Наш Конкурс

Баадур Чхатарашвили — архитектор-строитель, живет с большим дружным семейством, включая пса Гвидо, в Тбилиси. Это его первая публикация.

ОПУСЫ  НАЧИНАЮЩЕГО  ГРАФОМАНА

Я, смотрящий

     Что-то шерсть на лапах одичала и в ушах бурелом. Почему Господь, если он есть, дал мне разум, а языка лишил? Был бы я лучше дважды неразумным, а вот Папе, тугодуму двуногому, Нарциссу новоявленному, выдал бы: ты вычеши мне лапы, подстриги в ушах, внутри в ушах, а не снаружи, а сам тщательно помойся: не очень-то приятно от тебя пахнет… и сделай наконец что-нибудь со своими подмышками.
     Нету больше сил моих эти самые подмышки терпеть. Кабы мог я себя нюха лишить, спокойно дожил бы свои собачьи дни. Они: ах, ох, наш мальчик, наш дуральчик… Вы же всем своим пахнете, ребята, это же какая мука в ваших запахах присутствовать.
     Намедни изволили на банкет отбыть. Ладно, пока с полчаса душились, пудрились, терпел (кстати, врёт Папа, не французский у него одеколон). А вернулись… ой, грехи мои собачьи: осетрина, которую вы трескали, даже не второй свежести, а жаркое вчера, а не сегодня, ресторанные сволочи собирали с недоеденных столов и подали вам, фраерам, под бенгальский огонь, чуть разогрев. До утра Папа блевал, надрываясь, а я переживал за клозетной дверью.
     К примеру, были бы у Папы мозги, водил бы меня с собой дегустатором, здоровее был бы. А то мнит себя, смотреть и понимать противно. Если, допустим, мы без Мамы уехали в дальний дом, он вдруг такой независимый делается, постель у печи разберёт и мне небрежно: «Ну давай, паршивый, залезай».
     Кто из нас паршивее, это большой вопрос. Осчастливил, видите ли. При Маме шиш позвал бы, а тут: «Иди, Бабу, вместе будем спать».
     В могиле я видел — перегаром воняет, храпит и ногами толкается. Хоть и люблю я его, непонятно за что, нет в нём той, нашей собачей гордости, когда ты на смерть пойдёшь, а назад ни на коготь не сдашь, даже если Мама веником пугает.
     Ну-с, например, — о Папе разговор — друзьям своим отказать он не умеет, берёт, как положено, на грудь и пытается оставаться мужчиной до конца. Мама такой героизм воспринимает по женскому разумению — торжественное возвращение кормильца в семью завершается успокоением на диване в гостиной. Ладно, а я ведь должен проследить, чтоб всё прошло без ущерба для семьи.
     Значит, стерегу его, забулдыгу, до утра — вечные мои бессонные ночи, а я, между прочим, уже в годах, мне самому отдых нужен. А с рассветом у Папы язык к пищеводу прилипший, и дышит он, собрав последние силы. Беру я его осторожно клыками за пульс и веду на прогулку. И что же видят соседи и уличные доброжелатели? Они видят: Папа спозаранку в пиджачной паре и при галстуке прогуливает любимчика, мохнатого симпатюлю. Зачёт семье, пример мужьям-алкоголикам.
     Знали бы наблюдатели, что Папа с вечера не раздевался, а в чём прогуливается, в том и дрых. Ну а я, ухмыляясь в бороду, выгуливаю Папу и чётко секу момент, когда похмелье начнёт переходить в кому и надо будет волочь Папу домой, к кухонной плите, на предмет реанимационного кофе.
     Да, заболтался я. Мне про малышей надо рассказать и про нашу дружбу. Эту дружбу просто так трудно затеять, она, наверное, заранее кем-то устроена.
     Бывает дружба обычная, как у всех. Вот за забором нашего дальнего дома живёт петух с квочками. Ну, какое моё дело — петух и куры, да и пёс с ними. Ан нет, петух тот, перестарок, от чванства обнаглев, через забор к нам лазает, клешнёй своей гнусной грядки ковыряет и шлюшек своих созывает на халявное угощение. Раз я ему хвост выдрал — отпустил с миром. На следующий раз прикусил посильнее — не понял, сволочь. Ну-с, ладно, полезла опять эта гнида в нашу клубнику… Погнал я его с дальним разворотом, он через забор — я за ним, и решил кончать на вражьей территории. Уже я на ходу клыки показал, задние лапы вывернул (краем глаза вижу: соседка от сарая бежит с дрыном), прикинул расстояние — порядок, успею, и петушка подминать начал, и тут, чёрт бы его взял, под передние мои лапы бросается несмышлёный поросят и пятачком своим слюнявым и всем своим несерьёзным хвостиком просит мира.
     Ладно, я отходчивый, спрятал клыки, облизал поросяке морду и пошёл через забор к себе. И что вы думаете? Тот самый поросят стал ходить ко мне через уличную калитку и завязывать дружбу.
     Умница он был, но по молодости мало знал. Просто любил земное окружение из-за своей восторженности миром. Я его полюбил, с ним спокойно было и от него пахло молоком. Он, бывало, похрюкает, посуетится, потом рядом сядет, прижмётся, и мы вместе думаем обо всём.
     Когда той осенью мы уезжали из дальнего дома на зиму, соседи собрали урожай, затеяли самогон, и моего друга съели.
     Да, а потом, весной, на следующий приезд, появились малыши. Ну, они не вдруг появились, они всегда были, но той весной они мне показались. С ними трудно, они не знают времени, спрашивают меня недавно: «Где ты был? Обещал же, что с рассветом игру продолжим».
     Ни хрена себе рассвет — от лета до лета.
     Я их сперва учуял в печной трубе. Есть у нас в дальнем доме такая к дому пристроенная печка под маленькой крышей. В ней раньше хлеб пекли, а теперь Мама мусор сжигает, или Папа жарит шашлыки. Так вот, в трубе этой самой печки я их и нашёл. Не понял сперва — что это там ненашенское. Скакал весь день перед той самой печкой как мартышка, осип от лая. Папа ругался, загонял меня в дом, потом сам на трубу полез. Ни фига, конечно, не понял, а потом, к звёздам, они мне объявились. Славные они и умеют со мной говорить. Говорят не так, как Папа и другие люди, они внутри говорят, мало говорят, но очень понятно.
     Папе, Маме и моим человекосёстрам они не покажутся, говорят: нельзя. А охраняют их по-своему — теперь через меня. Если чего моим делать не стоит, они мне подсказывают, а я после — хвост оторви, а проследить должен.
     Как подружились, они мне блох вывели навсегда. Внутри блохам сказали — и те бегом, не оглядываясь. Попросил я малышей с Папы спесь согнать, ему же на пользу, — отказались, вмешиваться напрямую у них не положено. Хотя, говорят: Папе твоему стоило бы чуток хвост накрутить. Но против своих законов они — хоть убей.
     Да, дело опять к осени идёт, нам пора из дальнего дома двигать, а малыши забеспокоились. Им от трубы и печки никак, и признались мне, поначалу не хотели говорить, жалели, но сказали: мне эту зиму еле перетянуть, вышел мой собачий срок. Говорят: как-нибудь дотяни до завтра — это у них весна, — без присмотра семью оставлять нельзя, а потом мы тебя в нового щёна переселим, чтоб, значить, опять семью охранял через нас.
     Ну, что делать, буду держаться. Знаю, Папа начнёт по врачам таскать — мерзкие таблетки будут в пасть совать, задницу исколют… ладно, перетерпим, такая наша доля. До весны продержусь, а там малыши присмотрят, и новый я появится, и всё будет как раньше. А пока есть время, надо Папе внушить, чтоб после закопал меня под большим орехом. Это моё любимое место во дворе дальнего дома и с печкой рядом...

Аргал

     Перебравшись в Москву, Док сделался ярым монголофобом. Удивила меня подобная метаморфоза, ибо, выросший в пестроте тбилисских общин, почтенный Арчил Шалвович был абсолютно толерантный субъект.
     По прибытии в Златоглавую, помотавшись по временным пристанищам, Док осел в Каменной Слободе. Окна его кельи выходили аккурат на фасад монгольского представительства, которое из-за круглосуточной суеты обитателей больше смахивало на ярмарочную ночлежку. Вот через месяц-другой после водворения в районе арбатских подворотен Док и стал, используя ненормативную лексику, очень грубо отзываться о соседях, презрительно обзывая последних «монгольцами».
     Поначалу я решил, что сработала генетическая память: семь столетий тому гвардейцы Чингисхана под началом Джебы и Субудая много мерзостей натворили на многострадальной грузинской земле. Как-то, выпивая с Доком, я затронул тему. Академически образованный Арчил затеял обстоятельную лекцию, начав с истории зарождения улуса, помянул добрым словом Есугей-багатура*, подробно живописал преодолённые юным Темуджином** на пути к Великой Ясе*** препятствия и в заключение озадачил меня, заявив, что вливание степной крови положительно сказалось на этногенезе иберийских народов.
     Ни черта не поняв, я напрямую поинтересовался причиной нынешней неприязни к потомкам славного Борте-Чино****.
     — Суки они, — ответил Док. — Верди не любят!
     Всё встало на свои места. Страдающий острой формой меломании Док истово почитает итальянскую оперу. Особенно Верди. В частности, Риголетто.
     На первые московские гонорары Шалвович приобрёл серьёзную стереосистему и, облазав Горбушку, обзавёлся семью (!) интерпретациями истории трудных взаимоотношений герцога Мантуанского со своим шутом.
     Удалённый от семьи, Док регулярно впадал в смутное состояние и, как уважающий себя интеллигент, для снятия душевного напряжения использовал продукцию популярной фирмы «Кристалл».
     После третьей Док включал любимую версию с Пласидо Доминго в заглавной роли, хотя, по его мнению, с партией Джильды Илеана Котрубас справлялась не очень. Приняв на грудь половину литровой ёмкости, Док начинал испытывать нестерпимое желание поделиться своей радостью с окружающим миром (западло слушать Верди в одиночку). Динамики выставлялись на подоконники, регулятор громкости выворачивался до упора, и Док включал старый, но очень пронзительный вариант с Тито Гоби и Марией Каллас. За ночь Шалвович осиливал до пяти версий.
     Мне не приходилось общаться с монголами. Никогда. Так сложилось. Поэтому я не имею представления — любят ли они бельканто? Скорее нет. Интуиция мне подсказывает. Хотя, может, я и не прав. Но, даже не принимая во внимание этническую принадлежность субъекта, принудительное прослушивание вокализов герцога в шестом часу утра может довести до озверения кого угодно. Обитатели общаги изучили творение великого миланца до малейшего нюанса. И, что естественно, затеялась конфронтация. Куча монгольцев против одинокого, но стойкого, несокрушимого гурийца.
     Я вмешался в самом разгаре (пока ещё идеологической) войны. После двухнедельного вояжа по костромским болотам я прибыл субботним вечером на Ярославский. Выбравшись из пьяного вагона, уткнулся в прицепленную к стоявшему на противоположной стороне платформы составу табличку: «Москва — Улан-Батор». По перрону сновали монгольцы с клетчатыми баулами. Получив ассоциативный посыл, решил проведать любимого меломана.
     Прихватив на Смоленке упаковку «Хайнекена», я свернул на булыжную мостовую. Отражаясь от камня фасадов, по переулку гремело: «... questa o quella, per me pari sono...»
     Док пребывал в мрачном настроении:
     — Глянь на этого п… — подвёл он меня к окну.
     Напротив, в проёме второго этажа, присутствовал узкоглазый мужчина. К стеклу монгол прижимал картонку с выведённой жирными буквами надписью: «АРГАЛ». Заметив наше появление, мужик соорудил пальцами свободной руки кукиш и выставил в нашу сторону.
     — Что за поц? — поинтересовался я.
     — Ихний атташе по культуре, — Док выпятил челюсть. — Третий день шиши мне кажет.
     — А что есть аргал?
     — Хрен его знает... не думаю, чтоб приветствие. Да ну его, пусть торчит там, если не лень. Лучше давай расслабимся. У меня новая версия с Ренато Брусоном.
     Качественно мы расслабились в тот вечер. К утру я добрался к себе на Бойцовую, принял ванну, подремал, ожил, но торжествующий шиш монгольского атташе не давал мне покоя. Вместо запланированного отдыха поехал я по букинистам.
     На Кузнецком добыл «Орос-Монгол-Монгол-Орос-Оргин Уеийн» — здоровенный кирпич, руки оттянул. Для завершения задуманного пришлось ещё побеспокоить старую подругу с Шаболовки, с музыкального фонда. Покопавшись в раритетах, удовлетворённый двинулся домой. Отужинав, позвонил Арчилу; «...la donna e mobile...» — ревел в трубке герцог.
     — Ачи, а твой сосед, который по культуре, грубиян.
     — Ну?
     — Какашкой он тебя обозвал...
     — Это как?!
     — Цитирую: «Аргал — сухой верблюжий навоз» — «Большой русско-монгольский, монгольско-русский словарь», страница тридцать семь.
     — Я его маму…
     — Ачи, ты же интеллигентный человек. Что за обороты? Бери карандаш, записывай. Диктую: «Г'их Дотогш Гургалдай Тэмээн». Записал?
     — Ага. Переведи.
     — Ну, подстрочник получается: «ступай в заднепроходное отверстие верблюда».
     — Класс. Сей момент изображу и вывешу, он как раз в окне стебается.
     — Ачи, у меня есть ещё предложение.
     — Ну?
     — Совершив идеологическую атаку, пережди сутки и создай предпосылку к мирному разрешению конфликта.
     — Как ты это себе представляешь?
     — Вот, лежит передо мной кассета — «Три печальных холма». Опера. Либретто Дашдоржийн Нацагдбрж. Музыка народная. Дирижёр — заслуженный деятель искусств Монголии Жагваларын Буренбех. Исполнителей перечислить? К примеру, баритон Туревжавын Гонбат...
     — Слушай меня, ложись немедленно в постель, и до моего прихода смерь температуру. Я буду через полчаса.
     — Ачи, успокойся, я в норме. Как говорят, худой мир всегда лучше... Я понимаю, в одиночку опус Нацагдбржа ты не осилишь. Вывешивай сегодня ругательный плакат, а завтра я подъеду, примем по маленькой и сделаем монгольцам жест доброй воли.
     Назавтра мы с Доком, закусывая тресковой печёнкой, слушали творение Буренбеха.
     — Впечатляет, — Док разлил «Гжелку», — особенно увертюра, вроде конница в атаку идёт.
     Напротив дети Алан-Гоа***** помахивали в нашу сторону ладошками и делали реверансы.
     В ответ мы поприветствовали их полными рюмками, хлопнули и прибавили звук...

_______________________________________________________
     * Есугей-Багатур — отец Чингисхана.
     ** Темуджин — имя, данное Чингисхану по рождению.
     *** Великая Яса — принятый Чингисханом свод законов.
     **** Борте-Чино (Серый Волк) — мифологический предок монголов.
     ***** Алан-Гоа (Пятнистая Лань) — прародительница монголов.

Страсти по Якову

     Сон окончательно одолел Яшу. До того страдалец кипятил кастрюльками кофе, прикуривал одну от другой сигареты, подставлял под холодную струю воспалённую голову, но на третью ночь сломался. Как сидел за компьютером, так и провалился в мутное.
     — Константа, константа… — твердил Яша, вращаясь в пёстром калейдоскопе. Из ниоткуда наплыли страшные рожи, строили гримасы. Объявился легионер с коротким мечом у пояса и пращёй наизготовку:
     — Запасайте гланды* — заявил воин, подмигнул и упрыгал на обутой в сандалию ножке, поджав вторую, босую.
     Из рыжей тучи выдвинулся узкоглазый на мохнатой лошадке. Нацелил на Яшу копьё:
     — На Калку прямо?
     — Иди в ж…, откуда я знаю? — Яша покрылся липким потом.
     Степняка заменил мордоворот в кожанке, с маузером:
     — Пройдём для выяснения.
     — Куда?
     — До ближайшей стенки, сволочь! Руки за спину…
     Яша затосковал, тяжело сдавило грудь. Маузерист завертелся волчком и сгинул. Появился новый. Лохматый, в сером строгом костюме и при тщательно повязанном галстуке:
     — Яков Ильич, проснитесь, — лохматый протянул руку с полированными ногтями — проснитесь, любезный, важное дело.
     — Константа, — промямлил Яша.
     — Да будет вам, пустое, — лохматый помахал ладонью перед Яшиными глазами. — Проснулись? Вот и ладно. У нас неотложный, знаете ли, разговор. Подошёл к единственному в комнате креслу, с сомнением глянул на обивку, уселся, закинул ногу на коленку:
     — Ну-с, Яков Ильич, простите за вторжение, но появилась насущная необходимость.
     — А вы кто будете? — Яша щипнул себя за ляжку.
     — Я, собственно, буду посланник-исполнитель, — лохматый наклонил голову, — можете звать меня Вели. И никакой, понимаете ли, мистики. Всё очень объяснимо. Вы, Яков Ильич, подошли в вашем затянувшемся эксперименте к логическому завершению, — Вели изящным жестом указал на занимавшую стоящий посреди комнаты стол Машину. — День, два, и, как мы предвидим, вы выправите мелкие огрехи в расчётах, получите константу, и ваш генератор заработает. А это чревато непредсказуемыми последствиями.
     — Постойте, — перебил Яша, — уверены, что расчёты верны? У меня есть сомнения по поводу индуктивного тока.
     — Да всё там путём, Яша, — лохматый вдруг преобразился в рубаху-парня. — Одно худо, при наборе мощности окружающие здания трясти будет не слабо, резонанс у твоей штуки электромагнитный присутствовать будет, и ещё: от Кирлиан-эффекта** ты не застрахован. Опять же, торсионное поле вызовет некоторые накладки, — сбегав в прошлое, по возвращении можешь и двойника застать дома.
     — Нет! Я ещё сплю, — Яша замахал руками.
     — Будет, Яков Ильич, — лохматый отогнул белоснежную манжетку и глянул на циферблат, — я здесь присутствую исключительно для недопущения подобных безобразий. Договоримся сразу: машинку вашу утилизируем, вас я забираю с собой, для всеобщего благопорядка.
     Яша оглянулся, потянулся к неиспользованному металлическому стержню.
     — Прекратите эти глупости. Прежде чем мы прибегнем к рукопашной, чего, в виду априорного предвиденья результата, я вам не советую, выслушайте некоторые мои соображения. Лохматый извлёк из кармана портсигар, выбрал сигарету, прикурил от ногтя, сладко затянулся и продолжал:
     — Вот вы, в творческих муках, лишив себя полноценного времяпрепровождения, даже, скажем больше, лишив себя элементарных удобств, сотворили сей агрегат. Днями это нелепое сооружение заработает…
     — Почему нелепое? — рассвирепел Яша. — Дурак вы.
     — Поверьте, я отнюдь не дурак. А почему нелепое… для сегодняшнего уровня человеческих достижений это гениально, потрясающе, это прорыв в понимании бытия. Но, во-первых, для перемещения по временному потоку можно обойтись без подобной, простите, ерунды. Тому свидетельствует моё присутствие здесь и сейчас. А во-вторых, последствия завершения ваших трудов могут перечеркнуть всё то, что выродили непутёвые ваши собратья за всю историю существования человечков. К примеру, заведёте вы вашу машинку и появится у вас соблазн, засвербит, понимаете ли в одном месте, и махнёте вы в прошлое. И выбросит вас с вашим аппаратом, допустим, в сороковые, век двадцатый. И ещё хуже, угораздит вас попасть на подконтрольную небезызвестному Адди Шикльгруберу территорию. Чем это может завершиться? А тем, мечтатель вы мой, что бравые ребята со свастикой на рукавах чуток вас помучают, и Адольф Николаевич, отчаявшись доделать дела свои славные в конкретном отрезке времени, махнёт при помощи вашей машины в сегодня, пристроив предварительно пару копеек в надёжные банки.
     — Почему «Адольф Николаевич»? — Яша попытался собрать остатки сознания.
     — Да просто каламбур. Хорошо звучит — Адольф Николаевич Гитлер. Э? — лохматый усмехнулся. — Однако, Яков Ильич, это одна сторона медали. А теперь, простите за пошлый слог, взглянем на другую сторону, она куда как сумрачнее выглядит. Есть у меня подозрение, что за вашими трудами наблюдают. Пристально наблюдают и давно. Вот и перейдёт схема этого агрегата в распоряжение специальных внутренне-бдительных органов. Не важно, здесь, или там, за океаном. Скорее всего, и здесь, и там это произойдёт одновременно. Вы напрягите воображение и представьте последствия. Не удержатся ведь, полезут историю корректировать. Так что, сидите, где сидели, и не рыпаться, не-то руки оборву.
     Лохматый стал страшен, наманикюренные ногти закогтились. Не вставая с кресла Вели вытянул руку, удлинил её, подхватил невостребованную железяку и обрушил на машину. Яшу повело судорогой. Велиал присмотрелся, ткнул железкой внутрь, повертел, ещё раз ударил сверху.
     Кончив дело, гость сказал:
     — Яков Ильич, друг вы мой любезный, не надо бурных переживаний. Пустяк ваша машина перед открывшейся вам перспективой.
     — Что? Зачем? — пискнул Яша.
     — Я вот выкурю ещё одну, и отправимся мы с вами прочь от этого мира. В очень интересное бытие отправимся. Оставлять вас здесь нельзя, да и незачем. Поместим мы вас в инкубатор. Общество… вы и представить не сможете: оксфордский затейник, тот, который «авторитет» изобрёл***, неугомонный отпрыск Фидия Сиракузского****, физик-переплётчик*****, неуточнённого гражданства творец «Картинок Мира»******, и командует всей кодлой — Тесла бесноватый. А иногда на огонёк Босоногий Афинянин******* заглядывает из соседней общаги, да вино рекой, да словоблудие… Там и другие личности присутствуют, один другого краше. Скучно не будет, напротив, будет весело и большая польза для окончательной вашей огранки.
     — А зачем это… инкубатор?
     — Для дела. Отбираем мы просветлённых, с царём в голове, холим, лелеем и готовим к возврату на грешную землю лет этак через двести-триста. Думается к тому времени человеки изживут присущие им тяжкие пороки. Алчность я имею в виду, агрессивность, лживость, ксенофобию. Предлагал я Птаху ускорить процесс, подправить генетический код, но старик упёрся. Желает естественной селекции.
     — Птах это кто? — Яша ухватился за голову.
     — Птах, это тот, кого вы Богом величаете. Имен у него, вами изобретённых, не счесть, а суть одна — Творец и Владыка.
     — Значит, Иисус — это он?
     — Ну что вы, Яков Ильич, не дай Птах кто услышит. Ешу славный малый, у нас пребывает, чудной затейник и фантазёр. Сдружился с Калиостро, Гудини к ним примкнул. Неразлучная троица... Балуют нас фантастическими кунштюками. Повторяю, у нас масса интересных субъектов, а дамское собрание… словами описать невозможно. Это наблюдать надо.
     — Скажите, а как мы туда отправляемся? Опишите…
     — Проще простого, перебил я вас, простите великодушно. Вы немедленно расстаётесь с земной вашей оболочкой, и отправляю я вас по нужному маршруту.
     — То есть, вы что, убивать меня будете?
     — Именно, только не пугайтесь вы, Птаха ради. Резать, расчленять вас нет необходимости.
     — Стойте, получается, что загробный мир существует? Рай, ад, после смерти все к вам, туда?
     — Нет никакого рая и прочих глупостей. Всё это ваши попы выдумали. И потом, всех к нам — это где столько места? К нам по строгому отбору. А остальные в круговорот. В новых человеков. Про реинкарнацию слыхали? Селекция, другого пути Птах не видит. Заболтались мы. Мне после вас в Аргентину поспешать. Там один чудак эликсир бессмертия вот-вот изготовит… Смотреть мне в глаза! Взгляд не отводить. Не отводить взгляд, говорю…
     Яша задёргался и упал. Вели достал из жилетной кармашки сотовый, набрал номер:
     — Пётр Ионыч********, встречай новопреставленного. Яков, дитя человечье. Пока в карантин, к технарям. Дёрганый сильно, поласковее с ним и архаров наших предупреди, чтоб не наваливались скопом… да, тот самый, машину времени соорудил. Доложи Птаху. Я сей момент в Буэнос-Айрес, после отдохну пару дней где-нибудь на песочке, у прибоя. Замотался. Если что, буду на связи…

_______________________________________________________
     * Гланды — (лат. glandes) свинцовые продолговатые пули. Входили в экипировку пращника времён галльских войн.
     ** Кирлиан-эффект — феномен свечения биологических объектов под воздействием импульсного высокочастотного разряда.
     *** Оксфордский Затейник — Роджер Бекон.
     **** Отпрыск Фидия Сиракузского — Архимед.
     ***** Физик-переплётчик — Михаэль (Майкл) Фарадей.
     ****** Творец «Картинок Мира» — Людвиг Витенгенштейн, австро-британский философ, эзотерик, изобретатель.
     ******* Босоногий Афинянин — Сократ.
     ******** Пётр Ионыч — Симон, он же Пётр, сын Ионы, апостол. Хранитель ключей от врат райских.