Наш Конкурс
Татьяна Архангельская родилась в Санкт-Петербурге, жила в Мурманске,
Нью-Йорке. Сейчас живёт и работает в Нью-Хэмпшире.
ТАТЬЯНА АРХАНГЕЛЬСКАЯ
ВЫХОД В АСТРАЛ
Это просто осколок остывшего некогда солнца...
Это просто осколок остывшего некогда солнца, на который налипло немного космической пыли... Мы к нему беззащитно телами несильными жмёмся, и не помним – зачем и за что нас сюда поселили.
Здесь давно появились шоссе, небоскрёбы, газоны, космодромы, полярные станции... гелиостаты. Но Земля до сих пор больше любит горбатых бизонов, отвечая за тварь, приручённую ею когда-то.
Мы так долго боролись, мы крылья из воска лепили, возводили притоны для тьмы и соборы для света. И, питая надежду огнём бесконечных усилий, рвали бешено путы чужой, нелюбимой планеты.
Но, устав от бесплодных исканий единственной двери, постепенно мутируя, ближе к земле припадая, бесконечное множество вер понапрасну примерив, мы планету изгнания домом уже называем.
Лишь порой в полнолуние... Небо становится ближе... В наши ноздри впивается звёздный мучительный запах...
Мы выходим из раковин, лунную радугу лижем, бьём хвостами от боли – и горы становятся прахом.
Сахарный мир
В сахарном мире – лимонные капли и гром. Видно, Великий Кондитер готовится печь. Баночка соды зияет открывшимся ртом. Там чья-то очередь в чайную ложечку лечь.
Ах, зашипела и вздыбилась пеною смесь! Нужно, чтоб всё, как положено, пышно взошло... Как же в той книжке на полочке –
есмь или съесть?.. Нить провидения грешным ловить тяжело....
Что я такое – фисташка? А может – мука? Ум так устал по сусекам познанья скрести. Хлынула сверху молочная чудо-река, всё, что возможно, вбирая в себя по пути.
Помню – сияя, за мной потянулась Рука, позже – божественный венчик взбивал без конца, дальше – горячая тьма потекла свысока и, словно пластырем, мне залепила глаза...
Где я?.. Подсказкой, Кондитер, меня одари! Всё завитушки да розочки... Может быть, сад?.. Я – словно облако – белая вся... изнутри... Только снаружи – горьчайшею мглой – шоколад.
Мир сотворён, и Кондитер снимает колпак. Далее будет про тех же и там же. Антракт.
Выход в астрал
Это – не нервный срыв. Это – духа порыв. Это – нужда понять
бьёт тараном в мозг. Слабая плоть, про инстинкт выживанья забыв, вновь расщепляет атом,
идёт вразнос.
Что там внутри – огнедышащий ли вулкан?.. алый дракон,
стерегущий лавину тайн?.. Пусть пробудится немедленно мой Атман* и громогласно прикажет:
«Пора. Взлетай!»
Выхлестнет раскалённою магмою жар. Ангел и зверь запоют
единенья песнь. Бусинка малая – голая суть – душа – вспыхнет, как белое солнце,
познав – я есмь.
Капелька света – плутония тяжелей. Ей бы замедлить скорость,
а то сгорит... Время вернуться... узок проём дверей… Солнце души
камнем падает в тела клей.
Кто-то, увидев, скажет:
– Метеорит!..
--------------------- * Атман (санскр. – самость, душа, высшее Я) – одно из
центральных понятий индийской философии. Вечная, неизменная
духовная сущность. Абсолют, осознающий своё собственное
существование.
Угловатость
Мы так угловаты. Мы – словно подростки. Земные палаты. Мирские подмостки. Столкнёмся углами, алмазно и остро. О нет, Вы – не Свами* и не Калиостро! А я – не Диана и не Клеопатра. Улыбка смутьяна. Русалочья мантра. Мы так искромётны и взрывоопасны, смешны, быстролётны, нежны, разномастны... Мы так угловаты, что старые боги небесной палаты вздыхают в тревоге: «Ах, эти земляне! бедняги... страдальцы...»
И греют над нами холодные пальцы.
---------------------
* Сва́ми (санскр. – владеющий собой, свободный от чувств) –
почётный титул в индуизме. Обращением подчёркивается мастерство
йога, посвящение себя Богу или духовному наставнику (гуру).
Про серебряную нить
Я стала однажды серебряной нитью, в ушко золочёной иголки проделась, и мной вышивальщик – неведом, невидим – заштопал прореху в небесной портьере.
Всю ночь, подчиняясь высокому долгу, края той прорехи я скромно скрепляла. И целостность неба держалась на нити – моей тонкой нити –
в ту долгую ночь.
Мы вырастем снова, как розы, мы где-нибудь будем...
Мы вырастем снова, как розы, мы где-нибудь будем. В другом измерении, форме, пространстве, но всё же...
Надеюсь, печалиться свойственно только лишь людям. Надеюсь, бескрылость излечится – где-нибудь, позже...
Но как мы друг друга узнаем? – Мы будем иными: без еле заметного шрама над левою бровью,
без родинки малой, согретой губами твоими, без сотен примет, занесённых в реестры любовью...
И всё же, когда нам однажды удастся родиться в какой-нибудь дальней галактике одновременно,
сквозь чуждых обличий покров – тихий свет просочится. Ведь облик души не меняется – светлый, нетленный.
В одной распустившейся розе двумя лепестками, пушинками в белом крыле улетающей птицы,
соседями-каплями в чистом потоке мы станем. А может быть, снова людьми – всё ведь может случиться...
Не вычерпать смертью любовь, не стереть, не умерить. Мы встретимся снова, потом... Я не смею не верить.
Пронзённый апрелем
Вкус весны.
Эта крепкая, душу бодрящая синь, а по ней –
облаков пышно-сливочный клин. Золотой дикобраз оккупировал высь, мечет иглы-лучи... мне уже не спастись...
Я пробит.
Безнадежно, навылет. Зимы цитадель – сердце – тает... Из раны сочится капель... И поможет мне только прозрачный глоток панацеи апреля... берёзовый сок....
Безогляд.
Одержимость и буйство проснувшихся сил, за ночь гневно сорвавших стеклянный настил. Половодье шального весеннего дня,
что со скоростью света возносит меня
к облакам...
в родниковую синь безмятежных глубин, где я буду на миг не один, но – един
с тишиной...
Молитва, молитва, душою разлита...
Молитва, молитва, душою разлита, пришпилена к небу,
ветрам на потребу.
Записка для Бога, в ней свет и тревога,
дыхание веры и нежность без меры.
– Слепи день для дочки
из мартовской почки, лучей щекотливых, мгновений счастливых.
Покровом чудесным, от слёз и болезней, укутай, чтоб Милость
над нею светилась.
Ведёрко любви на неё опрокинь...
Молю – С уважением, Мама. Аминь.
Безмятежность
Безмятежность пахнет мятой, время смято в ком бумажный, облака сладчайшей ваты проплывают эпатажно. Размягчаются запреты – крем-брюле на чайных блюдцах… Здравомыслия куплеты почему-то не поются…
Тюль возвышенных материй занавеской с неба свешен, а в компосте суеверий цветик веры всходит нежно. Отпускает хватка стресса, суетливый гул стихает. Проза жизни повсеместно изъясняется стихами...
Безрассудочности гелий. Невесомость. Самость. Космос. Ветер ловит ленты трелей и вплетает солнцу в косы. Время птицей-оригами покружилось и пропало... Мир повис в бездонной яме бирюзового провала...
Безмятежность. Плеск и свежесть раннемартовской купели. Созерцательная нежность. Ожидание апреля. Смыта в землю талым снегом накипь чувств и дум прогорклых. И душа скользит по небу на пахучей дынной корке...
Нелинейное
Взрываются звёзды. Галактики меркнут. Но длится стремительный бег водомерки – открыв нелинейного времени суть, она не желает во мраке тонуть.
Сцепленье молекул. Блестящая плоскость. А сверху и снизу – зияющий космос. И твердь, толщиною с бумажный листок, уже провисает под тяжестью строк...
И всё же – пиши безрассудные вирши! Взахлёб суетись или мудрствуй, как риши*. Скользи одержимо по глади пруда. Покуда опять не порвётся вода...
--------------------- * Ри́ши (санскр. – провидец, мудрец) – мудрецы в индуизме,
которым боги открыли ведийские гимны.
|