Покидая Вавилон
В непосильные дни, дни любви, бесконечной тревоги,
Где тебя мне искать? Только в сон мой зайдёшь иногда,
Где ты робко ласкаешь смирённого единорога,
Белый агнец уснул, и мерцает серёжка-звезда.
Прохожу виноградник, не здесь ли с тобой повстречаюсь?
Обовьёшь мою жизнь виноградною щедрой лозой.
Я иду мимо розы, и роза бутоном качает,
Чуть задетая каплей дождя, а быть может – слезой.
Вавилон зазывает, морочит, за полы хватает,
А над шумом и гамом – безмолвная кроткая высь.
Финикийские перстни, хитоны, шелка из Китая, –
Как же много всего, без чего я могу обойтись!
Семиглавые звери, огонь в их глазищах-агатах,
Голоса лжепророков, послушные звону монет…
Я хочу позабыть мутно-жёлтые воды Евфрата,
Эти дни без тебя, эту башню, закрывшую свет.
От навязчивой яви хочу – не могу пробудиться.
И в прикрытых усталых глазах – мельтешение лиц.
Город пуст без тебя… В небесах одинокая птица…
Город пуст, как пустые глаза вавилонских блудниц.
Белый агнец пылает в костре, поднимается пламя,
И… мрачнеют жрецы, изучая оттенки огня.
Я ловлю твоё имя в гудящем вечернем бедламе,
Я ловлю жадным сердцем, и нежность сжигает меня…
Менуэт
Это тема для кларнета: едет граф, скрипит карета,
Цок и цок, – стучат копыта, начиная менуэт.
Что не взял огонь заката, догорит в костре рассвета.
В дни любовной непогоды ни на что надежды нет.
В старом замке реверансы и галантные поклоны,
Мимолётные измены, маски фавнов и наяд.
Маски кружатся по зале под присмотром Аполлона,
Розы кружатся по саду, ‘С’ упала – вышел ад.
Эти розы безрассудны. Боль и страсть вплывают в двери.
Альт и скрипка беспощадны – всё расскажут наперёд,
И принцесса так печальна, юный граф самоуверен:
Просит чай и два бисквита, поцелуи сам берёт.
Голос скрипки выше, выше, и на самой горькой ноте
Замирает над беспечным, беспощадным цветником,
И принцесса замирает, понимая, что на взлёте
Хлынет кровь из горла скрипки, иссечённого смычком.
Если пальцы музыканта прикоснулись к телу скрипки,
Пальцы властны, звуки нежны, – им уже не прекословь.
Юный граф кружит принцессу. С повелительной улыбкой
Словно бабочку отпустит, а потом поймает вновь.
Что ж ты плачешь за колонной? Розы шествуют по зале,
На альте играет ревность, а судьба берёт кларнет.
Сердце, бейся – не разбейся, всё забудь, и без печали
Делай па и улыбайся: это сон, тебя здесь нет.
Сказки Шахерезады
По гулкой лестнице воспоминаний
Ходят и ходят сновидения моей бедности.
Сказки Шахерезады!
Эта пряная книга за фанерной дверью
Изнемогала от своего богатства.
Какие улыбки дарила мне Шахерезада, –
Яркие и лёгкие, как шелка Бухары!
Ласковым голосом Шахерезады пела ночь.
Её восточные глаза,
Её душа небесной чеканки –
Пробуждали рассветы,
И новые зёрна печали
Прорастали в моём сердце.
Любит – не любит – семь лепестков недели…
Любит – не любит – двенадцать лепестков года…
На обратной стороне времени – дни, годы,
А я по-прежнему, с восхищением
Поглядывал на дверь со сломанной ручкой.
Там поднимались чаши радости,
А на них падала печальная тень птицы Рухх.
Гарун аль-Рашид пятого и двадцатого
Приносил домой несметные сокровища,
Не растеряв по дороге ни одного дирхема.
Слышался кашель шейха моря,
Шейха, так щедро затопившего соседей снизу…
Почему только сейчас джинн сожаления
Вылез из тесного кувшина моего одиночества?
Почему я уверен, что всё сложилось бы иначе,
Если бы в робкой душе моей юности
Вовремя поселился
Отважный Синдбад-мореход?
Забытый кот
А вас всё нет. Темнеют крыши,
Луну – и ту погрызли мыши,
И крошки звёзд шуршат всё тише…
Лишь темнота и маета.
Я вечно жду вас у порога.
Как не погладить хоть немного
Такого нежного, незлого,
Такого мягкого кота?
Как не вернуться в царство лени?
Когда вокруг ложились тени,
Меня вы брали на колени,
Шептали добрые слова.
Я – кот любовного касанья,
Я – кот счастливого урчанья,
И ловля снов – моё призванье,
Тех снов, где больше волшебства.
Но вы погладили другого –
Ловца мышей, убийцу злого,
Кота хитрющего, худого,
Поймите, это – западня.
Он вас обидит. Встанет шёрстка,
Сверкнут глаза нежданно-жёстко,
За всё – кровавая полоска, –
Тогда вы вспомните меня.
Тот кот – коварный сын помоек.
Он душит крыс и землероек,
Кротов и глупых пёстрых соек,
А усмехнётся он – беда!
Он просто кот, и нот хрустальных,
Снов безмятежных, беспечальных,
Надежд и блёсток карнавальных
Не принесёт вам никогда.
Двое
В мою бесследность, мимолётность
Река небесная впадала.
Лоза вплеталась в сновиденья.
Рвались в испуганное сердце
Четыре времени любви.
И я шептал: «Не понимаю!»
И я твердил: «Не понимаю!»
И я кричал: «Не понимаю! –
Не понимаю ничего…»
Из ожиданья создал розу:
Как мог, приманивал удачу.
Поил цветок живой водою,
Но умирал от жажды жизни.
Как трепетал – храня, лелея
Свечение цветка во тьме…
За розой девушка явилась.
Непостоянная, как счастье,
Подобная певучей флейте,
Смотрела долго, изумлённо.
Глаза, что снились мне, раскрыла,
Не понимая ничего…
Как хорошо! Теперь нас двое.
Нам всё равно, конечно, страшно.
Прижавшись спинами друг к другу,
Глядим на мир такой огромный,
Мир пробуждающийся, странный,
Не понимаем ничего…
Эрос
В путанице сновидений, в ласковом плеске прибоя
Солнце в сетях рыбацких рыбкой плывёт золотою.
Утром на цыпочки встанешь, тянешься к спелой черешне,
Тянешься к поцелую, – вот он, твой первый, вешний.
Эрос, тебя мы не звали, мы не мечтали стать старше.
Белый платок на верёвке нам на прощанье машет.
Даль в перламутровых бликах. Моря и чаек всевластье.
На циферблате крылатом ветреный полдень. Счастье.
Парус, как пёрышко в море. К нам не вернётся детство.
Как о тебе не думать, есть ли такое средство?
Что я посмею поведать той, кто стала богиней?
Небо, храни эту лодку. Парус растаял в сини.
Линии совершенства. Бёдер прохладных лекала.
Буря, минуй нашу гавань. Туча. Предвестие шквала.
Бог беспощадный, прекрасный, Эрос, тебя мы не звали,
Что же ты мчишься над морем с песней, полной печали?
Ах, золотые стрелы! Сколько смятенья и боли!
Волны, их сердцебиенье. Нежность. Желанье. Безволье.
Счастье, разбитое к счастью. Форточек слабые нервы.
Путаница в поцелуях: сотый становится первым.
Эрос, ты победил нас. Будет ли добрым семя?
Волны следы смывают, волны смывают время…
Подснежник
Где весна намечала прогалы,
Вновь ложился, казалось, навек, –
Нескончаемый, запоздалый,
Сновидений моих тихий снег.
Но когда затерялись тропинки,
И бродить больше не было сил,
Вешний ангел дохнул на снежинку,
Растопил и душой наделил.
Как непросто быть маленьким богом,
Как непросто быть первым цветком,
Раздвигать плотный снег, быть прологом,
Говорить на наречье людском.
Та весна обещала, томила,
Той весной так хотелось тепла, –
Посмотрела в глаза, поманила,
И цветком по губам провела…
Домовой
Улетаешь опять… Стало скучно со мной?
Погоди, не спеши, я ведь твой домовой.
Я сегодня на ёлку повешу
Старый лапоть, потерянный лешим.
Я весь год хлопотал, собирая добро:
Семена трын-травы и петушье перо.
Двух солдатиков, порванный мячик
То туда, то сюда перепрячу.
Ну, зачем улетать из такой тишины?!
В новогоднюю ночь снятся лучшие сны.
Этот год промелькнул не напрасно.
На душе дедморозно и ясно.
До утра будешь где-то летать на метле,
Из хлопушек стрелять, танцевать на столе.
Ты сегодня, хозяйка, устанешь.
Не забудешь меня? Приласкаешь?
О тебе буду думать и слушать сверчка,
Буду ждать. Ты вернёшься, нальёшь молочка
Мне в щербатую древнюю чашку.
Хохотунья… певунья…
Бедняжка…
Голубка
О, голубка моя…
Себастьян Ирадьер
Голубка взлетела, душа опустела.
Открытая клетка – хорошее дело.
Бескрайнее небо – начало пути.
Тебя отпустил я, и ты отпусти.
Забытый, как зонтик, пустой, как скворечник,
Забытый, как снег, и как паводок вешний,
Я слышу, как дышит цветущий миндаль:
Вдох-выдох – весна, и вдох-выдох – печаль.
А ветер рассветный так ласково веет,
Любовное шепчет фиалковой фее.
В глаза загляни – в них движенье планет,
И свет сновидений, обманчивый свет.
Слезам подчиняюсь, улыбке, капризу,
Иду, как лунатик идёт по карнизу,
В лагуне воздушной качаю звезду,
Забылся, очнулся, и дальше иду.
Когда же тебя вспоминать перестану?
Любовь так похожа на старую рану.
Моря испарятся, измелется соль,
Изменится всё, но останется боль…
Часовщик
Это тема для валторны, двух фаготов, клавесина,
Двух свистулек, двух снежинок, колокольчиков зимы.
Открывается шкатулка, где Щелкунчик с балериной, –
Музыкальная шкатулка, где с тобой кружились мы.
Флейте – петь, снегам – искриться, нам – разгадывать загадку:
Неужели мы вернулись, неужели влюблены?
А над нами две снежинки, и несут нас две лошадки
В наше кукольное царство и игрушечные сны.
Мы – две сущности, две ноты царской радостной охоты.
Нас с тобой не испугает волчий вой из детских книг.
Позади большая вьюга, и ликуют два фагота.
Бунтовавший тёмный ангел нынче – тихий часовщик.
Чёрный пластырь вместо глаза на лице его совином.
Словно крылья старой птицы, свисли полы сюртука.
Заржавели зодиаки, и растянуты пружины,
А в сердцах так мало счастья, тут работы на века.
Фея-флейта гасит свечи. Бьют часы, но как-то странно.
Надо смазать шестерёнки износившихся миров.
Спит усталый старый мастер, сполз парик его стеклянный.
Осторожная кукушка не выходит из часов.
Часовщик сердец бесплотных, часовщик миров полночных
Спит, а облако, как птица, звёзды бледные клюёт.
Пусть кружиться нам недолго, наше счастье пусть непрочно,
Но счастливая валторна начинает свой полёт.
Одиссей
1
Ночь прилетает на крыльях бесшумных, совиных,
Ночь, за которой, похоже, не будет рассвета,
И Одиссей засыпает в объятиях нимфы.
Выпита терпкая влага, попадали кубки.
Чёрными водами Стикса клянётся Калипсо,
Вечную молодость нимфа сулит Одиссею.
Ночь пахнет бездной и вечной виной, и забвеньем.
Небо пугает своей высотой непосильной…
Ночь на Итаке. Над пряжей поёт Пенелопа.
Боль, растворённая в песне, стала слезою.
Чайка кружит над простором любви и печали.
Утренним светом звезды согревается сердце.
Ах, Одиссей! Ты бросаешь вёсла в тумане
В сумерках жизни и в сумерках горестной смерти.
Годы и волны многое перемололи.
С чем ты вернёшься? В ладонях – ракушка пустая…
2
Вот и подъезд у дорожного круговорота.
– Здрасте! – басит Одиссею Харибда Петровна.
Сцилла Ивановна, губки поджав, замолкает,
Много чего порасскажет она Пенелопе,
Вспомнит волшебницу Кирку, детей Одиссея –
Щедрое семя далёких и долгих скитаний,
И пробежит скорпион – порожденье улыбки.
Время – по кругу. В ладонях – ракушка пустая…
Исход
Растрескались камни в струящемся зное.
Тень беркута гонит мечту о покое.
Покатится камень, под камнем – гадюка,
Шипенье, и снова – ни слова, ни звука…
В песок раскалённый ложатся верблюды.
Веди, Моисей, обещай своё чудо.
Ты вывел из рабства, ты выказал силу.
Но…сила пустыни меня победила.
Уже не боюсь я ни хлада, ни глада, –
Боюсь твоего беспощадного взгляда.
Я следом иду, и тебе я послушен,
Молю об одном: не заглядывай в душу…
Идём за тобою, идём неустанно
К земле наших снов, земле Ханаана.
Могучего старца могучая воля
Ведёт нас пустыней, изъеденной солью,
Долиной камней и ночных скорпионов.
Но было ли плохо в плену фараона?
И кажется сладкой неволя былая,
И кажется вкусной похлёбка гнилая…
Пойми, Моисей, мне не жаль нажитого,
Не слушал я рёва Тельца Золотого.
Устал я! Устал! Я останусь в пустыне
С последней надеждой – молитвой о сыне,
О дочери милой, о внуках, о многом...
Мы – люди исхода, мы призваны Богом…
Лишь только бы дети дошли, увидали
Молочные реки, медовые дали…
Уезжаем...
Я ищу глазами тех, кого не встретить,
Я не знаю: за кого теперь в ответе.
В белый домик с белым аистом на крыше
Не вернёмся, скрип калитки не услышим.
Что захочешь сохранить – присвоит пламя,
Что полюбишь – не избегнет увяданья.
Листья кружатся, как мы кружились прежде,
Постигая географию надежды.
Но зачем нам уезжать, куда не звали,
За мгновенье до немыслимой печали?
Уезжаем от себя – вот незадача.
Дует в спину свежий ветер неудачи.
Чистый ключ, не иссякай на дне колодца!
Гордый город не полюбит, посмеётся,
Поиграет с нами город и обманет.
А душа? Моя душа? Что с нею станет?
Где мы? Кто мы? Объясните Бога ради!
Заплутали, затерялись в листопаде,
А «любовь, что движет солнце и светила»,
Так устала, что на нас и не хватило…
Дорога навеки
Нас делали старше военные марши.
Стучат барабаны о юности нашей.
Зачем и куда? Ответ у порога:
Призванье мужчины – война и дорога.
Пусть флейты бравурно готовятся к бою.
Лишь вашу улыбку я взял бы с собою.
Вы смотрите грустно, вы смотрите строго,
Такою и будет эта дорога.
Дорога на годы, дорога навеки,
Лишь тёмное небо, бессонные реки,
Лишь стук эшелона, и в нём все ответы:
Не с вами закаты, не с вами рассветы…
И всё же спасибо ветрам и дороге:
Не так уж и мало в конечном итоге,
Где тайная нежность и тайное имя,
Где люди, как листья, ветрами гонимы.
Крупинки, снежинки военной метели, –
Запомнить друг друга почти не успели,
Но, если бы вы меня полюбили,
Меня б ни за что на войне не убили…
Солдатики
Всё в будущем,
за морем одуванчиков.
Мне кажется, что я – один из мальчиков.
Александр Кушнер
Нам снились воины, бои в развалинах.
Кричали воины: «Вперёд! За Сталина!»
И прорастали мы из камня битого,
Из фотографии отца убитого.
Ах, сны огромные, послевоенные!
По нашим улицам шагали пленные.
Наш бедноватый рай трещал атаками.
Мы всё татакали, а мамы плакали.
В солдатиков играли мы, в солдатиков!
Катали пулечки из липких фантиков.
Война опять звала в свои пожарища,
Где у солдатика – лицо товарища…
И сами мы судьбу свою накликали.
Стальные скрипки вволю попиликали.
Не оловянные сражались лейтенантики.
В чужой земле гниёт зерно романтики…
Так далеко от мам своих зарытые,
Изломанные мальчики, забытые –
Не вспомнить имени, не вспомнить отчества.
Служить Отечеству – путь одиночества…
В руинах времени не спят мечтатели.
Царица-боль взошла, и снится матери, –
Звездою мальчик стал. Любви! – не мщения.
Дух захватило от высот,
Высот прощения…
Мать
Свирепея, бьются ветры, на развалинах гудя,
Раскачали грузный город в ледяной петле дождя.
Мать идёт, держась за сердце, средь пылающих машин.
Страшен хруст побитых стёкол из разгромленных витрин.
Прежний ветер, гнавший ливни над воюющей толпой,
Сатанеет, негодует, ледяной сечёт крупой.
Там Петро швыряет камни, он всегда средь бунтарей.
Там в прожжённом камуфляже со щитом стоит Андрей.
От бутылки-зажигалки кто-то вспыхнул. Плачет мать.
Чёрный дым смешался с белым, брат – на брата, рать – на рать.
Всё раздельно, всё едино: город-сад и город-ад.
Перемалывает судьбы ярость новых баррикад.
Снова всё идёт по кругу. Не задался новый век.
Сапоги, кроссовки, берцы с новой кровью месят снег.
Скоро сердце станет пеплом. Пышет пламя мятежа.
Сколько там по Фаренгейту, чтобы вспыхнула душа?
Между поднятых дубинок, пролетающих камней,
Ходит мать, и в едкой гари ищет, ищет сыновей…
Гости
Между войн заплутал, между звёзд и столетий,
Где ты, лучший мой друг? За тебя я в ответе.
Стал весенней листвой, стал движением соков?
Словно древо, растёт сила новых пророков.
Позабыли друзья, их удел – вдохновенье,
Сокрушенье миров, и опять сотворенье.
Не заходят друзья, разлетелись родные, –
Много дел в небесах, забывают земные.
Я заждался гостей, я люблю наши встречи.
Пусть заходят в мой дом мудрецы и предтечи,
Пусть поэт воздаёт добрым винам и пище.
Без гостей на могилу похоже жилище.
У черты немоты я вас встречу, как прежде
С полновесною чашей любви и надежды…
Котята
С усмешкою взрослой он гладил их нежно:
«На то и котята, уж ты мне поверь».
Но кошка на кухне орала мятежно,
Металась и билась, царапая дверь…
«Отдай мне котят!» – я за сумку цеплялся.
«Зачем же топить их?» – не мог я понять.
А друг снисходительно мне улыбался:
Ему было восемь, а мне – только пять…
И плюхали камни, и брызги летели.
«Ну, что ж ты? Кидай в них!» – приятель кричал.
Котята пищали, тонуть не хотели.
Бедняг уносило за темный причал.
Но камни летели, их писк прерывая, –
Такая у нежности прошлой цена.
Я в ужасе плакал, глаза закрывая:
«Не надо! Не бей их!» И вдруг – тишина…
С тех пор стал бояться я ласки прощальной,
Касания дружеской тёплой руки,
Премудрой усмешки, улыбки печальной,
А главное – тихого плеска реки.
Как мы папу ждали...
Как мы папу ждали, и пришёл он с книгой,
С яблоками, с картой, с парусами брига.
Как Тарзан кричал он, поднимал гантели.
Нынче воскресенье – лучший день недели.
Папа чутко слушал лёгкие вулкана.
Кит назначил папе встречу у фонтана.
Наполнял квартиру, счастье обещая,
То ли запах яблок, то ли запах рая.
И порхал над нами ангел из бумаги,
Рыцарю хватало силы и отваги
Вызваться на битву с огненным драконом…
Счастье выдаётся строго по талонам.
Был сегодня папа, папа, лучший в мире,
А сейчас так тихо в маленькой квартире.
Там стояли туфли, тут висела шляпа.
Папа приходящий, уходящий папа…
Маленький принц
– Знаешь, отчего хороша пустыня? – сказал он.
–
Где-то в ней скрываются родники…
Антуан де Сент-Экзюпери
I
Ты бы сказал, увидав это диво:
«Роза померкла, но это красиво…»
Ты заигрался, и вышел куда-то.
Стал я садовником розы заката.
Душу под вечер пробрал холодок.
Снова летит сквозь меня лепесток.
Ты не вернёшься. Но я ожидаю
К Новому году, а может быть, к маю.
Я приручён, за меня ты в ответе.
Где, по какой ты гуляешь планете?
Не отпускает меня за тобой
Малая родина – шарик земной.
II
Дождь, не привыкший сдерживать слёзы,
Всё же ушёл от рассерженной розы,
И за окошком, на детской площадке
Солнце и сердце затеяли прятки.
Дети и ветер забытых миров
Сходят сегодня с картин мастеров.
Юные боги, а кажется – дети.
Смертный всегда за бессмертье в ответе.
Снова любви не хватает рассвету.
Мне привести бы в порядок планету.
Не успеваю. Придётся успеть:
Ветры пустыни свиваются в плеть.
III
Ветер, слетевший с картин Боттичелли
Тихо качает пустые качели…
Нежность и боль не измерить шагами.
Космос пустыни пролёг между нами,
Но, раскалённым пескам вопреки,
Сердце пустыни таит родники.
Я благодарен земной суматохе.
Дети смеются, мелькают эпохи.
Старый фонарщик не успевает –
Гасит надежды, опять зажигает…
Розы, родник, робкий трепет огня –
Что-то останется после меня.
