Читальный зал
На первую страницуВниз


Наш Конкурс

Олег Сешко (г. Витебск, Республика Беларусь) – морской офицер, капитан запаса 2‑го ранга. Член Союза писателей России и оргкомитета Открытого фестиваля авторской песни, поэзии и визуальных искусств «Витебский листопад», руководитель народного литературного клуба «ЛитКофейник», куратор поэтической части Фэста уличного искусства «На семи ветрах» (в рамках Международного фестиваля искусств «Славянский базар в Витебске»). Автор сборников «Чистая сила любви. Сказки» (2014), «Рождение» (2017), «Кутерьма: стихи для детей» (2019). Победитель, лауреат и призер ряда международных литературных конкурсов и фестивалей: Национальной литературной премии «Поэт года» (Москва, 2012), Международного литературного конкурса «Заблудившийся трамвай» имени Н.С. Гумилёва (Санкт-Петербург, 2019), «Кубка мира по русской поэзии» (2018), Первой частной белорусской литературной премии «Под знаком трёх» (Полоцк, 2012), Международной литературной премии имени Игоря Царёва (Москва, 2014, 2017, 2019, 2021). Произведения публиковались в альманахах, журналах и коллективных сборниках Беларуси, России, Украины, Израиля, Германии, Франции, Украины, Азербайджана.

 

ОЛЕГ  СЕШКО

СУМЕРКИ

Сумерки

  Моей бабушке Зине,
живьём, с малолетним сыном
закопанной в землю карателями
во время Великой Отечественной войны

Зина, сегодня сумерки, что кисель.
Снова сентябрь увяз в придорожной жиже.
Струи дождливо тянутся в канитель,
прошлое прилетает, садится ближе.

Значит, сегодня что-нибудь сотворю –
жжётся во рту, стремится наружу слово.
Помнишь, ты тоже верила сентябрю,
свято включая веру в свою основу.

Помнишь, учила сына: «Не обмани!
Станешь большим и сильным, таким как папа».
«Хайль!» – за окном вопили больные дни,
к новой оси времён поднимая лапы.

Младшие братья бегали посмотреть,
Свёкор стонал на печке, как ветер в роще.
Зина, они все выжили в эту смерть,
после войти в другую им было проще.

Жили, что не жили – плакали по ночам,
в снах собирали в кучу родные кости.
Что ты такое крикнула палачам
в их безмятежный час абсолютной злости?

Гордо шептала сыну: «Не устрашись,
папа придёт, за нас отомстит, мой милый».
Что ты такое знала про эту жизнь,
если спокойно встала на край могилы?

Тихо сжимала сына в подземной мгле…
Пан полицай остатки допил из фляги.
Вспомни его повязку на рукаве.
Нынче у нас на улицах те же флаги.

Память пронзает доверху из-под пят.
Это свобода – право взойти на плаху.
Если отринешь – мёртвые возопят,
примешь – и сразу станешь сильнее страха.

Зина, сегодня сумерки…

Осень 2020

О сварщике Солоухове

О сварщике Солоухове писали в газетах города,
что он для рабочей братии – едва ли не полубог.
Якшается, знамо, с духами, вплетает им искры в бороды
за некие там симпатии породистых недотрог.

И, веришь, любили-холили его – постоянно пьяного,
возились с ним, будто с маленьким, стелили ему постель.
Гармонь раздирал до крови он, а после почти что планово
чинил утюги, и чайники, и горы дверных петель.

Гудело депо трамвайное, когда Леонид Кириллович,
ручной управляя молнией, в металл пеленал огонь.
Вагоны делились тайнами, друзья собирались с силами,
и, видя стаканы полные, дрожала в углу гармонь.

Гулял молодой да утренний, в куртяшке отцовской кожаной,
с красивыми недотрогами сжигал себя до зари.
А спать не хотелось – муторно, врывалась война непрошено,
делила его на органы, крошила на сухари.

Он снова сидел в смородине, а там, на дороге, в матушку
с братами и шустрой Тонькою стрелял полицай в упор.
Батяня был занят Родиной, а Тонька хотела платьишко –
смешная такая, звонкая... Уснёшь, и звенит с тех пор.

О сварщике Солоухове шептались не больно весело.
А кто его видел спящего? Не даром же – полубог.
До хрипа он спорил с духами, до боли любил профессию
и, знаешь, всю жизнь выращивал смородину вдоль дорог.


Ксения

Расхворалась Ксения в этот год,
ни людя́м, ни ангелам не видна,
не встречает правнуков, не встаёт,
в одеяле прячется, у окна.

А была-то справная – в телесах.
девяносто годиков, сорок дней:
поросёнок, яблонек целый сад,
огородик махонький – всё на ней.

Без войны – и горюшко не беда,
остудилось – сладилось по уму.
Разлетелись доченьки, кто куда,
навещают – жалиться ни к чему.

От чего надумалось помирать? –
Не сыскать безумнее чепухи.
В сундуке под Библией есть тетрадь,
аккуратным почерком в ней – стихи.

Малолеткой прятала от отца,
опосля – от мужа и дочерей.
Человек без имени и лица
в полусне нашёптывал рифмы ей.

Никому рассказывать не должна –
стыдоба подсудная, страшный грех.
Оттого и выпала ей война,
погнала сердечную в Третий рейх.

По грязи да с малыми дочерьми,
во хлеву со свиньями всю весну.
Сохрани мне доченек, не клейми,
пожалей, паненочка, хоть одну…

Расхворалась Ксения в этот год,
за болезнью вспомнила про тетрадь.
От рассвета – к Господу поворот,
для начала есть о чём рассказать.


Мишка

Есть в плацкарте своя погода,
климат свой и свои герои.
Мишке три с половиной года:
«Мама Тоня, мы едем к морю?»

Мама Тоня вздыхает звонко:
«Нету с ним никакого сладу».
Мишка катит по краю полки
свежекупленный экскаватор.

Катит мимо забитой хаты
прямо к лесу – на край подушки.
Дядька сверху ворчит усато:
«Чую, с этим не будет скушно».

И, с ножа доедая сало,
шепчет громко одна из женщин:
«Ты во сколько его рожала?
Ведь тебе шестьдесят, не меньше.

Экстремальные нынче семьи».
Мишка едет вперёд упрямо:
«Экскаватор копает землю –
там же прячутся папа с мамой.

Правда, бабушка... мама Тоня?»
Дядька, с полки слезая, каркнул.
Есть в плацкарте свои вороны,
есть свой маленький добрый ангел.



Война
Триптих

1
Чёрные птицы бродят по звёздным швам,
ищут остатки всеми забытых свастик.
Ты прилетела. Здравствуй, мой милый вамп.
В небе полно любви, не хватает страсти.
Молча снимаешь крылья в который раз,
пахнешь солёной степью, полынным соком.
Что же ты в эту небыль-то забралась?
Бог, он какой? Обычный. Да Бог с ним, с Богом.
Я отошёл от прошлой своей войны,
ты прилетаешь реже ко мне и реже,
мы, говоришь, любить с тобой не вольны,
плачешь, как будто бритвой по сердцу режешь.
Мне надоела злая твоя родня,
я возродился, снова – большой и сильный.
Утро уносит прочь тебя от меня,
может, и мне такие же сделать крылья?
Толку томиться в комнате у окна,
каждый безумный день заполняя ветром.
Там, за холмом, другая моя война
крылья за просто так предлагает смертным.

2
Эта судьба за красной твоей чертой.
Значит, за Родину всё-таки стоит драться?
Жизнь может быть убойной и холостой,
всякую примем запросто без квитанций.

Брось на весы, шагай к своему врагу.
Пуля, осколок? Штык по душе? Граната?
Крылья примерить хочешь – я помогу,
если по силам быть на земле крылатым.

Если способен выпить чужую боль,
вывернуть душу, стать навсегда забытым.
Видишь, колючий сумрак оплёл забор,
сыплется в землю горе назло молитвам.

Там, за колючкой, каждый уже крылат,
их я среди живых и не числю вовсе.
Страшно тебе? Иди и умри, солдат.
Бойся отсрочить смерть, умереть не бойся.

Бойся бесовской шубы с её плеча.
Стоит примерить – поздно трубить тревогу.
Впрочем, лояльность к жертвам и палачам –
то, что обычно люди прощают Богу.

3
Ночь торговала жизнями на развес,
брать не хотели: что в них – сплошные беды.
Вышел из тьмы на площадь голодный бес
в старых, как наша память, дырявых кедах.

– Ух ты! Какие запахи – боль и страх!
Эти приправы к жизням полезней прочих! –
Лузгались, будто семечки на зубах,
тысячи неприкаянных одиночеств.

После, наевшись до сыта, до икот,
пил с лопуха росу, смаковал по капле.
Вдруг неземной печалью свело живот,
петь потянуло, выть и реветь по-бабьи.

Стыли дождинки в мареве ледяном,
где-то внутри пылала чужая благость.
Он бы назвал всё это кошмарным сном
если бы, чёрт возьми, не сумел заплакать.


Продолжение

Хищная рыба, щучья стальная дочь,
Съела твою эскадру почти задаром.
В бездну хотела флагмана уволочь –
Зубы сломала, вместе ушли с радаров.
Спи, командир, теперь остаётся спать…
Как бы вчерашним днём ни саднила рана,
Выплакав слёзы, вряд ли поверит мать
В лютую смерть любимого адмирала.
Чай на её столе превратится в лёд,
День обратится в камень, а камень – в гравий.
Вырастет сын, и новый построит флот,
Чтобы вернуть героя своей державе.

Каждый живой умрёт на своей войне.
Будет волна слюной исходить над телом…
Чтобы ты вдруг нашёлся в грядущем дне,
Нужно, чтоб кто-то вспомнил тебя: «А где он?»
Вскрикнет жена седая, как лунный свет:
«Вот же его погоны, мундштук, фуражка…»
Тихо добавит: «Жаркий оставил след,
Словно утюг на белой ночной рубашке».
Вспенится море, море шепнёт: «Пора».
К славе отца поднимется сын по сходням.
Ты возродишься кратким своим «вчера»
В чистом, как свежий ветер, его «сегодня».


Конячее

На заборе человечество
расписало – кто есть кто.
На воротах конь повесился,
сняв калоши и пальто.
Там, где ёлки держат лапами
мир с залапанной луной,
там, где в землю звёзды капают,
будто слёзы, по одной,
где не сеяно, не пахано,
ни кобыл, ни жеребят,
он висел, а люди ахали:
здесь, мол, кони не висят!
Здесь, мол, место не конячее,
шёл бы, вон, за огород...
А конина на горячее
хороша в холодный год.
Под огурчик да под водочку,
да под шумный разговор…
Кто смелее – полз на корточках
под покойником во двор.
Собирал (обмыть покойного)
дождевую воду с крыш.
«Хорошо бы в лёд зимой его –
нынче вряд ли сохранишь».
День клонился да откланялся,
следом выйдешь – не найдёшь.
Понесли коня на кладбище
без пальто и без калош.
Песни пели, кровью харкали,
пили чай за упокой.
Кто есть кто – писали ангелы
красной тушью над рекой.



Рождение
Триптих

1
Капли из кружки винной
Стали «небесной манной».
Вышел мужик из ванной,
Шею из петли вынул.
Сел на крыльце нахмурен,
Вытянул в вечность ногу,
Бросил окурок Богу:
– Позже вернусь, покурим. –
Вырвало совесть слогом,
Вырос цветок в тетради.
Солнце в губной помаде
Жалось к печальным строкам.
Пчёлы в саду проснулись,
Взвились, усов касаясь,
Лесом гора косая,
Шла к мужику сутулясь.
Сердце кричало «Счас я,
Счас заведусь, ребятки!»
Дождь, на несчастье падкий,
Рядом с душою шлялся.
Пенилось утро пивом,
В птичьем теряясь хоре...
Вышел мужик из горя,
Умер мужик счастливым.

2
Если нужно уйти, погасите свет,
Я сотру ваши лица с цветных витрин,
И поставлю табличку «Отец един!»
Оснований менять на другого нет.
На волшебной горе медоносных пчёл,
Где из месяца в месяц метёт пурга,
Он из белого ветра стихи слагал,
Чтобы я их для мамы потом прочёл.
Собирал в тюбетейку лечебный мёд,
Раздавал аскорбинки по всей земле,
Первомайским флажком приходил ко мне,
К маме тоже, бывало, журналом мод.
А когда я из вечности ждал письма
И бесстыдно подслушивал мамин плач,
На балкон прилетал черноморский грач
С новым сборником песен «Багама ма».
Иногда прибегали стада зверей,
Тарабанили правду ямальских тундр,
Я тогда осознал, что отец мой мудр,
Самого Яромудра в сто крат мудрей.
Повелитель животных, детей и пчёл,
Придающий планете любой наклон.
Мне казалось, что папа большой дракон,
Огнеликий дракон с языком-мечом,
Мне хотелось лететь над страной лесов,
Нападать на красавиц, творить добро,
Над Японией где-то крошить ядро,
Но тревожила мама набором снов.
В девятнадцать пришёл молодой шаман
Передал нам стихи и одно «Прости»,
Что-то хрустнуло вдруг в теменной кости,
«Наконец-то одна», – улыбнулась мам.
Прилегла в уголке, не сумела встать,
Изошла паутиной морщин – седин...
Повторяя до смерти «Отец един!»
Целовала ночами его тетрадь.

3
Страх семенил ногами, страх подвигался ближе.
Я убегал подъездом, падал в чужие лица,
Мне предлагала деньги девушка в синем ситце,
Маленький добрый мальчик, вслед закричал мне:
– Ты же...
Ты же всевышний, дядя, мне о тебе вещали
Туча на небе стылом, знатный великий дворник,
Бабушка (помню песню), мой гороскоп, мой сонник
Встречу мне рисовали, в самом ещё начале.
Холод мечтою пахнет, словно судьба дворами.
Терпишь, когда заплачет, то, что смеялось нынче?
Ты же всевышний, дядя, только к семье привинчен,
Сердцем в ночи щемящим, кровью, детьми, тенями.

– Ты же всевышний, сынка, – впилась в плечо старуха,-
Дай нам немного жизни, холода полглоточка,
Небо съедают дрязги, полночь кусает полночь,
Верим в тебя, о боже, верим в земную помощь.
Если не ты, всё небо, завтра свернётся в точку.

– Всё, что захочешь, братец, звёзды ещё остались
Хочешь звезду героя? Дважды, и трижды можем.
Нужно помочь, солдатик, не убивай... – в прихожей
Медленно таял маршал, на обнажённой коже.

Странно, что вспомнил маму, глядя на китель талый,
Значит, осталась мама в шаткой моей основе.
С неба сходили снегом ангелы всех сословий.
– Что там случилось, мама?
– Веры в народе мало...
– Веры в народе мало? Где же достать лекарство?
– Вспомни отцово слово, слово разверзнет землю.
Выйди под снег под стоны.
– Слова достанет всем ли?
Хватит души помочь им или уйти несчастным?
– Хватит, мой милый. Знала, что не остыну в сыне,
Встань за отца, всевышний, чти именины предков.

Утро саднило в горле, билось в грудную клетку,
Мама и папа вместе были со мной отныне.


Капитан

По слухам, он сразу родился военным,
Из пены морской проявился на суше,
Сражал наповал королев и простушек
Могучей фигурой, натурой степенной.
Посмотрит, бывало, и вышибет душу…
Визжали девицы, прошитые взглядом,
Теряли рассудок, текли виноградом.
Хотя он совсем не стремился на сушу.
Стихия сидела в его подреберье,
Ломала, крушила года о форштевень.
Шептались: «Фортуне он брат или деверь?
Красиво беду оставляет за дверью».
Роптали пираты обеих Америк:
«Отважная сволочь, везучий, зараза!»
Но старость пришла, высочайшим указом
Начальником штаба списала на берег.
Расставила стулья в раю кабинетном,
Углы затянула седой паутиной,
Посыпались будни овсянкой рутинной.
Скрывая глаза золочёным лорнетом,
Он как-то крепился. Дожив до заката,
Ночами разбрасывал пьяную пену…
Однажды его пригласили в геенну
И приняли в штат капитаном фрегата.


Когда иначе

В наших широтах солнце не частый гость,
счастье поэтому в сердце хранится дольше.
Утро снимает звёзды за горстью горсть.
Ночь убывает поездом «Витебск – Орша».

Низко над речкой стелется стук колёс,
устье проехали – лето впадает в осень.
В комнате фикус новым листом прирос,
скалит клыки столетник – колюч и грозен.

Спят в переплётах книги, закрыв глаза.
Спят на страницах книжных в обнимку буквы.
Из-под кровати – сонная морда пса
всем недовольна, будто объелась клюквы:

– Снова, хозяин, что ли пора вставать? –
Старый, сквалыга, сна ему вечно мало.
Сяду к любимой рядышком на кровать,
чтобы поправить зыбкое одеяло.

Жить начиная, в детской заплачет сын,
нет ничего чудесней такого плача.
В наших широтах плохо, когда один,
мне, безусловно, лучше, когда иначе.


На первую страницу Верх

Copyright © 2022   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru