Елена Уварова (г. Мытищи Московской области) родилась в г. Алма-Ате (Казахстан); юрист по образованию, служила в правоохранительных органах, сейчас на гражданской работе. Стихи пишет с 2014 года. Призёр, победитель, финалист и лауреат международных конкурсов и турниров: «Кубок Мира по русской поэзии» (2017), «Хранители наследия в действии» (2018), «Птица» им. Игоря Царёва (2018), «Золотой Grand Германии» (2019), «Жизнь начинается с вечера…» (2020), «Эмигрантская лира» (2020), «Открытый Чемпионат Балтии по русской поэзии» (2020). Лауреат VII, VIII и IX Международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского (2019, 2020, 2021), «Пятая стихия» (2020). Стихи публиковались в коллективных сборниках «Память сердца» и «Остров сокровищ», в альманахах «Писатели 21 века» (2018) и «Глаголь» (2017), в журнале «Фабрика Литературы» (2019) и Веб-журнале «Изба-читальня».

ЕЛЕНА  УВАРОВА

МАРТ НЕ НАСТУПИТ

Я вышла из отчего дома

Я вышла из отчего дома неслышно,
окинула взглядом окрестные дали,
щербатую землю, сутулые вишни,
которые ягод сто лет не давали.
Знакомые мальчики слушали Цоя,
чинили мопед где-то в недрах сарая.
В дырявых покрышках, на вечном постое
тихонько трава шелестела сырая.
Здесь всё до оскомины было знакомо,
родное до скуки, до мелких деталей.
Хотелось бежать из постылого дома,
не ведая, что позабудешь едва ли
квартирки – убого-уютные клети,
подругу, с которой учили Крылова,
дощатый забор, где словарь междометий,
и вечная суть непечатного слова.
Я шла, удаляясь от этого быта,
не сделав, увы, ни единого фото.
Дорога была полумраком размыта,
но сверху её мне подсвечивал кто-то


Март не наступит

Мы, не прощаясь, сошли с орбиты.
Март не наступит – весна убита.
Тучи на небе лежат, как плиты,
вороном вьётся дрон.
Прошлое, словно туман, слоится.
Хочется выйти за край столицы,
сжечь наши фото и в дым напиться,
только б хватило дров.

В тысячный раз проверяя почту,
ставлю в графе «ты скучаешь» прочерк.
Падает пыль на знакомый почерк.
Врёшь себе нагло, но
глухо не в танке – в привычном чате.
Мы поделили себя на части.
Помнишь, как ты говорил, что счастье –
думать, что мы – одно.

Счастье, когда ничего не нужно.
Мне без тебя нестерпимо душно.
Мне без тебя очень тесно в двушке,
но велика кровать.

Время – не виски, за час не лечит
(с ним только старость приходит легче).
Страшно, что мы вот в такой же вечер
сможем других желать.


Слово

Дом саманный – пугало глазастое.
Песни половиц и комаров.
Дед кормил кота и сыпал сказками –
диво доставал из закромов.

Слово было выкрашено страхами,
сшито из чудесного сукна.
Дед курил и форточку распахивал,
дым летел, как призрак, из окна.

Трепетный сквозняк метался в ужасе,
падал в занавески на лету.
Бабушка, ворча, звала нас ужинать,
слово превращая в суету.

Слово было твёрдым, будто каменным,
резче лошадиного кнута
било, обжигало больно пламенем
деда, непогоду и кота.

И шуршало – «кушай», «Таша», «вишенку»,
звуком порождая волшебство.
И была незримо я возвышена
подлинным могуществом его.

Слово утихало и баюкало,
ноткой замирая вдалеке.
Я спала, а глиняное пугало
пело на сверчковом языке.


Гнилуши

Не вызрев толком, высохла заря.
Весна пришла, но небо не прогрето.
На тающих останках февраля
черным-черно, и тлеет сигарета.
Такое, братец, время: боль и страх.
Нас жизнь трясёт, как старая теплушка,
гремя, везёт куда-то впопыхах
минуя Криворожье и Гнилуши.

Мне тесно, если в городе ни зги
(от лампочек незрячих – мало толка).
Не утешай. В словах полно лузги.
Хочу молчать о разном долго-долго.
И память перетряхивать молчком,
с тобой пересекаясь в общей теме.
Хочу гадать, что завтра и потом
случится с нами: этими и теми.

Пойдём домой... Крыльцо. Паучья нить
висит здесь с ноября на штукатурке.
Всё как всегда. Мне хочется курить
и в чёрный снег выбрасывать окурки.


Свекровь

Старый двор в затерянной станице.
Гладит небеса уставший взгляд
женщины, с которой породниться
выпало мне много лет назад.
Вот она скрутила листик мяты
и, о чём-то мирно тарахтя,
села. И на лавочке дощатой
вытянула ножки, как дитя.
Личико – мочёная грушовка,
лисий нос, в глазах тепло и дым.

Помнится, меня колола ловко
словом, будто гвоздиком стальным.
Зной кружил над крышами уныло,
и пока в кастрюле грелись щи,
сыну между делом говорила:
«Ты, родной, другую поищи».
Сын смущался, я кривила губы
и крутила пальцем у виска,
слыша, как гудят недружелюбно
сонные мушиные войска.

Но остыла прежняя гордыня,
словно уголь в глиняной печи.
Между нами – стол, тарелка с дыней
прямо со свекровиной бахчи.
Злость ушла и больше не тревожит,
сгинула моя дурная прыть.
Я гляжу на сухонькие ножки
той, с которой нечего делить,
на закат, где небо безмятежно
греется и греет до зимы.
Чувствую, как в душу лезет нежность,
и не отмахнуться, чёрт возьми.


В старом парке

В старом парке, где тропы сошлись крестом,
заболотилось озеро взаперти,
мне сказала прохожая с белым ртом:
«Уходи от не-мужа, ведь муж в пути.
Муж поймает тебя, словно рыбу, в сеть.
У него на предплечье горит луна,
и на волосы будто пролили медь».
Я подумала: «Боже, она больна.
Я по горло в замужестве восемь лет.
Шла б ты к чёрту глушить вместе с ним вино».
Но она ловко с правдой мешала бред:
говорила, что было со мной давно.
Говорила: «Не-муж твой жесток и зол.
Служит лени, и подлость – его господь.
Ты бесплодна не вечно, поскольку боль,
словно яд, отравляет и старит плоть».

Я пошла, долго думая о пустом.
Вдруг надгробие вижу в тени ракит.
А с него эта женщина с белым ртом,
улыбаясь, полвека во тьму глядит.


Приди в четверг

Мы много лет встречаемся по средам.
Приди в четверг, застань меня врасплох
в квадрате кухни, паром перегретом,
во дворике, где август пересох.
Схвати, чтоб я по-бабьи завизжала
испуганно, от радости, как все,
чтоб щёки от нахлынувшего жара
горели, как закаты в Туапсе.
Чтоб в стены четверга проникла нежность,
и диск вселенной вздрогнул от помех.
Есть в формуле греха одна погрешность,
прощающая каждого и всех.
Нарушь каноны, правила и квоты.
Что для тебя привычная среда?
Приди в четверг, останься до субботы,
до осени, до марта, навсегда.


Обречённые

Мы – друг на друга обречённые,
на этот город в пять церквей.
Вот старый сад, черешня чёрная,
скамья кленовая за ней.
На небе - звёздные песочины.
И медолуние дрожит.
Во всём есть музыка. Нам хочется
с ней до бессмертия дожить.
Деревья плачут и качаются.
Глухая полночь горяча.
Молчим. Нам слышится в молчании
ветхозаветная печаль.
И под мелодию без имени,
где похоронен ворох тайн,
ты, как когда-то, обними меня,
и... никогда не отпускай.


У неё две родинки на плече

У неё две родинки на плече,
в голове Томас Манн и Блок.
У него коллекции мелочей,
джип и прочее барахло.
Он ей пишет: «Ну, как ты живёшь, малыш?
Я сегодня смакую джаз».
Ей вдруг чудится: небо стекает с крыш.
Отвечает: «Дожди у нас».
Лютый ветер колотит в парадной дверь,
За окном – ледяной закат
и соседка – поддатая божья дщерь,
как дитятю, несёт «Мускат».

Рассказать об этом ему – не поймёт,
у него же иной реал,
где бесплатно течёт молоко и мёд,
успевай подставлять бокал.
Он ей шлёт картинки: цветущий мак,
кофе, прочую ерунду.
Ей досадно, что взрослый чудной дурак
забавляет одну из дур.
С монитора смотрит: очки, пальто,
тёмный ворох густых волос.
Будь он рядом, вышло бы кое-что...
ненадолго и не всерьёз.


Люпиновый край

Покажи мне дорогу в люпиновый край,
где рыбачит старик – бородатый бабай
и архангел сидит у причала.
Где в густых камышах – комариный ночлег,
и замшелую лодку – не-Ноев ковчег –
сонный ветер, как люльку, качает.

Мы услышим под вечер дыханье дождя
и увидим, как вынырнет лунный медяк
из тумана – котомки овчинной,
посидим в тишине у незрячей реки,
станем время кормить, словно уток, с руки,
и смеяться без всякой причины.

Будет соткана ночь из обрывочных фраз.
И люпиновый запах поселится в нас,
и архангел растает в багрянце.
Мы надолго запомним рыбацкий причал,
где легко обо всём говорить и молчать,
но пока невозможно остаться.

Елена Уварова. В тридесятом Крыжополе - стихи
Елена Уварова. На перекрестке тысячи дорог - стихи
Елена Уварова. Босоногость – стихи