«Мани, мани, мани...»

1

     Жена Михаила Богдановича Баранова Инга Арнольдовна Грабен-Баранова попрекала мужа, в случае отсутствия иных аргументов, его харьковским прошлым. Хотя ничего криминального в прошлой жизни из того, что полагалось знать Инге Арнольдовне, за Барановым и не числилось. Но жена чувствовала, что не прост, ох не прост был её новый муж, с которым она познакомилась всего год назад у сестры в Харькове.
     До знакомства с Ингой Грабен пятидесятипятилетний Баранов работал учителем английского, зарабатывал немного, но никогда не опускал рук, перехватывал частными уроками и литературными переводами, не принимал близко к сердцу материальные неурядицы. Он не сомневался, что рано или поздно ухватит счастье за длинный зелёный хвост.
     Теперь Михаил Богданович, с зелёным счастьем в лице супруги, проживал в Гамбурге. На дворе был 1995-й год. Так получилось, что пять лет назад в Гамбург переехала Инга Арнольдовна с первым мужем. Первый муж умер, попав под грузовик, когда стал переходить автобан. (На другой стороне автобана имелась автозаправка, где он хотел купить сигарет.) Он оставил по себе приятные воспоминания, кухонную мебель, некоторые бытовые вещи, из которых самой ценной была электробритва «Филипс», и несколько костюмов 54-го размера.
     Инга Арнольдовна погоревала полгода и поехала в родной Харьков за новым счастьем. Там оно ей и подвернулось.
     Инга, тогда ещё просто Грабен, считала, что проживает в Германии вполне законно и естественно, хотя и нигде не работает, а получает социальное пособие. Новый её избранник, напротив, обязан непременно трудиться и быть ей благодарен за столь фантастический взлёт в жизни и переезд из Харькова в цивилизованное общество.
     — Оденься как следует, — осматривала иной раз Грабен-Баранова мужа критическим взглядом, — посмотри на себя, как ты опять оделся, Ирод окаянный. Ведь мы же члены Европы.
     Михаил Богданович брюзжание жены всерьёз не воспринимал, он сбрызнул себя одеколоном после бритья «Мехх», вспомнил изборожденное ямочками угрей строгое лицо Инги Арнольдовны, провёл рукой по собственной гладкой щеке и вышел к завтраку.
     — До чего дожили, — произнёс он, осматривая стол и усаживаясь на стул, — сыру к завтраку и то нет.
     Инга Арнольдовна стояла к мужу спиной и гремела кастрюлями.
     — Не купил, вот и нет.
     Руки она вытирала о зелёную юбку, отчего волнующие воображение бёдра Инги Арнольдовны из зелёных превратились почти в чёрные с подтёками.
     — Если б твои задние крылышки да на лице тебе разложить, цены б тебе не было, — задумчиво произнёс он.
     Лицо жены стало покрываться бурыми пятнами, она готова была броситься на Баранова с ножом.
     Опытный психолог наверняка бы отметил наличие сложного комплекса гадкого утёнка у Инги Арнольдовны и посоветовал Баранову быть поосторожней в выражениях. Но о женской психологии и комплексах учитель из Харькова имел самое поверхностное представление, обходясь домашними рецептами. Итак, жена вдруг вскипела.
     — А ты бы ехал к себе, в Харьков, да искал себе там получше, Ирод, — не найдя к чему бы придраться, ответила она мужу.
     Муж подивился такой вспышке гнева, но внешне и ухом не повёл.
     — Я сам нэ гордий харьківський патріот, а ти, таки, бидло, — дружески ответил Михаил Богданович, поскольку в Харьков не спешил, а ссориться по пустякам не хотелось. Когда его обижали, он часто отвечал по-украински. Так выходило мягче.
     Он отзавтракал булочками с вареньем вместо сыра. Тем временем Инга Арнольдовна, придя в себя, заканчивала писать список продуктов. Она подносила ручку к губам и глядела в потолок на трещинку. Вид у неё был, как у поэта с картинки. Наконец, она отложила ручку в сторону.
     Молча Баранов нацепил очки, прочёл сочинение супруги:

Овощи замор. — 1
Картошка молод. — 2
Перец болг. — 1
Сыр какой-никакой — 2
Щётки зубн., крем для лица — 2

     Потом он прошёл в свою комнату.
     Стол бывшего учителя английского языка был весь заставлен фарфоровыми статуэтками. Статуэтки изображали весёлых пастушек, солдат и целующиеся пары, короче говоря, несуществующую жизнь. Статуэтки Баранов с недавних пор коллекционировал. При покупке очередного предмета обращал внимание на сколы и неровности, любил белый строгий фарфор кайзеровской берлинской фирмы KPM и терпеть не мог приторного бисквитного фарфора. Он погладил статуэтку «Мать и дети», произведенную мануфактурой SS Allach в 1939-м году. Баранов где-то читал, что, по мнению Гиммлера, подобные статуэтки отражали арийский дух нации. «Мать» представляла собой женщину с младенцем на руках, прижимающую второго ребенка к себе.
     Баранов, не сводя глаз с арийки, проворно оделся в костюм покойного первого мужа Инги Арнольдовны и направился на работу, в гостиницу «Goldener Löwe». Там бывший харьковский учитель, благодаря своим языковым познаниям, устроился ночным портье.
     По дороге ничего необычного он не встретил. Навстречу ему прошагали два негра, катившие тележку. Тележка была нагружена всякой металлической всячиной: дверными цепочками и промасленными замками, китайскими брелоками и зажигалками. Блошиный рынок «Фло-Шанце» собирался в районе Санкт-Паули каждую субботу на одном и том же месте, у старой скотобойни. Поэтому Михаил Богданович не удивился. Он только отметил про себя, что негры, скорее всего, закончили работу раньше обычного.
     На часах было половина первого. Продавцы в такое время на рынок уже не идут: слишком поздно, а возвращаться с торговли ещё рано.
     «Не заладились у них дела», — отметил про себя Баранов и направился дальше. Он любил делать такие вот маленькие выводы, словно Шерлок Холмс, распутывать валяющийся под ногами маленький клубок. Мысль о том, что негры могли ящик где-то украсть, не пришла ему в голову.
     Харьковский Шерлок Холмс направился к ближайшему супермаркету и честно купил всё, что написала ему на листочке жена.
     Когда он прошёл через тяжёлые двери «Золотого льва», часы показывали без пяти два. Пунктуальность — визитная карточка воспитанного человека, считал Баранов. Так и ученикам на уроке говорил. Те только хихикали.
     — Ничего, вырастете, ещё меня вспомните, — отвечал он.
     Солнце играло на мраморном полу холла и заглядывало за пыльную гостиничную стойку, называемую по-немецки «Theke». На этой самой «Theke» стоял факс, а в углу, сваленные в кучу, дожидались своей участи приготовленные на выброс папки со старыми неоплаченными счетами.
     Баранов поздоровался со спешившим домой сменщиком-арабом, бросил взгляд в зеркало — ровно ли повязал галстук, поправил очки и пододвинул поближе к глазам список постояльцев.
     Михаилу Богдановичу предстояло провести за стойкой всю ночь, до вечера он будет выдавать ключи и продавать подгулявшим гостям отеля бутылки пива и минералки, послушает рассказы приезжих о «Реепербане» и местных достопримечательностях, покивает головой.
     Потом он запрёт входную дверь на замок, сбросит ботинки, уляжется на старый продавленный диван в глубине холла и попытается подремать часок-другой. Если же в дверь позвонят, он открывать сразу не будет. А потом всё же подойдёт, шаркая тапочками, и сперва, если не узнает человека в лицо, примется разглядывать пришельца через толстое стекло, попросит показать карточку гостиницы. Мало ли что. Народ пошёл лихой, ограбить и убить — пара пустяков. Такое однажды с Барановым тут произошло, закончилось, правда, без последствий для здоровья. Но — опасность крадётся ночью. Сейчас ещё стоял солнечный августовский день.

2

     Часов около семи вечера в двери гостиницы зашёл кожаный человек. Роста он был высокого, одет в длинное пальто и кепку. На плече его болталась объёмистая сумка.
     Не хватает только мобильного телефона, — отметил про себя харьковский Шерлок Холмс. Но вот мобильник зазвонил, кожаный человек резко вытащил его из кармана и, обращаясь, видимо, к жене, гаркнул:
     — Я только вошёл, Пуся. Дай раздеться. Отель какой? Сейчас скажу тебе, какой, — вошедший взял со стойки карточку и по слогам медленно прочёл: — «Голь-де-нер лёве». Здесь мы хотели в прошлый раз, до бардака пять минут. К двери лев у них пристёгнут на цепи. — Потом убрал мобильник: видимо, Пуся раздеваться разрешала.
     Надо отметить, что мобильная связь в 95-м году не была столь распространена, как теперь. Человек, вошедший в холл гостиницы, всем своим видом доказывал, что не собирается просить милостыни у природы, а привык самостоятельно брать причитающиеся ему блага.
     Михаил Богданович сразу догадался, кто перед ним. Человек новой формации, бизнесмен из России. Но, разумеется, Баранов не мог предполагать, куда заведёт его эта встреча в гостиничном холле.
     Когда бывший харьковский учитель проклекотал на немецком и английском языках приветствия, надеясь втайне, что новый жилец пару слов скажет, но быстро понял, что не на того напал. Он, молча, пододвинул кожаному регистрационный бланк и тихо выдавил из себя:
     — Сюда имя и фамилию впишите.
     Надо сказать, что в 1995 году в новогоднюю ночь началась и вовсю теперь шла война в Чечне, а в июне на весь мир прогремела операция Басаева в Буденновске. Баранов слегка опасался незнакомых кожаных людей из России.
     Кожаный на слова, произнесённые Барановым по-русски, отреагировал не с благодарностью, а наоборот, с упрёком.
     — Чего было ваньку ломать? Сам же ты русский, как и я, а разговаривать с людьми не умеешь.
     Потом вписал в бланк печатными буквами: «Владимир Колотушкин, Санкт-Петербург». Забрал ключи и скрылся в лифте.
     Через полчаса Колотушкин снова появился внизу. Настроение его улучшилось. Он отдал Михаилу Богдановичу ключи и немного побеседовал с ним. Рассказал, что приехал по торговым делам, в Гамбурге бывает часто. Сейчас он пойдёт на «Реепербан» посмотреть, все ли девочки целы, и вернётся только вечером.
     «Все вы одинаковые», — подумал про себя Баранов, но вслух ничего не сказал. Он лишь спросил, не нужна ли карта города. Колотушкин ответил, что ориентируется хорошо.
     Вечером петербургский гость вернулся счастливый исполненным долгом, поднялся в номер и быстро спустился в холл.
     — А вы давно тут живёте? — спросил он Баранова.
     Баранов не любил подобные вечера вопросов-ответов, но вкратце рассказал, как попал в Гамбург.
     Чтобы не оставаться в долгу, Колотушкин принялся рассказывать о своём бизнесе.
     «ПТУ закончил, в лучшем случае», — подумал учитель английского.
     В данном случае Шерлоку Холмсу не пришлось бы краснеть, он остался бы доволен апологетом дедуктивного метода, потому что Баранов попал в точку.
     Новый постоялец торговал водкой. Покупал её в Голландии на фабрике и паромом переправлял в Петербург. На вопрос Михаила Богдановича, много ли приносит дохода такая деятельность, Колотушкин только улыбнулся.
     — Секрет фирмы. Сколько вырвешь — всё твоё.
     Из чего Баранов сделал свои выводы.
     Через час такого разговора и выпитых Володей двух бутылок пива, настроение в холле достигло градуса плавления, а атмосфера — степени тёплого маленького праздника. Изредка проходили постояльцы, их было в тот день немного, они не мешали разговору.
     — Что ты, Миша, сидишь в этой норе? — спрашивал Володя ночного портье. — Объясни мне смысл твоей жизни. Деньги заработать тебе надо?
     Объяснить смысл жизни Баранов затруднялся.
     — У меня, к примеру, так. Мне надо заработать бабки, но только большие бабки. На маленькие я даже не пойду, хоть ты меня убей. Пальцем не пошевелю. А ты ради чего сидишь? Не-ет. Так не выйдёт.
     Хотя Михаил Богданович легко мог согласиться, что живёт не всегда правильно, однако иначе жить не умел и не имел другого варианта. История с недавней женитьбой и переездом в Гамбург для него в личном плане была высшим пилотажем.
     — Вот у вас у новых русских, я условно скажу, «новых русских», ведь кругом обман. Отстреливают вас, — пытался парировать Михаил Богданович.
     — Это ясное дело, — согласился Володя и задрал штанину дорогих штанов, — вон погляди.
     — Что это? — полюбопытствовал бывший учитель, глядя на изуродованную левую ногу в шрамах и следах ожогов.
     — А это травма на производстве. «Мерседес» мой два года назад меня спас. Взрыв на Невском. Может, слыхал? Ещё прохожую старуху убило... Конечно, нашли урода...
     Лицо петербургского гостя почернело. Но через минуту уже, как ни в чём не бывало, он продолжал развивать свою мысль.
     — Я знаю, зачем живу. У большого дела и риск большой. Понятно? Зато отстрелялся, и свободен, как говорится. А перспективы у меня стопроцентно лучше, чем вот так за стойкой сидеть.
     Володя кивнул на стойку и посмотрел на Баранова.
     — Вот, подъедет мой напарник, если хочешь, будешь у нас на фирме переводчиком. Это я тебе по дружбе предлагаю. Не хочешь — не надо, другого найдём. Риска у тебя будет никакого, но и зарплата не сравнить с моей. Нам завтра тут кое-какие дела обделать надо, потом в Голландию съездить. Можешь поехать с нами?
     Тоска стала грызть душу харьковского учителя, он задумался. У него было с завтрашнего дня два выходных. Если поговорить с напарниками, те, скорее всего, не откажут.
     — Я могу, теоретически, отгулы взять за свой счёт, — промямлил он. Возможность быстрого обогащения соблазняла.
     — Пуся приедет сегодня, тогда обсудим детали.
     — Кто эта Пуся? — спросил Баранов. — Жена?
     — Увидишь, — поднялся Колотушкин, — не жена, а человек-гора. Пойду, в душ схожу. Через часок-другой я спущусь опять.
     И бизнесмен засобирался в номер. А Михаил Богданович остался один со своими мыслями. Весь этот странный разговор, с одной стороны, можно было расценить как свалившийся с неба шанс. С другой стороны... Вот про другую сторону думать не хотелось. Но ведь и риска особого нет. Всегда откажешься. Так Баранов пытался уловить для себя выгоду и оценивал опасности нового знакомства.
     Напарник Колотушкина оказался ещё более колоритной фигурой. Носил он тоже всё чёрное и, преимущественно, кожаное. Только выглядел совсем уж экзотично. Огромный живот не умещался ни в какое пальто, сколько его ни застёгивай. Поэтому живот, обтянутый водолазкой, выпирал далеко вперёд. Лицом и фигурой походил напарник на артиста Калягина, если того надуть воздухом. На лице помещались чёрные очки с разъехавшимися в разные стороны дужками. Разговаривал тонким мяукающим голосом, а имя и фамилию носил для России совсем уж необычные: Пууси Калевайнен.
     Баранов уже ничему не удивлялся. Володя отвёл своего напарника в сторону, усадил на продавленный диван и наедине переговорил с Калевайненом. Тот неодобрительно кивал головой.
     — Кого ты тут нашёл, Вова. Опять руссише партизанен? — спросил Пууси у Колотушкина про Баранова.
     — Чего ты, я не знаю? Переводчика тебе привели. Спасибо скажи. Зовут его Миша.
     — Спасибо, — ответил Пууси и с трудом поднялся, подошёл к портье. — Ладно. Будешь с нами, геноссе Миша. Ну-ну.
     Он протянул Баранову пухлую руку.
     — Пууси. Будем знакомы.
     — Миша, — ответил Баранов.
     — Ладно, — повторил толстяк. — Будешь с нами, значит, геноссе. Ну, посмотрим.
     — Вы мне договор дадите? — задал свой вопрос Баранов.
     — Будешь с нами, геноссе, — всё у тебя будет, — неопределённо ответил Калевайнен. — И договор, и приговор.
     Михаила Богдановича такой ответ не устроил, и он задал свой вопрос вновь. Володя и Пууси переглянулись.
     — Вот тебе наш договор, — Калевайнен достал из кошелька пять сотенных бумажек. — На первое время.
     — Продадим контейнеры, ещё получишь, — добавил Володя. — Когда сможешь с нами поехать?
     На сердце у Баранова отлегло. Он посмотрел на деньги и заставил себя их не хватать сразу. А показать, что и сам не лыком шит.
     — Завтра ж вы собирались?
     Калевайнен смотрел, не мигая, в глаза Баранову:
     — Завтра мы тут ещё покрутимся. В двенадцать можешь подойти в гостиницу?
     — Смогу.
     После этого спокойно и без спешки портье убрал в кошелек деньги. Следовало доработать смену и рассказать жене о новой работе. Михаил Богданович так много думал о предстоящем деле, что почти не спал ночью и, уходя рано утром домой, чуть не забыл купленный накануне мешок с продуктами.

3

     — Главное — осторожность, — напутствовала Инга Арнольдовна мужа. — Запомни, Миша. Не делай глупостей, как покойник Грабен.
     Без пяти двенадцать Михаил Богданович стоял в холле своей гостиницы. Напарники задерживались.
     Через полчаса оба появились внизу.
     — Пунктуальность — признак воспитанности, особенно на западе, — Баранов решил поставить компаньонов на место.
     Пууси посмотрел сквозь очки, но ничего не сказал. Колотушкин же стал горячо спорить:
     — Это, может, раньше так было. Потому что не было возможности позвонить и сообщить, что опаздываешь. А сейчас у каждого телефон. Надо тебе — набери номер, предупреди человека. Я тебе даже больше скажу: я лучше на переговоры опоздаю, но приду туда как человек, а не в поту и мыле, как лошадь на скачках.
     — Чего ж ты мне не позвонил вниз? — спросил Баранов.
     Спорить ему уже расхотелось, он умел поставить на место зарвавшихся учеников, но тут был другой случай.
     — Чего тебе звонить? Куда ты от нас денешься? — ответил Колотушкин.
     Тоска опять обхватила сердце Михаила Богдановича своей холодной лапой и уже не отпускала. Он стал сомневаться в себе, в партнёрах и в своём предприятии.
     Первым делом следовало открыть фирму, объяснили Баранову его задачу компаньоны.
     — На имя нашей питерской фирмы голландцы чего-то плохо реагируют, вопросов много задают. Про водку да про налоги. Надо местную немецкую фирму открывать, — пояснил Пууси. — Открыть фирму-то хоть сможешь?
     Баранов пожал плечами, но решил виду не подавать:
     — Постараемся.
     — Ну, веди, Сусанин, — промяукал Калевайнен.
     Бывший учитель почувствовал на себе взгляд двух пар решительных глаз. На секунду ему представилось, что героического Ивана Сусанина в лесной чаще тоже неоднократно спрашивали гордые ляхи. Но милости в холодных зрачках иностранных туристов искать ни тогда, ни теперь не приходилось. Известно, чем та история закончилась. Надо отдать Михаилу Богдановичу должное, он повёл себя, как современник Сусанина гражданин Минин: взял себя в руки и спокойно указал Пууси Калевайнен на дверь «Золотого льва».
     По дороге стал лихорадочно соображать. Спасительная мысль вскоре оформилась. Следовало пойти на вокзал, зайти там на почту. Спросить, как открыть фирму, и с помощью телефонной книги отыскать нужные адреса и телефоны. Настроение его снова улучшилось, он твёрдо зашагал по мостовой, как будто только тем и занимался всю свою жизнь, что открывал водочные фирмы.
     На почте ему рассказали в общих чертах, что обращаться следует по данному вопросу в Industrie und Handelskammer, специальную контору для бизнесменов. Адрес и телефон тоже нашёлся.
     На вокзале произошёл неприятный маленький эпизод. Когда все трое склонились над телефонной книгой, проходящий мимо негр с блошиного рынка схватил мобильный телефон и бросился наутёк. Баранов даже не заметил, как это произошло. Так стремительно и неожиданно всё промелькнуло у него перед глазами. После ночной смены он медленно соображал, под глазами появились чёрные круги, одним словом, не выспался.
     Однако Колотушкин и Пууси не дремали. Они вмиг нагнали негра и отобрали назад мобильник. Такой проворности мог бы позавидовать любой спринтер. Видимо, жизнь в российском бизнесе учит не хлопать ушами, подумал Баранов, закрывая справочник.
     «Для регистрации своего бизнеса человек должен проживать постоянно в Гамбурге», — ответил Handelskammer. Помня слова жены, что рисковать не следует, Баранов на своё имя регистрировать фирму отказался, сколько его Колотушкин ни обрабатывал. Калевайнен стоял и сопел в сторонке. Потом у Пууси возникла интересная мысль, он замяукал, растягивая слова:
     — Зачем нам эта фирма, Вова-а? — и сам же себе ответил. — Ну, её в ба-а-ню.
     — Как зачем? — не понял Вова. — Ты ж сам говорил...
     — Так не нужна нам фирма совсем! Фирма нужна голландцам, а нам нужны документы правильные с печатями. Так? Что такое печать, а?
     — Что? — произнесли хором Баранов и Колотушкин.
     — Деревяшка, вот что, круглая деревяшка! Голландцы же только на печать смотрят. Печать-то хоть сможешь сделать? — обратился Пууси к Баранову.
     Баранов стиснул зубы и снова ответил, что постарается. Найти подходящие «круглые деревяшки» оказалось делом несложным. С помощью почты, адресной книги с телефонами Михаил Богданович справился с задачей поиска нужной фирмы.
     Вскоре все трое стояли в дверях небольшого заведения «Мюллер Кляйнарбайт», украшенного образцами печатей. Хозяин фирмы «Мюллер» показал на образцы продукции и спросил:
     — Как называется ваша фирма?
     — Как назовём? — ответил вопросом на вопрос Володя и стал глядеть на Баранова. — Ты у нас спец по языкам. Красивое немецкое название дай.
     — «Экспорт — импорт»? — не нашёл ничего лучше тот.
     Пууси засмеялся.
     — Вот помощничек, а!
     Потом толстяк потянул на себя коробку с образцами и стал рассматривать:
     — Вот же всё уже люди понаписали-понапридумывали. Вот какой-то «Вассершмитт ГмбХ». Вот «Норд-Зюд», тут вон «Пфаффен», хрен какой-то «Хофен»...
     — Давай «Зиг хайль» сделаем, — предложил Колотушкин и засмеялся своей шутке. — А чего, прикольно!
     — Думай лучше, приколист, — поставил его на место старший и более толстый компаньон. — Как корабль назовёте, так оно и поплывёт!
     Мастер Мюллер стал расспрашивать, что за фирма, чем занимается. Баранов переводил вопросы.
     — Чем занимается, не его дело, можешь ему перевести, — ответил за всех Володя.
     Михаил Богданович объяснил, что фирма торговая, продают виноградные вина. Компаньоны остановились, в конце концов, на названии «Пфаффенхофен унд Гембель ГмбХ». Звучало очень грозно, особенно «ГмбХ». Внизу на печати должны были появиться слова «Экспорт-Импорт». Эту деталь предложил Михаил Богданович и отступать не хотел. В решительные моменты жизни, как ему казалось, следует всегда проявлять твёрдость. Если фирма занимается винами и напитками, посередине обрамления из слов будет красоваться виноградная гроздь, предложил мастер.
     Через несколько часов печать должна была быть готова. Компаньоны сходили в ресторан, пообедали, вернулись в гостиницу за портфелем Пууси.
     Когда печать оказалась в толстых Пусиных лапках, питерский предприниматель со странной фамилией ловко достал из кожаного портфельчика какие-то бумаги, и прямо здесь, за небольшим столиком мастера Мюллера, быстро расставил многочисленные штемпели. Постановка их сопровождалась целым набором малоизвестных, но ярких финно-угорских выражений, после чего печать была убрана в недра портфеля. Пууси устало потянулся, оголяя живот в расстёгнутой на нижних этажах рубашке.
     — Ну, вот и всё. А ты боялся. Теперь и отдохнуть, и расслабиться можно.
     Это было очень хорошее предложение. Хотя Баранов совсем уже перестал бояться, но от усталости и недосыпания в его ушах давно шумел водопад. Он поспешил попрощаться и направился домой. На следующее утро договорились встретиться на вокзале, чтобы поездом отправиться на фирму-производитель.
     Петербургские гости устало махнули вслед Баранову и направились к «Реепербану», к этому кварталу искусительных соблазнов для всякого приезжего. Там они и предались всецело власти страстей порочных и вожделениям плоти.

4

     Следующий день начался для Баранова более осмысленно. Он поднялся рано, умылся и причесался. Опять отправился в гостиницу. Компаньоны опаздывали на полчаса, но это уже его не волновало: следовало привыкать к новой реальности. Наконец появился элегантный для своих габаритов Пууси. За ним вышел помятый Колотушкин. Смотрел Володя в пол, разговаривал мало, на плече его болталась дорожная сумка. На вокзале купили билеты на поезд и поехали в голландский Арнхайм.
     Город Арнхайм совсем бы не требовал упоминания, если бы не одно его заведение, японский ресторан для гурманов «Silk Way», что означает «Шёлковый путь». Именно здесь путешественники наполнили свои желудки утончённой пищей Востока, прежде чем пересесть в разбитую временем железнодорожную телегу.
     Из Арнхайма следовало пробираться дальше на региональном экспрессе. Этот дизельный — жёлтенький, дребезжащий — экспресс вскоре показался. Он напоминал своим видом своего трамвайного собрата из арнхаймского исторического музея Openluchtum. Но ни поезд, ни трамвай не были ещё окончательно побеждены электромеханическим параличом, а исправно служили людям.
     Сели в вагон с мягкими, татуированными вдоль и поперёк кожаными сидениями. Открыли окна настежь. Изрезанные ножами подушки были любовно зашиты суровой ниткой.
     Володя потихоньку приходил в себя после вчерашнего загула. Стал рассказывать Баранову о семье. Что у него дочка и жена.
     — Вообще-то я не пью, тусовки всякие ненавижу, жене тоже не даю туда ходить и надираться. Один раз жена пьяная была в дупель. Так заблевала мне всё сиденье. — Видимо вид зашитых подушек наводил его на эти мысли. — Я ей говорю, встань, тварь, говорю, и иди. А мы уже прилично отъехали, в Парголово это было. Выкинул её в лес, дуру, а сам на мойку. Сиди, говорю тут, пень стереги. Скребли машину на мойке полчаса. Ну, она там посидела-погуляла, пописала-протрезвела. Я её потом забрал. Что я хочу сказать? Против алкоголя свежий мороз помогает. Мороз, он типа, как кофе. А я сам алкоголь и женщин ненавижу... В смысле, вместе ненавижу. А по отдельности — пожалуйста.
     Пууси был непроницаем. Он глядел в окно. Пейзаж там сменился совсем уж на лубочный в голландском стиле. Стал похож на картинку с обёртки масла в магазине. Жирные коровы щипали травку, а и без того зелёная трава позеленела до невозможности. Будто невидимая щедрая рука разлила над лугами в назидание оборотистым гостям из сурового Петербурга сотни тонн зелёнки.
     От станции шли ещё минут пятнадцать по дороге. Мимо проезжали фуры. Видимо, ехали за товаром и возвращались назад. Наконец вдали показались заветные буквы: «DOORANK BV».
     — Ваня Редькин опять будет спрашивать, почему пешком припёрлись, — пожаловался на жизнь Володя. — Всё, надо нам тачки покупать.
     — Успеешь, сперва дела закончим, потом тебе тачку, — пропел Калевайнен.
     — Кто это, Редькин? Тоже компаньон? — спросил Михаил Богданович.
     — Редька? Увидишь, — ответил Пууси.
     «Редькиным» оказался вполне приличного вида господин по фамилии ван Реека — или Ваня Редькин, или Редька.
     Он говорил по-немецки, иногда переходил на английский, и снова на немецкий. Ван Реека страшно обрадовался появлению гостей. Сквозь его голландское лопотание иногда слышались более или менее понятные, почти немецкие фразы:
     — Zu Fuss? So weit gelaufen? (Пешком? Так далеко шли?) — Он суетился и всячески старался сделать приятное: приносил кофе и печенье, спрашивал, не надо ли кому сахару. Через него и должны были идти переговоры.
     Пууси достал документы, отдал их Редькину, повернул огромный живот к Баранову.
     — Скажи голландцам так. Теперь у нас другая фирма. Всё по закону, больше с таможней проблем не будет.
     Через какое-то время Колотушкин отвёл Баранова в сторону и показал бумаги. Это были те самые документы, которые ещё вчера штемпелевал Калевайнен.
     — Значит, Миша, гляди сюда. Вот это — инвойсы.
     На руках Баранова оказались несколько бумажек со счетами за товары.
     — Гляди сюда: что от тебя требуется. Эти бумажки старые, только печати на них новые. Посмотри, как тут написано. Видишь, «бавериджис».
     Баранов посмотрел, куда ему указывал Володин палец. Там в графе «Discription», по-русски «Описание», значилось: Baveriges, то есть «Напитки».
     — С этими ихними «бавериджис» у нас все проблемы. Иногда они пишут напитки, а иной раз вожжа под хвост попадёт, напишут: «Алкоголь». Так не пойдёт. Только напитки, иначе нас таможня не пропустит. И ещё, объясни ты им, как грузить. Вся фура загружается водкой, а последние ряды соками. Последние два ряда. Либо паллеты пусть ставят, всё без разницы. Нас проверяют не сильно на границе. Только последний ряд смотрят. Там должен быть сок. Объясни Редьке ещё раз. Он вроде свой парень, но неврубалистый бывает. Пойдём, Миша. Это твоё главное задание.
     — В прошлый раз вы отказались брать один наш контейнер, — сказал мягко, без нажима ван Реека. — Мы с ним возлились два месяца...
     — Отказались брать? — Пууси раскраснелся. — А вы не могли примириться с тем, что там стояло? Ведь мы указали, по закону, правильно...
     Баранов честно переводил, шутил, смягчал тон, словом, старался изо всех сил.
     Пууси примириться с тем, чтобы вместо сока по документам шла водка, не мог. И перешёл на мяукающий крик.
     — Так не надо было алкоголь указывать, Редька! Вы что, дети? У нас приходит контейнер водки вместо сока, хорошо я ещё вовремя заметил. У нас, между прочим, тоже люди сок не ждут. Народу водки надо. Заказ! Сказал им: не наш это контейнер, извините. Отошлите контейнер назад отправителю. Вот он и плавал туда-сюда. Писать надо без ошибок...
     Бывший учитель, краснея и запинаясь, объяснил голландцу суть проблемы. Ван Реека кивал и улыбался, и всё повторял: «Я-я».
     Михаил Богданович страшно смущался. Всё-таки он был по своей основной профессии учителем, и детей учил, что обманывать грешно. Не всё ещё забыл Баранов из прошлой своей жизни.
     Ему даже показалось, что прямо здесь его арестуют, он окажется в голландской полиции. Представил, как к нему приедет жена с передачей. Сунет в окошко камеры невкусные пирожки и крикнет: «Я ведь предупреждала тебя, Ирод окаянный». А Баранов станет есть пирожки, ему будет и стыдно, и невкусно.
     Но всё шло замечательно. Полиция никого не арестовывала, Редькин согласился на все условия. Тогда Володя стал доставать из сумки пачки долларов. Редькин делал при появлении каждой новой пачки удивлённое лицо, громко гоготал. Но Пууси быстро остановил это гоготанье, пересчитал деньги в пачках и отнёс их в кассу. Затем начались переговоры между Пууси Калевайненом и Редькой. Колотушкин пошёл в местную столовую, а Баранову снова поставлена была задача переводить. План Калевайнена был следующим: водкой загружались несколько грузовиков. Грузовики с товаром и документами не разгружались и не уходили назад, а заезжали на паром и вставали там, на корабле. Целый паромный корабль с фурами, полными водкой, должен был приплыть в Питер.
     Ван Реека удивлялся, поднимал брови, спрашивал про соки и про таможню.
     — С таможней вопрос будет решён, — по-комсомольски ответил Пууси.
     Голландцу пришлось выразить своё восхищение размахом русского бизнеса. Он принимал все условия, лишь бы русские платили.
     — С этим ни у меня, ни у него проблем не будет, — подмигнул Пууси, — и неожиданно для всех пропел тонким и чистым голосом: «Money, money, money, Always sunny In the rich man´s world».
     Ван Реека заулыбался ещё больше и зааплодировал. «Браво».
     — Скажи Редьке, я идею ему сейчас подкину на сто миллионов, век благодарить меня станет.
     Голландец продолжал улыбаться, а Калевайнен посерьёзнел.
     — Чем водку в бутылки фасовать, да воздух туда-сюда возить, взяли б они молочные пакеты. Математику они в школе учат?
     Баранов перевёл, добродушие не сползало с лица Ван Реека, казалось, он не всё понял.
     — Спроси, понял ли он меня? — надавил питерский гость.
     — Кто даст нам гарантию, что в такой упаковке товар возьмут?
     — Я товар беру хоть сейчас, у меня и другие люди найдутся...
     Ван Реека вышел из комнаты и привёл с собой через десять минут целую бригаду. Двое одеты были в серые комбинезоны. Из их разговоров можно было уловить некоторые понятные слова: «водка» и «Тетра-Пак».
     — Переведите господину Пууси, — сказал голландец, — что технически это возможно. Но не мог бы он дать нам гарантии будущих поставок? Мы начнем переоснащение линии.
     — Гарантии? Может, ещё мне тут раздеться?
     Баранов опешил. Однако на гарантии Калевайнен легко согласился. Он попросил составить декларацию о намерениях. Когда секретарь её принесла, подписал и расставил повсюду кружочки «Пфаффенхофен унд Гембель».
     — Гарантии! Не голландцу учить русского водку продавать!
     Больше вопросов не возникало.
     Но люди в комбинезонах не расходились. Тут на душе у Баранова снова заскребли кошки. Оказалось, напрасно. Вскоре пришёл человек с фотоаппаратом и большим объективом. Позвали Колотушкина. Фотограф поставил вперёд и посередине Калевайнена, а Колотушкина с Барановым по краям, позади встали высокие голландцы. Сделали несколько снимков для заводской многотиражки.
     На обратном пути из «DOORANK BV» в жёлтом вагоне веселились и много шутили. Весёлое расположение духа передалось и Калевайнену. По просьбе Михаила Богдановича он от начала до конца довольно близко к оригиналу исполнил песню «Аббы», столь подходившую к моменту.
     — Я когда-то, в советские ещё годы, был клавишником в ансамбле. Пел чуть-чуть, — разоткровенничался Пууси.
     — Как вы так прокручиваете свои комбинации? — не выдержал и задал вопрос Баранов.
     — Понимаешь, у нас на таможне — дыра, — принялся размахивать руками Колотушкин. — В эту дыру, как в пропасть, всё падает, падает...
     — Чёрная дыра, — кивнул Пууси. Наша Россия — это чёрная дыра.
     В этих словах, сказанных Пууси вроде бы мимоходом и в шутку, заключалась весьма глубокая, я бы даже сказал, космическая по глубине степень видения правды жизни. Действительно, огромное количество энергии российского бизнеса уходит на изобретение и прокручивание схем, которые работают по принципу дырки. Неважно, дырка ли это в заборе на авиационном заводе, в трубе высокого давления, несущей газ потребителям, или дырка на границе. Важен сам принцип дыры.
     Колотушкин дополнил слова своего более опытного товарища пояснениями:
     — Ну, если отстёгиваешь кому надо, то дыра работает. А не отстегнёшь, будут тебе блиндажи с окопами. Ну, и тут такая идея у Пуси, а зачем нам вообще таможня, деньги, взятки? Разбираемся сразу с пограничниками. Подходит корабль, загружается в Голландии, а разгружается не в порту, не-ет. Он грузит всё наше добро в чисто-поле. Нашли мы умных пограничников с лоцманом...
     Калевайнен перестал смеяться и тронул Колотушкина за запястье. Тот понял, что сболтнул лишнего, примолк. Потом побеседовали о том, о сём.
     — Кидают, наверное, часто? — спросил бывший учитель.
     — Нет, не часто. Нас уже и не кидают больше. Устали, — объяснил Пууси.
     — А у меня принцип: только честно делать, говорить правду, не кидать. Есть такие люди и у нас в бизнесе тоже, бывают ещё, мало их, но бывают, — добавил от себя Колотушкин.
     Пууси поморщился, а Михаилу Богдановичу послышалась в последних словах лёгкая фальшь, но он промолчал.
     В гостинице компаньоны Баранова прожили ещё два дня. Напоследок они заплатили своему новому сотруднику ещё пятьсот марок, купили себе по шестисотому «Мерседесу» и подняли руки в прощальном приветствии.
     Договорились так: через неделю кто-то из двоих должен будет подъехать с новой партией денег в Гамбург, и за очередными контейнерами.

5

     Неделя тянулась за неделей. Никто не звонил и не приезжал. Баранов подумал, что на него махнули рукой, и перестал вспоминать свою небольшую поездку на водочную фабрику. Как-то вечером в квартире зазвонил телефон. Подошла жена.
     — Тебя, — передала она трубку Михаилу Богдановичу. — Твои жулики.
     Баранов сделал жене знак, чтобы разговаривала потише, и приготовился слушать. Звонил Володя. Он сказал, что всё в порядке, скоро приедет и всё сам расскажет, привезёт ему денег, часть от продажи товара. А пока небольшая просьба, не в службу, а в дружбу. Пуся просит Баранова сходить в магазин одежды для толстяков и купить ему две рубашки и джинсы.
     — В Питере ж нет ничего такого. А он вчера стал одевать рубаху, она хрясь — и пополам на спине, — пожаловался на судьбу друга Володя.
     — А ты потом заберёшь, что ли? — спросил компаньона Баранов.
     — Лучше ты так сделай. Пойди в аэропорт, поспрашивай пассажиров. Может, кто возьмёт пакетик. А я подъеду в Пулково и заберу. Человеку ходить не в чем. Ты ж видел его.
     — Не беспокойся, сделаем, — ответил уверенно Михаил Богданович. Теперь ему, бывалому бизнесмену, крутившему водочные дела, стоило ли бояться каких-то рубашек и аэропорта? На душе было тепло и приятно. Всё же он спросил напоследок: — Продали вы уже полностью контейнеры?
     На том конце провода помолчали.
     — А то. Конечно. Не телефонный это разговор. Я приеду, денег привезу, расскажу.
     В магазине для толстяков Баранов долго бродил, выбирал рубашки и джинсы по списку. Потратил четыреста марок: просто, абы как, Пуся не одевался. Потом отвёз вещи в аэропорт и всучил свёрток интеллигентного вида питерцу. Тот заверил, что посылку отдаст. Вечером звонил Володя и благодарил.
     — Видишь, есть у нас честные люди, — с торжеством в голосе заверил Баранова Володя, — а ты не верил.
     Больше с тех пор Баранов ничего не слышал о своих компаньонах по бизнесу. Телефон Володи в Питере не отвечал. А Калевайнен никаких телефонов не оставлял. Да даже если б и оставлял, это смешно. Бывший учитель из предпринимателя плавно опять превратился в ночного портье и собирателя старинного фарфора. Такие плавные превращения случаются в жизни. Хорошо, если без последствий. С недавних пор Баранов решил давать частные уроки бизнес-английского. Он обзвонил знакомых и развесил по городу написанные ручкой объявления. В своих уроках он, естественно, не обойдёт вниманием недавнюю командировку в Голландию. Рекламой его коммерческой деятельности послужит заводская голландская многотиражка с цветной фотографией. Ему её недавно переслали по почте. Что это многотиражка, никто и в жизнь не догадается. А текст идёт по-голландски. В принципе, так кажется Баранову, в бизнесе он уже многое понял...
     Как-то раз по русскому каналу показали человека за решёткой в зале суда. Он проходил по какому-то громкому делу. Был немного похож на Калевайнена, но диктор назвал совсем другую, русскую фамилию. Баранов поздно спохватился и так ничего и не уловил из телепередачи. Когда через несколько месяцев Михаил Богданович за обедом рассказал жене всю историю в подробностях — о своей поездке и о водочных делах, та только качала головой.
     — Жаль кулака бить дурака, — произнесла Грабен-Баранова с обычным кислым выражением и сморщила губы. — Какой же ты болван!
     Она считала, что, нарвавшись на жулика, следует сделать из случившегося правильные выводы до конца жизни. Переводя её мысли на язык молитвенных старцев, можно сказать: соблазнившись раз, впредь избегай искушения, ибо слаб человек. Но языком старцев в их доме не разговаривали, а в проницательности и мудрости лоснящегося супом Михаила Богдановича Инга Арнольдовна не была уверена.
     Баранов же, обедавший перед вечерней сменой, на сей раз не растерялся, прицелился взглядом в ямочки на щеке жены, лукаво улыбнулся и выстрелил, используя в качестве оружия мову:
     — Але народна мудрість тоже и каже: ніколи не буде з хама пана.

Все совпадения имен и событий с реальными автор просит считать случайными.

Франкфурт, 2008