Александр Таратайко родился в 1953 г. на Сумщине, живет в г. Шостке. Окончил Львовский лесотехнический институт и Ленинградский инженерно-экономический институт им. П. Тольятти. Работал энергетиком, механиком, конструктором, руководителем планового отдела оборонного НИИ. С 1990 г. – специалист в области вычислительной техники и информационных технологий. Первые стихи написал в 1967 г. Автор пяти поэтических сборников, вышедших в украинских издательствах с 2010 по 2016 год. Публиковался в литературно-художественном журнале «Дніпро», в газете «Літературна Україна», в «Антології сучасної української літератури» (2015), в литературном альманахе «Магія кохання» (2016). Лауреат международного литературно-музыкального фестиваля «Звезда Рождества» (2017, 2018 – г. Запорожье). Финалист VI Международного поэтического конкурса «45-й калибр» имени Георгия Яропольского.

АЛЕКСАНДР  ТАРАТАЙКО

МОМЕНТ ИСТИНЫ
 

Кораблики

Светлой памяти друзей детства –
Шурки, Витьки, Толика и Володи.   

В роль морей отчаянно войдя
там, где сроду чайки не кричали,
лужицы в пупырышках дождя
на себе кораблики качали.

Мореходки не было у нас,
как и настоящего причала.
Ёрзал в луже списанный баркас –
в нём шпана «тонула» и кричала.

Вымирали лужи без дождей.
Выпадали днища у баркасов.
Время шло, не выглядя добрей,
и прошло, секундами отклацав.

Экипаж рассохшейся ладьи
детской клятве верен не остался.
Шурка спился – Бог его суди.
Витька в недоумки записался.

Толик захотел шофёрских прав.
Я влюбился в рифмы и бекары.
Вовка, сто рублей нарисовав,
перепрыгнул с палубы на нары.

Только Мишка – боцман Михаил,
с трубкой и улыбкой нараспашку,
не напрасно мальчиком носил
старую отцовскую тельняшку.


Евгенья

Здесь повсюду запах тленья.
Со стволов сползла кора.
На берёзовых поленьях
женский почерк топора.

Поросль вывернула плиты,
нищета глаза саднит.
Двор заросший – весь разбитый,
как небритый инвалид.

В доме призрак запустенья.
Из окна закат кровит.
Тлеют в баночках растенья,
ядовитые на вид.

На столе щербатый ножик,
потерявший рукоять.
Отовсюду запах кошек –
ни упасть, ни устоять.

Для грядущего говенья
за лампадкой спрятан грош.
– Здравствуй, бабушка Евгенья.
Расскажи, зачем живёшь?


Улочка

Синичьи трели тоненьки.
Грозою май пропах.
Грустят о чём-то домики
в сиреневых мехах.

На клумбах куры кублятся.
В овраг скользнул ручей.
В четыре дома улица.
Один из них – ничей.

Той улочкой короткою –
совсем как наша жизнь –
сосед ходил за водкою,
денёчки жглись и жглись...

Не совпадали фазами
размахи наших сил:
задачи были разными.
Сосед свою решил.

А я послабил выучку,
задобрил караул,
хотя глядел в бутылочку,
спасибо – не нырнул.

Дороженька неблизкая
концом задела день,
в котором молча рыскаю
и нюхаю сирень.


Реквием по деревне

Распушив по небу для чего-то
серебристых листьев маету,
тополя в фисташковых колготах
одноного зябнут на ветру.

Коренные жители в деревне
редки, как на Троицу грибы:
жмутся к основанию деревьев
три в живых оставшихся избы.

У ручья – ни грядки, ни малины.
За ручьём – ни утки, ни шмеля.
Корчится в просветах тополиных
сорняком расшитая земля.

Под землёй ворочается прадед,
тарахтя костяшкой у виска.
С этим тихим ужасом поладит
лишь одна предсмертная тоска.


После праздника

Стянули ёлку с жёлтого креста
и справили костёр под небесами.
Простёрся Новый год, как та верста,
где счастье обретается не с нами.

Уборщики, уставшие мести
и сглаживать последствия попойки,
с паркета поднимают конфетти
и тащат отрешённо на помойки.

Назвав однажды Новым тот же срок,
смешные люди жмутся к горизонту:
их сманивают сплетня и порок,
их дразнят дивиденды и дисконты.

И длится жизнь – без края и без дна,
в которой между выпивкой и песней
обыкновенно водятся война,
чужое счастье, голод и болезни.


* * *

Устал Господь напоминать нам,
что жизнь – не свиток и не ватман:
ни клякс, ни пятен не стереть,
покуда не случится смерть.
Да и за ней не всё затрётся...
Возьмём же лучшее от солнца,
от гибких лип, от сонных сосен,
от ближнего, что так несносен
и так беспомощно раним!..
...Трещит камин. Распит графин.
Споём, пока закат не вызрел?
Ведь жизнь короткая, как выстрел.


Старуха

Полно́чи не смыкала глаз,
в избушке тенью шелестела,
взывала к Господу подчас
и вдруг затихла онемело...
Прогнулся выцветший матрас
и, проскрипев последний раз,
послушно принял форму тела.

И снился ей ненужный сон:
что род её ещё не вымер,
что дом отцовский не снесён
и жив супруг её, Владимир,
что держат внученьки фасон,
что сын её не бросил – он
не мог, не должен был, родимый...

А явь не ведала «нельзя» –
«свои» покойницу не ищут,
заблаговременно изъяв
на смерть отложенную тыщу.
...Истошно блеяла коза,
Когда, ей ноженьки связав,
сосед тянулся к голенищу.


Горечь поздних вечеров

Любая рифма здесь нелепа,
где Млечный Путь, как сыпь, рябой,
где в спелых звёздах – грядка неба
за беспризорною избой.

Ни внутривенно, ни подкожно
не ублажай себя, балбес,
пока беспошлинно возможно
блаженство сцеживать с небес.

Грядут большие перемены.
Замешан в жлобстве новый век.
Вот-вот пределы Ойкумены
пересечёт чужой ковчег.

Диспетчер толком не проспится,
спросонья дёрнет за шнурок –
и упадут на землю птицы,
и рухнет звёздный потолок.

Открой окно. Понюхай воздух.
Взгляни, как месяц белобров!..
Запомни горечь этих поздних
последних летних вечеров.


* * *

Прости мне, серому хрычу,
пристрастье к выдумкам высоким,
что я волшебником лечу
к своим зашумленным истокам.

Смиренье лопнуло по шву,
но нету мочи горлопанить.
Займи денёчек – заживу
и начешусь душой о память.

Кивну знакомому ежу,
в счастливый визг оправлю лужи
и с шерсточки лужка сцежу
живой росы тебе на ужин.


Момент истины

Притихшим городом шагая,
вздыхает ноченька нагая,
и капают под фонари
застывших бликов янтари.
На небе звёзд – не прополоть.
Желтеет шорох под ногами.
И что-то зреет между нами
такое, что наслал Господь.


* * *

Льётся время струйкой тонкой,
в чём его живая суть?
Подержать в руке цыплёнка?
Корку хлеба отщипнуть?

Пожурить судьбу нестрого?
Кликнуть милого дружка?
Сонный пруд ногой потрогав,
пробежать вдоль бережка?

Из презрения к пижаме
прикорнуть в кольце берёз?
Или вдруг прижаться к маме,
не стесняясь чистых слёз?..

Если, вытерпев дорогу,
забегу я лет за сто,
возлюблю, пожалуй, Бога,
потому как – есть за что.


Колея

Колея ли то петляла
за блудливой долей вслед
или я, лихой меняла,
плутовал на срезе лет?

Тему крал у трели птичьей,
рифму ставил не свою.
В этом липовом величье
перед Господом стою.

В полосатую ливрею
боль последнюю пролью:
поболею, побелею
и оставлю колею.