ФРАЗОЙ

* * *

О музыка, прошу тебя, играй,
пои лазурью, зорями, морями...
Так тихо с неба окликает рай,
который на земле мы потеряли.

Как пела ты, качая колыбель,
как небеса над нами голубели,
от моего пристанища в тебе –
и до твоей последней колыбели.

Душа, очнись, от песни отвлекись,
сойдя на землю, тяжкую и злую...
Но дерево протягивает кисть,
которую я мысленно целую…


* * *

Вот дерева скрипичный ключ,
которым отмыкают душу.
Весной его ласкает луч,
зимой снежинками опушит.

Причудливо изогнут ствол,
и не один гадал фотограф,
что означает жест его,
замысловатый иероглиф.

А я на свой толкую лад, –
как корчат их мученья те же.
Рай без любимых – это ад,
в каких бы кущах нас ни тешил.

Кривится, словно от резца,
как будто пламя жжёт утробу...
Но, чтоб глаголом жечь сердца,
сперва своё спалить попробуй.

И, сто ошибок совершив,
друг парадоксов – но не гений, –
спешу к кормушкам для души,
в места энигм и офигений,

здесь, на скамейке запасной,
в тиши дерев себя подслушать...
Укром, карманчик потайной...
Я рыба, я ищу где глубже.

Где небеса глядят в глаза,
где всё незыблемо и просто,
с души сползает, как слеза,
и позолота, и короста.


* * *

Привычно пряча горести в заботах,
нести свой крест – с кошёлками в руках,
уже не помышляя о свободах
и стискивая душу в берегах.

И думая порой, теряя милых,
годами в бездну падавших гуртом,
что вся земля – огромная могила
с несытым и оскалившимся ртом.

О молодость, завидую тебе я –
не радости и живости в очах,
а праву на ошибки, на «успею»,
на глупость и рыдания в ночах.

Ей было можно, потому что где-то
на глубине, средь горестей и слёз,
не верилось, что жизнь – это вендетта,
что это окончательно, всерьёз.

А нам теперь нельзя себя расклеить, –
собрать в кулак, держать себя в горсти,
а то ведь вправду кто-то пожалеет,
кошёлки пожелает донести.

Нет прав на это, чтобы не угаснуть...
Как важно нам понять однажды всем:
с живыми расходясь, теряем насмерть,
а мёртвых обретаем насовсем.


* * *

Мы в опале божьей этим летом,
в небесах горит звезда Полынь.
Холодно тебе под новым пледом,
несмотря что за окном теплынь.

Я иду на свет в конце тоннеля,
факелом отпугивая смерть.
Все слова – из пуха и фланели,
чтобы твои рёбрышки согреть.

С болью вижу, как слабеет завязь,
нашу жизнь из ложечки кормлю.
Как я глубоко тебя касаюсь,
как же я до дна тебя люблю.


* * *

Татьяной была или Ольгой,
весёлой и грустной, любой,
Ассоль, Пенелопою, Сольвейг,
хозяйкой твоей и рабой.

Любовь заслоняя от ветра,
как пламя дрожащей свечи,
Русалочкой буду и Гердой,
твоей Маргаритой в ночи.

Пусть буду неглавной, бесславной,
растаявшей в розовом сне,
лишь только б не быть Ярославной,
рыдавшей на градской стене.


* * *

Февраль! Чернил уже не надо,
когда есть вилы для воды.
Писать сонеты иль сонаты,
в сердцах растапливая льды.

Бумаге жизнь передоверив,
смотреть, как гаснут фонари,
в чужие не стучаться двери,
познав, что выход – изнутри.

Когда ж сойдёт на нет удача,
побив все карты до одной,
и вековая недостача
преобразится в вечный ноль,

когда все маски и личины
оскал покажут бытия –
и в минусовых величинах
надежда выживет моя.

Но даже там, где нет надежды,
моя любовь тебя спасёт.
Где утешенье безутешно,
она одна осилит всё.



* * *

Когда хорошо – мне грустно.
Ведь это скоро пройдёт.
Читаю с помощью Пруста
себя всю ночь напролёт.

Пока глаза не смежались –
копалась в своей золе.
Какие пласты слежались
в душевной моей земле?

Когда устаёт дорога
и жизни замедлен ход –
вгрызайся в свою утробу,
в колодец глубинных вод.

Там дремлет ночная тайна,
скрываясь за далью вех...
Невидимая реальность
невидима не для всех.

Пусть карта навеки бита
и слёзы текут из век –
но детский кусок бисквита
вернёт тебе прошлый век.

И жизнь по глоточку цедишь...
Минуту, неделю, год
в конце особенно ценишь –
ведь это скоро пройдёт.

Узнаешь, души не чая,
по-новому жизнь кроя,
как выплыть из чашки чая
в лазоревые края.

Не надо делать ни шагу –
земля сама за тебя
идёт, вынося из мрака,
как плачущее дитя,

в боярышник и шиповник,
в сиреневый шум и дым...
Как важно всё это помнить,
чтоб было навек живым.

В погоне за вечным раем, –
неужто же без следа? –
когда-то все умираем...
Но это не навсегда.


* * *

Запомнить это небо
и тени тополей,
чтоб там, где мгла и небыль,
мне стало бы теплей.

По тёмным волнам крови,
по лабиринтам снов,
туда, где кров без кровель
и чернота без слов,

неси меня, кораблик,
в нездешние края,
туда, где всё украли,
чем жизнь была моя.

Держитесь мёртвой хваткой
за то, что у черты,
за милую повадку
и близкие черты,

чтобы хоть эхом в бездне,
травинкой в волосах,
когда оно исчезнет,

оставив нас в слезах.


* * *

Лето оземь ударилось яблоком,
и оно сразу вдребезги – хрясь!
Обернулось нахохленным зябликом,
лица листьев затоптаны в грязь.

То, что с облака сыпалось золотом,
пропадает теперь ни за грош.
Веет холодом, холодом, холодом,
пробирает нездешняя дрожь.

Я живу, не теряя отчаянья,
мои пальцы с твоими слиты.
В мире хаоса, мглы, одичания
мне не выжить без их теплоты.

В неизбежное верить не хочется –
заклинаю: пожалуйста, будь!
Всё плохое когда-нибудь кончится,
уступая хорошему путь.

Если ж край – то тогда – не ругай меня –
я сожгу своей жизни шагрень,
чтоб согреться у этого пламени,
чтобы ужин тебе разогреть.

И когда Дед Мороз из-за облачка
спросит – как тебе? – в злую пургу, –
не замёрзла? – отвечу: нисколечко!
И при этом ничуть не солгу.


* * *

Кружусь с утра в дневном бедламе.
Зима, как короток твой день!
Лишь только разгреблась с делами,
а от него осталась тень.

Не тьма, лишь света убавленье,
а мне уже не по себе,
и кажется, что это звенья
чего-то схожего в судьбе.

Темнеет небо надо мною...
Нет, я не против января.
Подует нежно на больное,
утешит бликом фонаря.

Пока ещё не убивает,
лишь убывает до зари,
но в рукава мне задувает
и задувает свет внутри.


* * *

Душе так трудно выживать зимою
средь неживой больничной белизны,
под раннею сгущающейся тьмою,
за сотни вёрст от песен и весны.

О Боже, на кого ты нас покинул?!
Земля – холодный диккенсовский дом.
Небес сугробы – мягкая могила,
в которой жёстко будет спать потом.

Но кто-то, верно, есть за облаками,
кто говорит: «живи, люби, дыши».
Весна нахлынет под лежачий камень,
и этот камень сдвинется с души.

Ворвётся ветер и развеет скверну,
больное обдувая и леча,
и жизнь очнётся мёртвою царевной
от поцелуя жаркого луча.

Мы вырвемся с тобой из душных комнат,
туда, где птицы, травы, дерева,
где каждый пень нас каждой клеткой помнит
и тихо шепчет юные слова.

Я вижу, как с тобою вдаль идём мы,
тропою первых незабвенных встреч,
к груди прижавши мир новорождённый,
который надо как-то уберечь.


* * *

На дне рождения, на самом дне,
когда покинут все, кто были с нами,
нередко остаёмся мы одне
наедине с несбывшимися снами.

Идём, куда не зная, налегке,
и, получив за жизнь привычно неуд,
глазами что-то ищем вдалеке,
закинув в небо свой дырявый невод.

И там, витая в голубом ничто,
утратив всё, чего ты так алкала,
вдруг понимаешь: истина – не то,
что плещет на поверхности бокала.

На расстоянье зорче нам видней.
Любовь ценней в конце, а не в начале,
как всё, что затаилось в глубине,
на дне рожденья счастья и печали.

Мemento mori больше не хочу
и вырываю к чёрту это жало!
Я припадаю к твоему плечу,
прошу простить за всё, чем обижала.

О, счастье жить и знать, что не одна,
что мне дано без слёз и без истерик
русалкой подхватить тебя со дна
и вынести на безопасный берег.

И там, с тобой одним наедине,
плести свой день из небыли и были
и постигать, что истина на дне,
на дне того, что мы взахлёб любили.


* * *

Луны недрёманное око
следит за каждым из окон,
напоминая, что у Бога
мы все под круглым колпаком.

Души незримый соглядатай,
ты проплываешь надо мной,
напоминая круглой датой,
что всё не вечно под луной.

Чего от нас судьба хотела,
в час полнолуния сведя,
когда в одно слились два тела,
над сонным городом летя?

И, может быть, ещё не поздно
вскочить в тот поезд на бегу...
Ловлю ворованный наш воздух
и надышаться не могу.

Придёт зарёванной зарёю
иной заоблачный дизайн...
Летящий отблеск над землёю,
побудь ещё, не ускользай!


* * *

Раньше жизнь мы пили из горла
,
а теперь смакуем по глоточку.
Но пока ещё не умерла,
и над i не время ставить точку.

Кружатся над нами миражи,
маски на весёлом карнавале...
Где же то, что обещала жизнь,
что от нас так долго укрывали?

Праздник, обернувшийся бедой,
на дары наложенное вето...
Помнишь, как нам в детстве жёг ладонь
фантик, притворившийся конфетой?

Отыщи орех под скорлупой
и не бойся, что он там надкушен.
Приходи, безбашенный, слепой,
по мою облупленную душу.

Пусть не достучаться к небесам
и ларец с сокровищем потерян,
но откроет, что не мог Сезам,
ключик золотой от нашей двери.


* * *

На окраине жизни и горести
мы вдвоём незаметно идём,
не сбавляя замедленной скорости,
то под солнышком, то под дождём.

Метя дни то боями, то сбоями,
ни на миг не разняли руки
в этом мире, где рядом с тобою я
выживаю всему вопреки.

И признаться не стыдно, что смолоду
за твоим я скрывалась плечом,
под крылом укрываясь от холода,
обвивая тебя как плющом.

Не страдая сердечною засухой,
не меняя его на рубли,
прожила я все годы за пазухой
не у Господа, а у любви.


* * *

Незаметна стороннему глазу,
я по жизни иду налегке
за волшебно звучащею фразой,
что маячит ещё вдалеке.

Начинается новой главою
день в косую линейку дождя.
Зеленеет и дышит живое,
о своём на ветру шелестя.

Чтоб мотив тот подхватывал всякий,
напевая его при ходьбе...
А когда моя муза иссякнет,
то я буду молчать о тебе.


* * *

Жизнь моя дремлет, и сладкие сны
ей навевают остатки весны.

Пусть мне уже не послушен реал,
но – как воздушен ночной сериал...

Вот загорается в небе звезда,
приоткрывается дверь в навсегда...

Кружатся лица, как листья в лесу.
Сколько любви я с собой унесу...

Нежности кружево, сны наяву...

Чтоб вы так жили, как я не живу.


* * *

Старички, синички, синь небес
над скамьями городского парка.
Лёд слабеет и теряет вес,
жизнь его не более огарка.

Хрупкость льда, синичек, старичков...
Шла бы я и шла своей дорогой,
и зачем гляжу из-под очков,
маясь непонятною морокой.

Захотелось, мимо проходя,
им сказать: «Осталось так немного.
Слышите стук палочки дождя?
Это март приходит на подмогу!»

Так, чтобы и вправду помогло
старичкам и всей их малой свите:
«Верьте, скоро солнце и тепло!
Доживите, только доживите!»


* * *

Тюльпанов вытянуты шейки,
полуоткрыты губы роз…
Скорее напоить из лейки,
осуществив работу гроз.
Как будто повинуясь гласу
того, кто прячется в дали,
вдруг стали видимыми глазу
все утешения земли.
Глядеть поверх беды и горя,
поверх житейской суеты,
с росинкой в безмятежном взоре,
как эти свежие цветы.
И думать, как же это мудро –
наивно верить чудесам,
сердца распахивая утру,
живя по солнечным часам,
мечтая о небесной дани,
как пчёлка, собирая мёд
любви, надежд и оправданий,
всего, что нашу боль уймёт.
И знать, душистый мёд сбирая,
что в жизни есть не только ад,
а радость, отголосок рая,
цветущий соловьиный сад.


* * *

Надежду умножаю на неделю,
а годы на семь пятниц поделю.
Зачем мне то, что есть на самом деле,
в котором всё равняется нулю?

Сложу ночей горячечную темень,
добавлю слабый свет издалека
и это возведу в такую степень,
что мой ответ взлетит под облака!

И там сойдётся вопреки законам,
сольётся – да простит меня Евклид –
с ответом окончательным, искомым,
с тем, что ночами снится и болит.

И, подсчитав все битвы и раненья,
всё, что в слезах омыто и крови,
я сочиню такое уравненье,
в котором всё равняется любви!


* * *

Балкон распахнуло от ветра.
Привет тебе, утро, привет!
Щедры твои тайные недра,
и чем отплачу я в ответ?

Потешить в себе ли гурмана,
отдать свою дань стеллажу?
Мой день оттопырил карманы
и ждёт, что я в них положу.

Карманы пока что пустые,
и девственно чистый блокнот
глядит, чем заполню листы я,
что, право, важнее банкнот.

Ещё поваляться недолго,
собрать свою душу в горсти,
где тряпка, утюг и иголка
порядок спешат навести.

Я дыры судьбы залатаю,
я тришкин кафтан удлиню,
и вот уже жизнь, как влитая,
зовёт на свою авеню.


* * *

Утром, хоть сны ещё сладки,
я покидаю кровать
и устремляюсь в посадки –
воздух себе воровать.

Клёны, берёзы, осины
вытянутся в строю,
бабочки, голуби, псины
примут меня как свою.

Здравствуйте, парки и скверы!
Родом из блочной норы,
я полюбила без меры
щедрые ваши миры.

Сини и зелени море.
Тишь вдалеке от колёс.
Счастье за вычетом горя,
радость за вычетом слёз.


* * *

Как будто я оставлена на осень,
не сдавшая экзамен у судьбы:
запутавшись в задачке из трёх сосен,
искать в лесу ответы, как грибы,
читать в корнях вещей первопричины,
смирению учиться у травы...
А я бы и осталась, и учила,
да школа жизни кончена, увы.

Что, вечной второгоднице, мне делать
с просроченною жизнью и тоской,
с застывшим в пальцах мелом задубелым
над гробовою чистою доской?

Постойте, я не всё ещё сказала!
Но вышел срок, и всё пошло не впрок.
На том свету, как перед полным залом,
в слезах любви, в прозренье запоздалом
отвечу Богу заданный урок.


* * *

Жизнь протекает в неизвестности
и в песни претворяет сны.
Но вечно у родной словесности
я на скамейке запасных.

И всё же лучше буду в падчерицах
искать подснежников зимой,
чем угождением запачкаться
и изменить себе самой.

Пронзать чужие души лезвием
и ткать невидимую нить,
пока хоть что-то у поэзии
в составе крови изменить.


* * *

Финита комедия, хоть не смешна.
И дальше, как водится, лишь тишина.
Сценарий в помарках, исписан мелок.
Но можно ремарку ещё в эпилог?

Я знаю, в сценарии этого нет,
слова запоздали на множество лет,
но сквозь расстояния в тысячи миль
быть может она-то и вытянет фильм!

Пусть был оператор порою бухой,
снимал неумело на плёнке плохой,
вдруг луковка слова потянет весы,
и мой Режиссёр улыбнётся в усы?

Когда же всплывёт на экране «Конец»,
откликнется ль в ком-нибудь мой бубенец,
и вспыхнут ли в памяти титры огнём,
рассказывать будут ли детям о нём?

Не важно, что ночь занавесит окно,
что жизнь положила тебя под сукно,
и мучит душа многолетней виной...
Но слово последнее будет за мной!

 

Наталия Кравченко. Маленький принц. Стихи
Наталия Кравченко. И верую, и люблю. Стихи
Наталия Кравченко. Почему бы и нет? Стихи
Наталия Кравченко. Любви лукавая усмешка. Стихи
Наталия Кравченко. Неизреченные слова. Стихи
Наталия Кравченко. Во имя драгоценного улова. Стихи
Наталия Кравченко. По живому. Стихи


     

На первую страницу Верх

Copyright © 2016   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru