Людмила Некрасовская – лауреат премии имени Михаила Матусовского (2006), лауреат премии имени Леонида Вышеславского (2004, 2005, 2006), лауреат всеукраинских и международных поэтических фестивалей и конкурсов. Член МСПС. Член правления Конгресса литераторов Украины.
Лауреат литературного конкурса Интернет-журнала "Эрфольг" – 2007.
Стихи публиковались в журналах и альманахах Украины, России, США, Израиля.
Живет в Днепропетровске.

ЛЮДМИЛА НЕКРАСОВСКАЯ

 

Густо кровью пропитано время

Густо кровью пропитано время на сивой реке,
Резкий воздух насыщен горчинкой шальных изотопов.
Потому-то страну невозможно постичь вдалеке,
Попивая шартрез в ресторанчиках старой Европы.
А прикрою глаза, и взволнует: из центра земли
С диким храпом и гиканьем где-то на киевском склоне
Мне навстречу летят, подминая собой ковыли,
Под чубатыми хлопцами серые в яблоках кони.
И сжимается в точку планеты воинственный шар,
Постигается Русью свободы великая школа:
Печенегов набеги, разгульные пляски хазар,
И пропахшие лошадью дикие души монголов.
Приоткрою глаза – двадцать первый стремительный век.
Снова кровь и усобицы рвут эту землю на части.
Изменилась эпоха, но не изменен человек,
И затравленно мечется в поисках денег и власти.

А Европа тореный торопится путь указать.
Но напрасны надежды, что Русь можно взять на поруки.
Видно, каменным бабам вовек на курганах стоять
И в молитвах за землю по-скифски заламывать руки.


Последние шаги

Фашист стоял, слегка расставив ноги,
А рупором усиливалась речь
О том, что для евреев нет дороги,
Иной дороги, чем дорога в печь.
Надменность и презрение во взгляде.
И черный автомат наперевес.
Казалось, утро в лагерном наряде
Легло к его ногам, сойдя с небес.
А женщина стояла у барака.
Раздели заключенных догола.
Война, как кровожадная собака,
Давным-давно всех близких унесла.
И право жить, дарованное Богом,
Утеряно, как полушалок с плеч.
И женщина шагнула на дорогу –
Дорогу, упиравшуюся в печь.
Но будто натолкнулась на преграду,
И, словно молоко, вскипела кровь:
Фашист сверлил ее надменным взглядом.
Так смотрят на зверей и на рабов.
А до конца шагов осталось мало,
Но ей не одолеть стыда черту.
Она себя руками прикрывала,
Руками прикрывала наготу.
И этот жест, знакомый всем от века,
Казалось, объяснил ему без слов:
Она прожить стремится Человеком
Оставшиеся несколько шагов.
И столько в жесте женственного было,
Что он внезапно понял, почему
Жила в еврейке нравственная сила
Быть Человеком вопреки всему.
И в этой мысли новизна сквозила
Такая, что он дрожь сдержать не смог.
Она его, фашиста, победила.
Он понял это. И нажал курок.


Мы возвращались с фестиваля

Мы возвращались с фестиваля
И были счастливы вполне,
Что там свои стихи читали
И пели песни о войне,
Что чтила и живых, и павших
Вся многоликая страна,
И стала жизнь гораздо краше,
Когда окончилась война.
И вот на киевском вокзале,
Где густ перемещенья дух,
Мы вдруг, опешив, увидали
Мальчишку лет примерно двух.
В рубахе грязной, как в тулупе,
Но сконцентрировано зло
В том, что, казалось, он наступит
Босой ногою на стекло.
И горечь в дворнике убогом,
Все объяснившем без затей:
«Вы, господа, идите с Богом!
Здесь много брошенных детей!»
И сразу стала очевидна
Изнанка нашей тишины,
И до противного обидно
За не вернувшихся с войны,
За тех, кто пережили гетто,
За узников концлагерей.
Страна моя! Да ты ли это
Бросаешь собственных детей?!
И сжало горло от удушья,
И боль держала, как в плену:
Когда мы к детям равнодушны –
Мы проиграли ту войну!


Дед пал

Дед пал. И мы не знаем, где могила.
Лишь похоронка с запахом свинца.
Я той войне проклятой не простила,
Что мама подрастала без отца.
Она давно когда-то рассказала,
Как в год победной, памятной весны
Они с подружкой бегали к вокзалу
Встречать солдат, вернувшихся с войны.
В мечтах она не раз отца встречала.
И, предвкушая счастья светлый миг,
Несла с собой от школы до вокзала
Пятерками усыпанный дневник.
Подружка же ее ленилась часто
И часто получала трояки.
Однако жизнь ей подарила счастье:
Отец пришел, хотя и без руки.
И мама, спрятав слезы, наблюдала,
Как с радостно светившимся лицом
Подружка гордо каждый день шагала
На встречу с возвратившимся отцом.
Хотя о похоронке мама знала,
Но в сердце заглушив обиды звук,
Одна ходила каждый день к вокзалу
С упрямою надеждою: а вдруг?
С мечтой лицом уткнуться в гимнастерку,
Вдохнуть знакомый запах табака,
И чтоб за принесенные пятерки
Погладила отцовская рука.
Но счастья ей судьба не подарила.
И у меня особый счет к войне
За то, что мама в детстве говорила
С большим портретом на пустой стене.
И пусть твердят: в прощенье благородство.
Но с каждым часом все яснее мне,
Что не прощу я мамино сиротство
Той ненавистной, горькой той войне.



Всеобщий вирус нетерпимости

Л. Улицкой

Всеобщий вирус нетерпимости
Гноил людское существо.
А мы стеснялись, как судимости,
Происхожденья своего,
Меняя имена, фамилии,
Забыв культуру прежних дней,
Ту, что веками накопили, и
Мир нам не смог простить корней,
Того, что мы, себя предавшие,
На всех делили Божий глас
С не любящими, не признавшими,
Не понимающими нас.


Он создал Тьму…

Он создал Тьму и Свет, и Землю,
И звуки сочные нашел.
И сотворенное приемля,
Решил, что это – хорошо.
На жизни пестром карнавале
И мы, не ведая стыда,
Все время что-то создавали:
Сонаты, книги, города,
Чтоб где-то на изломе судеб
Постичь измученной душой,
Что ничего уже не будет,
А все, что было – хорошо!


Как больно бьем мы тех, кто нам всего родней

Как больно бьем мы тех, кто нам всего родней,
От глупости своей их не оберегая,
А время, подобрав ошибки прежних дней,
У дорогих могил нас памятью стегает.
И горько, что нельзя поворотить назад
Туда, где мир пророс нежнейшими словами,
Где тает вкус обид и согревает взгляд,
Умеющий прощать содеянное нами.


На клавишах судьбы

Чтоб добром, как лицом, каждый стал на Земле узнаваем,
Чтоб себя мы сумели понять и принять без борьбы,
Мы в четыре руки постоянно с тобою играем
Пьесу жизни и смерти на клавишах нашей судьбы.


Как безумно манит запах яблок Эдемского сада

Как безумно манит запах яблок Эдемского сада,
Их тугая хрустящая мякоть под розовой кожей.
Любознательность наша – проказа? А может, награда
С неуемным желаньем понять и почувствовать тоже?
Нам познания смертью грозили уже изначально,
Но рвались мы вперед, создавая науки и саги,
Чтобы детям своим под конец признаваться печально,
Что меняется мир, только люди по-прежнему наги.


Когда беда ломилась в ставни

Когда беда ломилась в ставни,
Садилось горе у крыльца,
Старинным плачем Ярославны
До края полнились сердца,
С полумонгольскими глазами,
Надеждой сдабривая грусть,
В светелках, перед образами
Молились истово за Русь
Подружки, бабоньки простые,
Строкой воспетые в веках,
Неиссякаемость России
Качающие на руках.
И не исчислить их примеров,
Чувств не постигнуть глубину,
И нет у нас наград за веру
В любимых, Бога и страну.


Русская речь

За красоту ее глагола,
Живущего в сердцах людей,
Наш киевский Савонарола
Грозит анафемой своей.
С ожесточеньем, исступленно,
Чтоб и звучание пресечь,
Трактует адские законы,
Искореняя нашу речь.
Что нам истории уроки?
О, как Флоренция давно
Сжигала дантовские строки
И Боттичелли полотно.
Картины Липпи, стих Петрарки
Под отупевшей черни вой,
Огнем облизанные жарким,
Взмывали пеплом над толпой.
Так и сегодня в нашей жизни
Языкознанья роскошь – срам.
И русский – главный враг Отчизны –
Из школьных исключен программ.
Заботясь о судьбе народа,
Для тех, кто к Пушкину привык,
Его бездарно переводят
На государственный язык.
А те, кто Украину славил
Нетленной русскою строкой,
Отнесены к иной державе.
Понять бы, Господи, к какой!
У глупости свои оттенки.
В патриотической тоске
И злобе вырвут из Шевченко
Все, что на русском языке.
Но аналогии не ищут,
Да и примеры не нужны.
Не плакать бы над пепелищем
Своей сгорающей страны.


Страна каравеллой вошла в полосу сентября

Страна каравеллой вошла в полосу сентября.
Дожди и шторма предвещает грядущая осень.
Но пьян капитан, и утеряны все якоря,
И риф впереди, на который волна нас выносит.
Так что ж ты, команда! Бери в свои руки штурвал!
Тебе ли бояться стать духом и телом сильнее!
Ведь он же не каторжный сброд в кабаках вербовал,
Чтоб так беззастенчиво вешать матросов на рее!
Еще не темно, но все гуще удушливый мрак.
И вторят ветрам до предела уставшие снасти.
Так что ж ты, команда! Когда тебе дорог твой флаг
И жизнь дорога – выбирай между жизнью и властью!


Ориентир

Мы пообвыкли, притерпелись
К коллапсу совести не вдруг.
Мы долго впитывали ересь
О чистоте сверхловких рук
И заблудились в межсезонье:
В душе – туман, в глазах – дожди.
Лишь бомж, увядший на газоне, –
Ориентиром впереди.


Это чувство страны

Это чувство страны прорастало сквозь строфы,
Загрудинною болью рождаясь внутри,
Словно гибельный, тягостный путь на Голгофу
Шел по самому краешку русской земли
С бесконечной борьбою, раздольем и пьянством,
Но умением свет обнаружить во мгле,
И с завидным и горьким ее постоянством,
Обожая стихи, их душить на земле.


Венчание Руси

Была напуганно-убога
Она в те юные года,
Когда насильно с верой в Бога
Ее венчали навсегда.
А византийское наследство
Судьбу опутало, как нить.
И про языческое детство
Теперь придется позабыть.
Идя от отчего порога,
Она вносила в новый дом
То дорогое, что немного
Напоминало о былом.
Но, примирясь с тоскою, вскоре
Благие множила дела.
И вот от моря и до моря
Навзрыд поют колокола.
И перед будущим в ответе,
На эпохальном рубеже,
Передавала веру детям,
Чтоб ощущали мир в душе.
А защемит под сердцем где-то,
И в ночь купальскую опять
Она уходит до рассвета
Цвет папоротника искать
Туда, где густотой отрадна
Архаика исконных слов.
А храмы светятся нарядно
Венчальным златом куполов...


Гетман

Литва, Россия, Польша, хан Гирей –
И земли Украины в вечном плаче.
Соседям не по нраву дух казачий,
Который извести хотят скорей.
Но этой ночью, гетман, твой черед,
Ведь не сложней, чем на Сечи рубиться,
Понять: лишь православная столица
От поруганья веру сбережет.
И невозможно прекратить борьбу,
Когда душа корежится от боли.
А не отнимет ли Россия воли
За право разделить ее судьбу?
Устала от сомнений голова,
Приемля неспеленутой свободу,
Раздумывая, чем помочь народу,
Пока в руке резвится булава.
Ворочается гетман и не спит,
Прислушивается к дыханью сына.
А за окном притихла Украина,
И время, цепью звякая, дрожит...


Исконное наше

Исконное наше – копаться в себе и в других
От сложного атома до заурядной Вселенной,
А душу ломтями стругать и забрасывать в стих
Горяче-больной и восторженно-обыкновенный.
Исконное наше – себя потерять впопыхах,
Как старый насос проржавевшего велосипеда,
А после найти среди хлама в забытых стихах
И злиться на то, что с собой неприятна беседа.
Исконное наше – уже о любви не молить,
Чтить нерасторжимость понятий «вчера» и «сегодня»,
Тупым инструментом пилить ненадежную нить,
Земля на которой висит, словно шар новогодний...

Людмила Некрасовская. Мой балл. Поэма
Людмила Некрасовская. Всю жизнь мы ждем...