Сорок три укушенных
Из цикла «Приморский дневник»

     Я — иностранка. Do you speak English? — Yes, I do. С нижегородским акцентом. Но не в этом дело. Я — урожденная «девушка (не Прасковья) из Подмосковья», чувствую себя упавшей с Луны, с Британских островов, из пустыни Сахары (откуда там еще?), — полной иностранкой на дальней окраине России. На очень дальней. Дальше для русских — ничего. Только Японское море, перенаселенный Китай или корейские товарищи, стреляющие мало-помалу в своих же, корейских, не-товарищей за то, что они продались американскому империализму. Но в Корею мы не поедем.
     Русские с дальней окраины России очень любят Суньку и Чуньку. Это такие китайские города, которые на самом деле Суйфыньхе и Хуньчунь.
     Куда ходит народ в Центральной России, чтобы приодеться? Кто побогаче — в бутик. А кто попроще — на рынок за турецкими шмотками. И это нам, центральным россиянам, знакомо и понятно. Люди с дальней восточной окраины для той же цели едут за границу, а именно — в Суньку. Там огромный рынок. Цены — смешные. Юань и рубль — лучшие друзья навеки в пользу рубля. «Пойдем, подлуга, посмотлим», — зазывают вальяжные китаянки-продавщицы, прилипчиво и нагло вцепляясь в рукав потенциальной жертвы.
     А куда мы, граждане Центральной России, ходим лечиться? Естественно, в поликлинику по месту проживания. Граждане с восточной окраины для того чтобы поправить здоровье, опять же едут за границу, но на этот раз в Чуньку. Там нет назойливых продавцов и рыночной толкотни. Там тихо, прилично, вежливо и недорого. Полное обследование, иглоукалывание из первых, китайских, рук, массаж, все прелести восточной медицины почти даром — да здравствует выгодный союз рубля и юаня.
     Если есть средства на санаторий подороже, можно поехать в Далянь. Там воздух чист и тихий звон слышится под хрустальным небом — да-лянь!
     Каждый, кто посетит столицу Приморья в теплый яркий день, скажет — курорт! Море, солнце, ветер, парус…
     И будет прав — на три месяца в году.
     Зимой здесь неуютно. Холодно — не то слово. Градусник за окном показывает минус двадцать. С усилием открываешь дверь подьезда, борясь с буйным шквалом внешнего мира, и вываливаешься в белый свет. Там вой и свист и минус сорок пять с учетом скорости ветра. Если ваш вес меньше шестидесяти килограммов, лучше прицепить на спину тяжелый рюкзак — чтобы не унесло.
     На открытой стоянке дрогнут друзья человека — японские автомобили. Других здесь просто нет. «Сенсация! — передали однажды в очередной сводке местной программы «Автопатруль», — во Владивостоке! Столкнулись два отечественных автомобиля!!»
     Местные жители презирают отечественный автопром и никогда его не полюбят, потому что отечественный автопром опасен для жизни в здешних нелегких условиях. Он плохо ездит по обледенелым горам и быстро разваливается.
     «Японцы», как правило, заводятся в любой мороз, если хозяин побеспокоился об аккумуляторе и свечах заранее. Но подлый российский бензин, главный козырь в защиту отечественного автопрома, может сбить с ног даже надежного японского коня.
     О, горе, мое транспортное средство глухо молчит в ответ на страстный призыв зажигания! На три корпуса далее мучается еще одна бедолага возле серой «Хонды». Ей помогает мини-вэн, пытаясь «прикурить» замерзший аккумулятор — а вдруг получится? Не получается.
     — Давай мой аккумулятор поставим, — предлагает мини-вэн хозяйке «Хонды».
     — Давай, может, ему понравится.
     — У вас что, мальчик? — вмешиваюсь я.
     — Мальчик, — отзывается владелица авто и добавляет певуче-ласково, — Тимо-оша!
     Я приглядываюсь к приземистой «Хонде» с добродушной простецкой физиономией — точно, мальчик!
     — А у меня девочка, — как бы между прочим роняю я, — хоть и большая.
     Видавший виды белый «Прадик» упорно молчит на мое замечание.
     То, что это девочка, я поняла с первых дней знакомства. Сменив хозяина, машина вела себя как обиженная женщина — целый месяц отказывалась заводиться и тоскливо истерично выла. Замолчала только после того, как к ней нашли особый подход.
     «Тимошу» завели, наконец, и он обрадованно помчался за новым аккумулятором. Наша девочка поломалась еще пару дней, выпросила новый «пятак» для стартера и тоже завелась.
     В конце лета во Владике жарко. Все едут на Шамору, или на Тавайзу, или на Чайку, или в Славянку, или в Ливадию, — короче, на море. Здесь не Крым, но есть своя Ливадия. Наверное, крымчаки, приехавшие когда-то по зову сердца и за длинным рублем на Дальний Восток, увидели накат прозрачной волны на пляж в кайме зеленых гор и вздохнули блаженно — Лива-адия!
     И все же это не Крым. И не Москва.
     Когда в Москве лето, здесь, на побережье Японского моря, глубокая осень. Постоянно моросящая пасмурная плюс девять градусов тепла погода — стандартный Владивостокский июнь-июль. Таким образом, у местных детишек половина летних каникул приходится на осеннюю неприглядность. Попросили Москву однажды сдвинуть здешние каникулы, подарить школьникам теплый сентябрь вместо холодного июня. Напрасно. Если в Москве лето в июне, значит, везде то же самое. Ведь страна кончается за пределами Садового кольца.
     А еще здесь водятся тигры или амбы, как их еще часто величают. Зимой они заходят в деревни, и тогда местным собакам полная «амба», — съедят. Хищники помельче, дикие приморские коты, промышляют курами. Тигры чувствуют себя хорошо. Их защищает Красная Книга. Поэтому любой амба может по-хозяйски выйти на трассу и остановить движение под восторженные возгласы задраивших люки водителей: «Смотри, кошка! Типа — полосатая!»
     Суровый край. Но за женьшенем не обязательно ходить в аптеку. Можно сразу в тайгу.
     К женьшеню в тайге в изобилии прилагается энцефалитный клещ. Опасное насекомое водится также и в городе.
     — Помню, мальчик у нас был во дворе, — задумчиво рассказывает коллега по работе. — Клещ его укусил. На голове вот такая шишка раздулась, и через два, кажется, месяца помер мальчишечка в жутких судорогах.
     Коллега непроизвольно дотрагивается до прически и заключает категорически:
     — Я в тайгу ни ногой!
     Я тоже мысленно торжественно клянусь обходить стороной лесные насаждения. Но весной, при первом тепле, раньше, чем даже взойдет трава, лесные храмы покрываются ослепительными подснежниками и ярким золотом первоцветов. Вся земля, сколько видит глаз, белая и золотая. От сказочной красоты небесные колокола звенят в душе. И поневоле забираешься в чащу, где можно проехать по избитой дороге, и выходишь под зеленые своды, и спускаешься к чистым таежным речкам, в первобытную тишину, в первоздание мира, забыв о насекомой смерти, оседлавшей кусты и травы.
     В Приморье все так — экстремально, красиво и опасно.
     Море летом прогревается в заливах до температуры Черноморского побережья. Ласковые воды и песчаные пляжи манят: «Приди, окунись, освежись!»
     Но не только людей привлекает теплая водица. Сюда же приходит размножаться крошечная медузка — «крестовик». Размером медузка с рублевую монетку, но вредности в ней на миллион. Если ошпарит, спасайся в больницу, под капельницу.
     В августе по местному телевидению передают предупреждения: «Внимание! Опасность! Жертвы на всех пляжах. Больше всего на Тавайзе — там сорок три укушенных».
     — Моего мужа однажды укусил крестовик, — рассказывает все та же коллега.
     — И что? — спрашиваю я, затаив дыхание.
     — Температура подскочила под сорок и несколько раз сознание терял, пока до больницы доехали.
     — Больше не купается?
     — Еще как купается!
     В августе все во Владивостоке еще как купаются. Вопреки предупреждениям, вопреки сорока трем укушенным на Тавайзе.
     Дети вопят от боли. Взрослые теряют сознание. Но все упорно лезут в воду, потому как местные жары, аналогичные сочинским в разгар курортного сезона, иначе вынести невозможно.
     Удивительные, прекрасные, грозные места.
     Летом клещ и крестовик. Тропические ливни, в которых можно утонуть вместе с машиной в самом центре города.
     Зимой лед. Снежные грозы в декабре-январе. С ослепительными вспышками молний, многократно усиленными ливневым снегом. Ледяные дожди.
     «Владивосток закован в ледяной панцирь, — предупреждает все то же заботливое местное телевидение в начале зимы. — Аэропорт закрыт из-за обледенения полосы».
     Ледяной панцирь останется в городе до весны, пока солнце не удалит его естественным образом. А пока надо учиться ходить по льду по пересеченной местности и не падать. Машины, увы, не скалолазы. Даже всесильные «Тойоты» несет по ледяным спускам. «Сегодня в одной улице столкнулось четырнадцать автомобилей, а в другой — шестнадцать», — меланхолично сообщает «Автопатруль» в конце дня.
     Меня это удивляет. Беспокоит. Тревожит. Потому что я — все еще иностранка в здешних местах.
     Удивляет, как местные девочки, нежные, красивые и упертые, водят свои крошечные автомобильчики всю зиму по горам, по голому льду и снегу, пользуясь единственным преимуществом — 4 WD.
     — Два раза на дороге крутило, пока доехала, — рассказывает будничным голосом обладательница розового праворульного «мини».
     — А на горки как въезжаешь? — допытываюсь я. — Неужели въезжаешь?
     — Въезжаю, — говорит она невозмутимо. — Только машину куда-то все время несет. То в одну сторону, то в другую.
     Я все еще иностранка в здешних местах. Меня все еще пугает, когда машина разъезжается колесами «то в одну, то в другую сторону» как корова на льду, а то и вовсе теряет управление. Я все еще ужасно мерзну при минус сорока пяти. в блаженном, оставшемся в прошлом Подмосковье зимой тепло и безветренно!
     Я все еще не понимаю, как местные жительницы умудряются элегантно выглядеть в такую стужу и ставить ногу, обутую в шпильку, на ледяной панцирь городских высот и не падать при этом.
     Может быть, когда-нибудь, не сейчас, и ко мне придет дар эквилибристики. И меня не будут напрягать сообщения о сорока трех укушенных на Тавайзе. И я не буду внутренне дрожать, спускаясь к таежной речке, в ожидании полосатой морды «типа большой кошки» из дремучих кустов по берегам.
     И тогда я удостоюсь звания «приморочки», и медленная, созерцательная подмосковная натура преобразится в крепкий дальневосточный характер и полетит, подобно местному махаону, пластаясь иссиня-черными крыльями над штормовой волной. Ведь даже бабочки здесь почти что буревестники.

Владивосток

Александра Дерюгина. Владивосток. Никогда не забуду
Александра Дерюгина. Владивосток. Удивления достойны