Наш Конкурс

Юрий Губский – доктор медицинских наук, профессор, член-корр. Национальной академии медицинских наук Украины. Автор книги воспоминаний «Как это было. От Союза до моей Украины» (Киев: «Авиценна», 2010. – 384 с.). Проза, публицистика, очерки о творчестве поэтов и писателей публиковались в украинских русскоязычных периодических изданиях: «Литература и жизнь» («Література і життя»), «День», «Правда Украины», а также на Интернет-сайтах.

ЮРИЙ  ГУБСКИЙ

Над Прутом
 

	…In the early morning on the lake, sitting in the stern of the boat with his father rowing, Nick felt quite sure that he would never die.
	Эрнест Хемингуэй. Индейский лагерь

     — Мне так хотелось сегодня сделать что-то хорошее, чтобы ты радовалась.
     — Я радуюсь… А ты себе почему не возьмешь?
     — Ты ведь любишь форель, а я ко всякой рыбе абсолютно равнодушен, даже из твоих рук. Мне нужен кусок настоящего мяса или нормального украинского сала — такого, как ты недавно готовила.
     — Да, я — как наша кошка. А ты — как ты, каким ты всегда был. …Возьми себе еще вина или коньяку, ведь… — тебе можно? …До сих пор помню тот Новый год, у Игоря…
     — Ну, значит, — «За нас!» …Господи, неужели — правда, ты все это помнишь?..
     — Ну да, а ты как думал? Я заметила тебя, когда ты только вошел — светлый мальчик, такой весь из себя: без галстука, в красивой рубашке в полосочку с выпущенным воротничком (я ее потом много раз стирала), да еще и под метр девяносто. Но с тобой была совершенно юная девица в юбочке выше всяких возможностей и в блестящих сапогах до самых колен — такая тогда была мода, и я сразу подумала: ну что он в ней нашел?..
     Нас посадили напротив, и ты сразу же положил на меня глаз. Был ненормальный Новый год: на улице была страшная метель, каждая пара вместо тоста должна была прочитать стихотворение — такая богема! Я злилась и ничего не могла придумать, а вы с Игорем выпили столько коньяку за ночь, и все время о чем-то спорили…
     Потом твоя девочка, кажется, ее звали Леночкой, плакала одна на кухне, а ты, наконец, пригласил меня танцевать и совершенно нагло заявил, что вот уже и утро, а мы с тобой до сих пор еще ни разу не целовались… Я была потрясена таким нахальством, и не знала, что делать: я ведь тоже пришла с молодым человеком… Как я могла такое забыть?..
     — А потом мы встретились, вечером того же дня, у метро «Университет». Господи, могли тогда сутками не спать… Я вот помню, что были уже сумерки, валил такой густой снег, по бульвару Шевченко плохо ходили троллейбусы, и я боялся, что ты вообще не придешь…
     — Нет, я пришла, но вдруг почему-то страшно перепугалась, что не узнаю тебя — мы ведь сказали друг другу фактически всего несколько слов… А потом вспомнила, что ты такой длинный, взглянула поверх голов — и сразу тебя увидела, тем более что ты был без шапки — такой вообще пижон…
     — Да, вдруг сейчас вспомнил: ты появилась справа, из-за угла ограды Ботанического сада, там еще был киоск, и на тебе была такая забавная вязаная шапочка с козырьком, кажется, серая… А потом официант Сережа уже после одиннадцати часов грел нам на плитке кофе — мы ему чем-то понравились… Вообще, той зимой мы обошли все киевские рестораны — на это ушла вся моя аспирантская стипендия — слава богу, цены тогда были совсем другие…
     — Ну да, а в тот вечер на Старый Новый год мы долго целовались в телефонной будке на Прорезной возле кинотеатра «Комсомолец Украины» — не знаю, что там сейчас… Было разбито стекло, мы страшно замерзли, я позвонила своей Таньке, и мы к ней поехали…
     — Как это ты говоришь — браки совершаются на небесах?
     — Ну да, так ведь мы и были — на небесах… Просто ты потом долго на мне не женился…
     — Ну, так значит, снова — за нас?..
     — Нет, я хочу выпить за тебя, отдельно.
     — Тогда и я — за тебя!..
     — …А помнишь, как мы последний раз отмечали твой день рождения, в октябре, в Ялте? — в том году была какая-то совершенно чеховская Ялта… Ты заказал какое-то чудесное крымское вино — оно было совершенно золотистое, — я забыла, как оно называлось, а потом я впервые в жизни пила шампанское брют — это в то время…
     — А потом мы спустились вниз по канатной дороге и хотели погулять по набережной, но тогда погода вдруг испортилась — я помню, что начался страшно холодный дождь с ветром, и мы с трудом добрались на такси в свой санаторий…
     — Ну, конечно же, ты после этого совсем развоевался, решил продолжить свой день рождения, и мы пригласили директора санатория, теперь уже на коньяк. Он оказался таким компанейским дядькой, из санаторской столовой принесли директорский ужин, он полночи расспрашивал тебя о последних достижениях медицинской науки, — а наутро у нас был самолет, — и вы меня совершенно замучили... Он казался нам тогда совсем пожилым — бывший морской капитан, как мой папа, и мы друг другу очень понравились, он все время пил за мое здоровье… Я выйду покурить на воздух, послушаю, как внизу речка красиво шумит, и нам пора собираться, а то опоздаем на поезд, — прервала она поток воспоминаний.
     Он проводил её взглядом — она не сказала «в последний раз», хотя оба они именно об этом одновременно подумали. Она оставалась такой же тоненькой и стройной, с высоко поднятой головой, — «Как тогда», — подумалось ему, и в который раз за последние дни, за этот странный отпуск в горах, что-то защемило внутри. Она лишь чуточку похудела в последние годы. «Я буду маленькой худенькой старушкой», — говорила она уже давно, а он страшно злился: «Прекрати даже думать о таком…» Но все, что происходит с ними сейчас, тогда казалось просто невозможным…
     Последние десять лет они ездили отдыхать только сюда, а не на многоголосый, одуревший от раскаленного солнца, обилия разношерстной публики, голых тел, громкой музыки и грязных пляжей жаркий юг. Именно здесь они могли побыть совершенно одни и хотя бы ненадолго уйти от тяжелых контактов, изматывающего напряжения на его кафедре, с накопившимися и годами не решаемыми проблемами, и вообще постоянной борьбы за выживание в этом новом мире, к которому им так трудно было привыкнуть.
     Они полюбили украинские Карпаты — таинственные издали, лесистые вершины с приютившимися прямо на них темными облаками, особенно красивые, когда к ним подъезжаешь на автомобиле со стороны Надвирной к вечеру, по старому, еще австрийскому шоссе, начинающему медленно взбираться вверх, в гору. Внутри вековых лесов — многолетний покров хвои и листьев, пружинящий под подошвами кроссовок, а если посмотреть вверх — тянущиеся к небу стволы высоченных «смерек». Тишина, чистый и прозрачный воздух, особенно по утрам, после дождя, хмуро колотившего всю ночь по крыше их домика; моментальные смены погоды — после внезапно пролившейся над головой тучки, пришедшей откуда-то оттуда, из самых «гір», по-особому приветливое и теплое солнышко, уже через несколько минут пробуждающее вслед за первым цвириньканьем птичек все живое. Обжигающе холодная вода бегущих по камням куда-то вниз горных речушек — со скрытым где-то в их глубинах, под серыми валунами, серьезным норовом, способным за несколько часов превратить их в свирепые потоки мутной воды, сметающей все на своем пути. Белочки, приходящие по утрам на растущий рядом орешник. Удивительно вежливые и доброжелательные люди, здоровающиеся с незнакомцами и называющие ее «пані», а не суржиково-хамским — «женщина», когда они подходили посмотреть гуцульские сувениры, разложенные для туристов на лотках вдоль дороги…
     Она всегда была очень сильной, и только ее стойкость вытягивала их обоих в тех, самых плохих ситуациях, которые он сам иногда и создавал. Но то, что предстоит ей сейчас, не идет ни в какое сравнение ни с чем, ранее бывшим.
     Он осторожно повернулся на стуле. Сегодня боль усилилась, всякий раз отзываясь где-то там, очень глубоко внутри, тоскливым напоминанием о том, что, хотя ты и делаешь все, чтобы не думать об этом, — это есть, это не ушло. И это будет все больше и все настойчивее становиться частью всего его существа, пока однажды не заполонит его всего, не оставив ничего взамен. Это — то, что люди переживают единожды, и что, в конечном итоге, является единственной настоящей их проверкой…
     Странно все же, что он в этой ситуации, в самом деле, меньше всего думает сейчас о себе. Наверное, потому, что хуже всего то, что он уже больше не сможет ее защитить, и это нужно будет пройти ей самой, и вот с этим он уже ничего не может и не сможет поделать…

Киев, 04.09.2009 г.