Наталия Кравченко родилась и живет в Саратове. Филолог, член Союза журналистов, работала корреспондентом ГТРК, социологом, редактором в частном издательстве. С 1986 г. читает публичные лекции о поэтах разных стран и эпох. Публиковалась в журналах «Саратов литературный», «Русское литературное эхо», «EDITA», «Семь искусств», «Сура», в Интернет-альманахах «Порт-Фолио», «45-я параллель», «Лексикон» «Над суетой», культурологическом журнале «RELGA». Лауреат 13-го Международного конкурса поэзии «Пушкинская лира» (2-е место, Нью-Йорк, 2003). Финалист 5-го Международного конкурса русской поэзии им. Владимира Добина (Ашдод-Израиль, 2010). Дипломант Международного поэтического конкурса «Серебряный стрелец» (Лос-Анджелес, США, 2011). Дипломант Международного поэтического конкурса «Цветаевская осень» (Одесса, 2011). Лонг-лист Международного конкурса поэзии «45-й калибр» (Москва, 2013) Лонг-лист Второго Международного поэтического интернет-конкурса «Эмигрантская лира-2013/2014» (Бельгия, 2014). Номинант премии «Народный поэт» (февраль 2014). Лауреат конкурса имени Игоря Царёва «Пятая стихия» (2014) Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала «Эрфольг» – 2013.

НАТАЛИЯ  КРАВЧЕНКО

ВО ИМЯ ДРАГОЦЕННОГО УЛОВА

* * *

Как хлопьям снега, радуюсь стихам.
Я их тебе охапками носила.
И мир в ответ задумчиво стихал,
поверив в их бесхитростную силу.

Был каждый день как новая глава.
Мне нравилось в шагах теряться гулких
и близко к сердцу принимать слова,
что бродят беспризорно в переулках.

Их мёрзлый бред отогревать теплом
единственно нашедшегося слова,
и дальше жить, мешая явь со сном,
во имя драгоценного улова.


* * *

А счастье – это как журавль,
что скрылся вдаль за облаками,
как поднебесный дирижабль,
как то, чего нельзя – руками.

Проснуться, утро торопя,
спешить в леса, сады и парки,
чтоб скрыться от самой себя,
спастись от вездесущей Парки.

Окно и двери распахну,
накину старенькое пончо...
Когда же, боже, жить начну?
Наверное, когда закончу.


* * *

Ива, иволга и Волга,
влажный небосвод.
Я глядела долго-долго
в отраженье вод.

И казалось, что по следу
шла за мной беда,
что перетекала в Лету
волжская вода.

Словно слово Крысолова
вдаль зовёт, маня...
Мальчик мой седоголовый,
обними меня.

Мы с тобой – живое ретро,
серебро виска.
В песне сумрачного ветра
слышится тоска.

Я не утолила жажды,
годам вопреки
мы войдём с тобою дважды
в оторопь реки.

Мы ещё наговоримся
на исходе дней,
до того, как растворимся
в тёмной глубине.


* * *

Я научилась штопать, шить и жить.
Как хорошо, что некуда спешить.
В незнаемое кончилась езда.
Нас сторожит вечерняя звезда.

И нам идёт пить чай с лесной травой,
всё, что привыкли делать не впервой.
Ты мумиё моё, ты мой женьшень.
Одна я беззащитна, как мишень.

Сменилась даль на пристальную близь.
Две половинки пазами слились.
С обочины смотрю с улыбкой я.
Не тем вы озабочены, друзья.

Нам не висеть в трамвае в часы пик.
«Что нового?» поставит нас в тупик.
Но вечно новы дождик по весне
и радуга цветастая в окне.


* * *

С тех пор как я присвоила тебя,
казна души вовек не обнищает,
хоть нету ни щита и ни копья,
и нас одно объятье защищает.

Труднее с каждым днём держать лицо.
За горло трепет вечный страх и трепет.
Но крепко наших рук ещё кольцо,
помучается смерть, пока расцепит.

Усни во мне и поутру проснись
от щебета и лиственных оваций.
Как хорошо в тени родных ресниц...
Давай с тобой и в снах не расставаться.


* * *

Эти ступеньки с лохматой зимы,
старые в трещинках рамы.
Как затыкали их весело мы,
чтобы не дуло ни грамма.

Наша халупа довольно нища.
Просто тут всё и неброско.
И далеко нашим старым вещам
до европейского лоска.

Но не люблю безымянных жилищ,
новых обменов, обманов,
пышных дворцов на местах пепелищ,
соревнованья карманов.

Там подлатаю и здесь подновлю,
но не меняю я то, что люблю.

Ближе нам к телу своя конура.
Как мы её наряжали!
Да не коснётся рука маляра
слов на заветных скрижалях.

Стены в зарубках от прошлого дня...
Только лишь смерти белила
скроют всё то, что любило меня,
всё, что сама я любила.

Чужд мне фальшивый гламур и бомонд.
Чур меня, чур, переезд и ремонт!


* * *

Обошла весь город – себя искала,
свою радость прежнюю, юность, дом.
Я их трогала, гладила и ласкала,
а они меня признавали с трудом.

Многолюден город, душа пустынна.
Всё тонуло в каком-то нездешнем сне...
Я скользила в лужах, под ветром стыла
и искала свой прошлогодний снег.

Увязала в улицах и уликах,
и следы находила твои везде...
Годовщину нашей скамейки в Липках
я отметила молча, на ней посидев.

И проведала ту батарею в подъезде,
у которой грелись в морозный день, –
мы тогда ещё даже не были вместе,
но ходила всюду с тобой как тень.

Я нажала – и сразу открылась дверца,
и в душе запели свирель и фагот...
Ибо надо чем-то отапливать сердце,
чтоб оно не замёрзло в холодный год.


* * *

Я Сольвейг, Ассоль, Пенелопа.
Ждала тебя и дождалась.
А что-то иное дало бы
мне радость такую и сласть?

Но знать бы тогда на рассвете
в бесплодной с судьбою борьбе,
что все-то дороги на свете
не к Риму ведут, а к тебе.


* * *

Членства и званий не ведала,
не отступав ни на шаг,
высшей считая победою
ветер свободы в ушах.

И, зазываема кланами,
я не вступала туда,
где продавались и кланялись,
Бог уберёг от стыда.

Выпала радость и таинство –
среди чинов и речей,
как Одиссей или Анненский,
зваться никем и ничьей.

Но пронести словно манию,
знак королевских кровей –
лучшую должность и звание –
быть половинкой твоей.


* * *

Мир, оставь меня в покое!
Я – отрезанный ломоть,
но не дам себя легко я
молоху перемолоть.

Как лицо твоё убого,
руки жадные в крови,
купола, где нету Бога,
и дома, где нет любви,

где законы волчьи рынка,
сгинь, отринь меня, гуляй!
Только ты, моя кровинка,
не покинь, не оставляй.

Перед смертью мы как дети,
страшно ночью одному.
Нужен кто-то, чтоб приветил,
обнял, не пустил во тьму.

У меня в душе такое –
без тебя не потяну.
Не оставь меня в покое,
не оставь меня одну.


* * *

Позабыла, что такое смех.
Всё в слезах окно.
Счастье не такое как у всех.
Горькое оно.

Прячется под крышками кастрюль,
хочет угостить,
и порой бывает, тех пилюль
нечем подсластить.

Я варюсь, варюсь, варюсь, варюсь
в собственном соку,
я борюсь, борюсь, борюсь, борюсь
и гоню тоску.

Крошек поднасыплю воробью.
Подновлю наряд.
Вдребезги тарелку разобью.
К счастью, говорят.

Сыплет с неба снежною крупой,
но тепла постель,
где в своей тарелке мы с тобой,
под защитой стен.

Ты плюс я равняется семья.
Вопреки судьбе
затыкаю щель небытия
нежностью к тебе.


* * *

Весна ещё совсем слаба,
нетвёрдые шажки.
Трещит по швам моя судьба,
расходятся стежки.

Окно открою поутру,
и слышу, не дыша,
как сжалась на ночном ветру
продрогшая душа.

Пойми меня как зверя зверь,
как мать своё дитя,
и целиком себя доверь,
навеки, не шутя.

Люблю тебя в мерцанье бра,
в обличии любом.
Нет завтра, нынче и вчера,
есть вечность в голубом.

Коснись рукой горячей лба,
прижми к своей груди.
Весна уже не так слаба.
И лето впереди.


* * *

Наша жизнь уже идёт под горку.
Но со мною ты, как тот сурок.
Бог, не тронь, когда начнёшь уборку,
нашу норку, крохотный мирок.

Знаю, мимо не проносишь чаши,
но не трожь, пожалуйста, допрежь,
наши игры, перебранки наши,
карточные домики надежд.

В поисках спасительного Ноя
не бросали мы свои места.
Ты прости, что мне плечо родное
заменяло пазуху Христа.

Будем пить микстуры, капать капли,
под язык засунув шар Земной,
чтоб испить, впитав в себя до капли
эту чашу горечи земной.

...Мы плывём, как ёжики в тумане,
выбираясь к свету из потерь.
Жизнь потом, как водится, обманет,
но потом, попозже, не теперь!

Небо льёт серебряные пули,
в парусах белеют корабли,
чтобы подсластить Твою пилюлю,
в небеса обёрнутой земли.


* * *

Твой звонок из больницы, ночное тревожное: «Где ты?
Я тебя потерял и никак не могу тут найти...
Я схожу в магазин... в доме нет ничего, даже хлеба...
Я приеду сейчас. Что купить мне тебе по пути?..»

«Что ты, что ты, – тебе отвечаю, усни, успокойся.
Я приеду сама, не успеет и ночь пролететь.
Отойди от окна, потеплее оденься, укройся...»
И пытаюсь тебя убедить и собой овладеть.

Но звонишь мне опять: «Ну куда же ты делась, пропала?
Здесь закрытая дверь, в нашу комнату мне не попасть...»
Я молюсь, чтобы с глаз пелена твоих чёрная спала,
чтоб ослабила челюсти бездны развёрстая пасть...

Что ты видишь в ночи проникающим гаснущим взором,
что ты слышишь в тиши, недоступное смертным простым?
Засыпаю под утро, прельщаема сонным узором,
видя прежним тебя, быстроногим, живым, молодым...


* * *

Ветхий, слабенький, белый как лунь,
как луна, от земли отдалённый...
Но врывается юный июнь,
огонёк зажигая зелёный.

Я тебя вывожу из беды
по нетвёрдым ступенчатым сходням,
твоя палочка, твой поводырь,
выручалочка из преисподней.

Вывожу из больничной зимы
прямо в сине-зелёное лето.
Это всё-таки всё ещё мы,
зарифмованы, словно куплеты.

Видим то, что не видят глаза,
то, что в нас никогда не стареет.
И всё так же, как вечность назад,
твоя нежность плечо моё греет.


* * *

Словно заначку зарою в душе
этого лета излишки.
Горечь они подсластят, как драже,
или «на севере мишки».

Их по карманам запрячу
и до весны не заплачу.


* * *

Облик счастья порой печален,
но он может быть лишь с тобой.
Растворяю, как сахар в чае,
я в себе дорогую боль.

Там, где тонко, – там стало прочно.
Сердце, словно глаза, протри.
Счастья нет, говорят нам строчки.
Нет на свете, но есть внутри.


* * *

Мой бедный мальчик, сам не свой,
с лицом невидящего Кая,
меня не слышит, вой не вой,
меж нами стужа вековая.

Но жизни трепетную треть,
как свечку, заслоня от ветра,
бреду к тебе, чтоб отогреть,
припав заплаканною Гердой.

И мне из вечной мерзлоты
сквозь сон, беспамятство и детство
проступят прежние черты,
прошепчут губы: наконец-то.

Благодарю тебя, мой друг,
за всё, что было так прекрасно,
за то, что в мире зим и вьюг
любила я не понапрасну,

за три десятка лет с тобой
неостужаемого пыла,
за жизнь и слёзы, свет и боль,
за то, что было так, как было.


* * *

На чёрный день копила радость,
в надежде, что ещё не он,
что есть ещё чернее гадость,
которая возьмёт в полон,

а этот – временной полоской
уйдёт, дав ночи полчаса,
как пуля, не затронув мозга,
как туча, прячась в небеса.

Ещё не он, ещё не скоро,
и всё на чёрный день коплю
крупинки слов, и крохи спора,
и каплю сладкого «люблю».

Когда же он придёт однажды –
тот свет, накопленный в углу,
сверкнув улыбкою отважной,
испепелит любую мглу.


* * *

Поскрипывает мебель по ночам.
Судьбы постскриптум...
Как будто ангел где-то у плеча
настроит скрипку...

Как будто лодка с вёслами сквозь сон
по водной зыби...
Тьма горяча, смешай коктейль времён
и тихо выпей.

И выплыви к далёким берегам
из плена тлена...
Сам Сатана не брат нам будет там,
Стикс по колено.

Скрипач на крыше заставляет быть,
взяв нотой выше.
Ведь что такое, в сущности, любить?
Лишь способ выжить.


* * *

Из пены сирени рождается лето,
из первого слова – строка...
Пусть в музыку вновь не вернётся всё это,
как в прежнюю воду – река,

пусть всё будет дешево или сердито,
ведь главное – жизнь, а не тлен.
О как хороша на песке Афродита,
стряхнувшая пену с колен!


Утро раннее

Серовато-розовое небо,
переливы цвета жемчугов...
Вот такое платье если б мне бы
иль обложку к томику стихов!

Нарисуешь – не поверят – что ты!
Неправдоподобно хорошо.
Как стишок по гамбургскому счёту,
где не виден ни единый шов.

Эти серо-розовые ноты –
тайная мелодия всего...
Как любви широты и длинноты,
что не ищет в мире своего.

Это утро лишь для нас с тобою
нарядилось – выглянь, посмотри –
в палевое, серо-голубое,
с пояском из розовой зари.


* * *

Цветики счастья средь серых камней,
звёздные лучики света,
вы словно руки протянуты мне,
словно подобье ответа.

Вид из окошка, как проба пера,
робок, младенчески розов,
из серебра, тишины и добра –
Божий наивный набросок.

Словно в преддверье великих потерь
кружимся на карнавале...
Но отворится заветная дверь –
и поминайте как звали.


* * *

И даже если смерть поставит точку –
жизнь всё равно прорвётся запятой,
ростком зелёным, тонким завиточком
под каменной кладбищенской плитой.

Взойдёт весна на белом свете этом, –
а значит без сомненья и на Том,
окрасит всё вокруг защитным цветом
и защитит от смерти как щитом.


* * *

Привыкшие к телесным пеленам,
мы не подозреваем о свободе,
той, что от века недоступна нам,
а только снам, парящим в небосводе.

Я говорю с тобой как на духу,
на языке, понятном лишь поэтам.
Такая грусть и нежность наверху,
а нам внизу неведомо об этом.

Отбросить страх и повседневный прах, –
земля лишь для того, чтоб оттолкнуться –
и взмыть туда, куда нас тянет в снах,
откуда не захочется вернуться.

Взойдёт звезда над письменным столом,
в окне распишет бисером полотна
и защитит невидимым крылом
всё, что ещё бесплатно и бесплотно.

Чтоб нечего отнять или украсть,
чтоб никогда не быть ничьей виною –
лишь веткою акации укрась
своё существование земное.


* * *

Гляжу в окна распахнутое око,
а между рам колотится оса.
И выход близок – форточка под боком,
но недоступны глупой небеса.

Вот так и я с безумием де Сада
бьюсь головой, не ведая пути,
а Бог со стороны глядит с досадой:
ну вот же выход, дурочка, лети!

Большое видится на расстояньи.
Вблизи ты неразумен, как дитя.
Мы тратим жизнь на противостоянье,
а ларчик открывается шутя.


* * *

Жизнь без быта, со множеством без –
без удачи, добычи, улова.
Отделяет её от небес
волосок или честное слово.

Было счастьем, звездою, мечтой,
стало участью, жребием, роком.
Млечный Путь по дороге ночной –
указатель в пути одиноком.

Но ценить и беречь, словно крохи,
то, что тянет нас вниз, а не ввысь:
и малейший цветок у дороги,
и любую весёлую мысль.

Если холодно в небе бесстрастном
и дорога ослепла от слёз –
не чурайся того, что прекрасно
по-земному, легко, не всерьёз.

Как чудесны простые напевы,
золотистый струящийся мёд...
Пусть Лилит не стесняется Евы,
а Татьяна и Ольгу поймёт.

Если звёздного шифра не видно –
опускайте глаза свои вниз.
Это лёгкий такой, безобидный,
безопасный с собой компромисс.



* * *

Был человек. Он так смотрел, робея,
конфеты нёс, закутав в целлофан.
Жил, ничего не смея, не имея,
в любви и в жизни лузер и профан.

Ничем не примечательная внешность,
но вспоминала я уже потом,
как в каждом жесте трепетала нежность,
не смевшая себе признаться в том.

То ящик яблок, то бумаги пачку,
и уходил, не перейдя порог,
ни взглядом и ни мыслью не запачкав
того, что глубоко в себе берёг.

Стыл у порога со стыдливой розой.
Небрежно я взяла её, спеша.
И сжалась на ветру, как от мороза,
чужая бесприютная душа.

Какая-то бесхитростная сила
вела его, и ею был томим.
Я краем глаза смутно уловила
движенье губ, протянутых к моим.

Смутилась я ль, не придала ль значенья,
он канул в дымке сумерек и лет,
но слабое вечернее свеченье
напоминает мне, что смерти нет.

За призраком захлопнутая дверца,
растаявшее в воздухе словцо...
Но слышу в тишине, как бьётся сердце,
и вижу беззащитное лицо.


* * *

Тогда мне время было по нутру,
вселенная была мне по размеру.
И в мир я выходила поутру,
всё принимая к сердцу и на веру.

Тогда без счастья не было ни дня,
с губ не сходила алая улыбка.
И каждый взгляд мужской был на меня,
и каждое в строку ложилось лыко.

Промчалась жизнь, теперь она звучит
вполголоса, идёт вполоборота.
О, где её подземные ключи
и где лучи её солнцеворота?

Лишь бы остаток в горсти удержать,
хотя бы удержать её от крена,
чтобы любовь могла ещё дышать,
чтобы душа не помнила о бренном...


* * *

Никогда ни о чём не жалеть... это как?
Я жалею, я очень жалею,
обо всём, что я сделала в жизни не так,
обо всём, что я сделала с нею.

Дни похожие, словно деревья в лесу,
а за ними и леса не видно...
И по жизни я душу, как ношу, несу.
Тяжело, и обидно, и стыдно.

Тянет ноша к земле, несмотря что своя,
но тащу на себе, не бросаю.
Всё что сделала и что не сделала я –
вспоминаю и локти кусаю.

Где же крыльев твоих белоснежный пушок,
о душа моя, бабочка, муза?
Лишь тяжёлый мешок, износившийся шёлк,
разорвавшийся в клочья от груза...


* * *

О радость, ты не тронь моей печали,
её мне в люльке ангелы качали,
она ко мне ласкалась, подрастя.
Я не могу предать своё дитя.

Любительница лунного абсента,
молчания, звучащего крещендо,
и сумерек, когда шумят дожди...
Сестра моя, печаль, не уходи.

С тобой светлеют тёмные аллеи
и парус одиночества белеет,
печаль моя, из призрачной дали
буди меня, веди меня, боли.

Я пленница твоей суровой кельи,
наследница Моэма и Коэльо,
Алёнушек на камне у ручья,
всех окон, за которыми – свеча...

Печаль моя длинна и дальнозорка,
она полней мгновенного восторга,
и счастлив тот, кому сей дар был дан,
за ним – Чайковский, Чехов, Левитан...


* * *

День облетевшей листвы,
мельком оброненных фраз.
Лес, не покрыв головы,
нам предстаёт без прикрас.

Стало деревьям легко.
Ветер надежды унёс.
До февраля далеко.
Нет ни чернил и ни слёз.


* * *

В снах немноголюдных –
те, что далеко.
Мне с живыми трудно,
с мёртвыми легко.

Улицы застыли.
Сердце растоплю.
Ты ли это, ты ли,
что шептал «люблю»?

Не блесну нарядом,
что когда-то шёл.
Верю, будешь рядом,
если б и ушёл.

И бегущей строчкой
летнего дождя
мне напишешь срочно,
мимо проходя.


* * *

Запечатают в конверте деревянном
и отправят до востребованья миру.
Но пока я отцвету или завяну –
я не выпущу ни лиру, ни рапиру.

Пусть они ещё беспомощны и тонки,
но что было мной возлюблено – воспето,
и души чужой родимые потёмки
будут там мне заменять потоки света.


* * *

Белый свет обернулся копеечкой,
а в неё, как всегда, не попасть.
Подступает тяжёлое времечко,
разевает зубастую пасть.

О, у каждого есть своя пагуба,
то, чем будет когда-то убит –
сумасшедший корабль и Елабуга,
и разбитая лодка о быт.

Скатерть белая кровушкой залита,
кто в бою падёт, кто во хмелю.
А меня доконает когда-либо
то, чего больше жизни люблю.


* * *

Жизнь для меня давно уже вне тел,
наполнена не плотью и не кровью.
Мир как осенний тополь облетел,
иль как воздушный шарик улетел,
но зацепился ниткою за кровлю.

И всё сейчас висит на волоске,
завися лишь от ветреного мига –
взлетит ли он, растаяв вдалеке,
иль будет биться жилкой на виске,
растягивая жизненное иго.

Всю душу уместить в свою тетрадь,
по-русски жить, исчезнуть по-английски,
воздушный шарик отпустив летать,
оставив лист осенний трепетать
взамен прощальной маленькой записки.


* * *

Когда душа и жизнь в разоре –
позволь мне, Высший Судия,
остаться где-нибудь в зазоре
небытия и бытия.

Чтоб не с самой собою в ссоре
уйти, рассеиваясь в дым,
позволь остаться мне в зазоре
между небесным и земным.

Чтоб не во мгле и не в позоре,
не в пекле боли, не в петле, –
травинкой в стихотворном соре,
в Тобою вышитом узоре
на замерзающем стекле.


* * *

Я уже тут почти негласно,
не снаружи, а изнутри.
Надо мною уже не властны
циферблаты, календари.

Не на облаке и не в яме,
не на лестнице я крутой,
а за скобками, за полями,
по ту сторону, за чертой.


* * *

Живу – доживаю, но не заживаю.
Пустые углы в глубине обживаю.
Дыру зашиваю, где жизнью порвёт.
Пустое, до смерти ещё заживёт.

На улице серо, в дому моём сиро.
Но всё же души ещё не износила.
И Парка прядёт бесконечную нить...
А в жизни прошу никого не винить.


* * *

Занять бы музыки у Блока
на чёрный день,
когда оставит одиноко
родная тень.

Занять бы воздуха немного
и роз в аи,
чтобы хватило до порога
своей любви.

Запомнить цифры телефона
«шесть – три нуля»
и выплыть из зоопланктона,
вскричав: «Земля!»


* * *

Пустой причал, холодный лязг вокзала...
Жизнь, подожди, притормози колёса.
Ведь я ещё не всё тебе сказала,
не все покуда выплакала слёзы.

Пусть вдребезги разбитое корыто,
пусть выцвело и облетело лето.
Но карта до сих пор ещё не бита
и песенка моя пока не спета.


* * *

По кругу, по заезженной орбите
плетётся жизнь у радости в хвосте.
Я на нее, однако, не в обиде,
ведь дышит дух повсюду и везде.

Я еду вдаль по волчьему билету
и складываю счастьице из цифр.
Но и такого на поверку нету –
пароль, наверно, нужен или шифр.

Гляжу в окно на уличные клипы.
Ответ в уме готовлю на семь бед.
«Билетов нет», – шумят в аллее липы,
и вся земля закрыта на обед.

Нет ходу тем, кто не ходок по трупам,
на праздник жизни, на Наташин бал.
Дворец сменился стриптизёрным клубом,
а вместо принца лыбится амбал.

Мир подменён, как туфелька кроссовкой.
Сердечный спазм кому-то просто спам,
пир всеблагих – обычная тусовка,
где пища по карману и зубам.

Мне небо льёт серебряные пули,
я бисер слов бессмысленно мечу.
Мы, кажется, друг друга обманули –
мой спор с судьбой закончился вничью.

Придумать жизнь и разыграть по нотам.
Пичугам – петь, деревьям – шелестеть,
такая уж у них с весной работа,
и дождик рассыпает щедро медь.

Всем по трудам, по вере – без обмана.
Холодный день согреется в груди.
А жизнь темнит или глядит туманно,
и вновь неясно, что там впереди.

 

Наталия Кравченко. Я помню – стало быть, живу. Стихи
Наталия Кравченко. Маленький принц. Стихи
Наталия Кравченко. И верую, и люблю. Стихи
Наталия Кравченко. Почему бы и нет? Стихи
Наталия Кравченко. Любви лукавая усмешка. Стихи
Наталия Кравченко. За волшебно звучащею фразой. Стихи
Наталия Кравченко. По живому. Стихи
Наталия Кравченко. Неизреченные слова. Стихи