Елена ЧЕРНИКОВА

КАРФАГЕН

Современные североафриканские кошки не понимают по-русски. Я ей — кис-кис, а она (возможно, он) — шмыг под мерседес! И всё. Дипломатический иммунитет, думает киса, поскольку машина припаркована у посольства.

Мой повелитель (назову его так, мы в мусульманской стране), страстно влюбленный в кошачьих, вспоминает, что к нерусским кошкам надо обращаться с чмоканьем.

— Как Гайдар в его правительственном детстве?
— Нет, быстрее. Как будто он заснул и захрапел, а жена ему — чмок-чмок-чмок...
— Начинай, — говорю.
— Запросто, — отвечает мой повелитель и прекрасно чмокает.

Рыжая мерзавка осторожно высовывается из-под машины и недовольно вопрошает моего повелителя — в чем дело.

— У твоего арабского, очевидно, сильный русский акцент, — шепчу я.

Мой повелитель еще почмокал — кошка вся вышла, до хвоста. Тут я неудачно, то есть

громко и русскоязычно, влезла с привычным кис-кис — зверушка взлетела на дерево, потом на ближайший забор и облила нас гневом. (На фото отражено. Я еле успела щелкнуть — рыжая исчезла на территории посольства).

— Безвозвратно, — вздыхаю я.
— Правда путешествует без виз, — вздыхает он.

Так в конце декабря 1999 года вечером мы гуляем по окраине города Туниса, где расположен наш отель.

Избалованные московскими просторами, мы ищем продовольственный магазин, однако чуть не на каждом углу натыкаемся либо на аптеку, либо на поликлинику.

— Они так крепко подлечились, — решаю я тунисскую загадку, — что не едят...
— И не пьют, — мрачно отмечает мой повелитель, вспоминая, что здесь в разгаре священный месяц Рамадан.

С трудом отыскав бутылку минералки, возвращаемся в “Хилтон”. По дороге обнаруживаем — не побоюсь преувеличения — стадо котов, сыто и лениво выкарабкивающихся из помойки на перекрестке.

Совершаем еще одну попытку найти общий язык с возлюбленной фауной: я шепчу кис-кис, мой повелитель чмокает.

Расслышав наши призывы, бедные животные переглядываются в жутком недоумении. Хвосты у кого вверх, у кого вниз, все взбудоражились и головами вертят; куда деваться — никто не знает. Ведь с одной стороны — нормальное арабское обращение к котам (чмок-чмок...), с другой — пугающее и, кажется, неприличное иноземное (кис-кис)... В результате — врассыпную все.

Не встретив понимания в мире животных и гастрономов, ужинаем в ресторане отеля и привыкаем к стране, в которой мы собираемся встречать 2000 год от Рождества Христова.

* * *

Вопрос: почему мы здесь? Мирные люди русские, старые и новые, дома сидят и не высовываются, поскольку ураганами снесло пол-Европы, в Сахаре выпал снег — на рубеже веков творится невесть что...

Есть вид из окна — совершенно незабываемый, с огнями ночного города, пальмами, заливом...

Когда непонятно, возможны две линии поведения: попытаться понять — и не пытаться понять. Сначала я выбираю вторую линию. Поскольку где-то здесь, но 1875 лет назад, родился Апулей, бессмертный автор “Золотого осла”, то мне, автору “Золотой ослицы”, срочно требуется Карфаген — его и, отчасти, моя историко-литературная родина. В учебниках сказано, что он должен был быть разрушен, но я не верю. За окном Тунис. Карфаген чуть дальше — из окна не видно.

Мне нравится этот старый “Хилтон” — и я посылаю управляющему “Золотую ослицу”. Мы уезжаем осматривать медину — старый город. Когда мы возвращаемся в номер, на столе в ледяном ведерке нас ждет шампанское от управляющего, письмо, фрукты. Финики — мягкие! — на веточке! О Господи! Что же будет дальше!

Новый год мы встретили тихо и красиво. “Хилтон” покормил нас невиданными яствами под европейское джазовое трио, мы сплясали два танца и — баиньки.

Утром 1 января 2000 года я робко говорю повелителю:
— Поехали в Карфаген!..
И он говорит:
— Поехали.

Солнышко, тучки, опять солнышко. Белые квадратные дома. Нежно-бирюзовое Средиземное море. Тепло, зелень, Земля круглая-круглая. Таксисты болтливы и дружелюбны. Утром 1 января у них нет никаких человеческих проблем, обычных для наших широт, поскольку Рамадан. Никто ничего не пил и не встречал. Поэтому утром можно спокойно положиться на арабского таксиста, весело болтающего по-французски о достопримечательностях. Ездят тут так лихо, что чуть ли не у каждого светофора стоит регулировщик или регулировщица с веселыми сильными свистками, — очевидно, для перманентного перевода светового сигнала в звуковой, мимический и жестикуляционный.

Билет в музейный комплекс Карфагена я сохранила. Обладание этим листочком для меня — эпохальное событие. На билете есть дата. Посмотрите, как это выглядит.

Вокруг — никого. Мы неторопливо гуляем и в восторге бытия фотографируем друг друга. Чуть осмелев, я решаюсь потрогать исторические камни и даже кактусы. К одной колонне, некогда поддерживавшей своды местной базилики, я рискнула прижаться, замирая от воистину родственных чувств…

На прощание мы пронеслись по улице Апулея и вернулись в отель. Пока у меня больше нет слов, чтобы передать свои чувства. Всё слишком сильно.

Теперь о главном — о Промысле Божием. Поскольку постичь нельзя, попробую описать хотя бы очевидное.

Мужчина, увлекший меня в Африку на встречу 2000 года, когда-то был юным эрудитом, прочитавшим несметное количество книг, а также полиглотом. Беседа с ним и сейчас — нелегкое испытание для того, кто читал меньше. Не подумайте, что он глушит собеседника эрудицией, как рыбу динамитом. Просто чувствуется база, столь солидная, что срочно начинаешь работать над собой.

Когда мы встретились — несколько лет назад — и объединились, он усердно делал вид (человек он деликатный), что я как писатель и журналист горячо интересую его. Он даже купил мою “Золотую ослицу” в магазине, не дожидаясь подарка от автора. В сладостной иллюзии, что мои опусы ему любопытны, я пребывала до той поры, когда он проговорился, что однажды тоже написал роман. Но не публиковал его.

Я выпросила рукопись, проглотила за день и чуть не со слезами вернула автору. Через несколько дней опять взяла и перечитала.

...Нет, это не была попытка “проникнуть в духовный мир любимого человека”, туда он вообще старается не пускать. Для меня это было чтение как бы объяснительной записки от судьбы с подробными пунктами: что именно она имела в виду, сводя нас однажды весной. Да простит меня мой повелитель, но я приведу здесь название его романа: “Екклезиаст, или Солдат судьбы”.

В образе главного героя легко прощупывается образ автора. Читаешь — и мороз по коже: он в двадцатилетнем возрасте уже всё знал и о себе, и о тех людях, с которыми он встретится, и обо всех сюжетах, что предложит ему жизнь. Говорить подробнее я не имею права, но о главном рискну: он — тогда — чувствовал, что будет проводником, катализатором чужих судеб, и заранее оставлял себе вторую роль, с истинным величием души отрекаясь от эго.

Сейчас ему сорок шесть лет, и я уверена — никто из его знакомых и даже родственников и понятия не имеют, какая человеческая драма скрывается под светским блеском, образованностью и благовоспитанностью этого человека. Когда-то, очень давно, похоже, что еще в детстве он надел некую броню, хорошенечко прокрасил ее культурой, а потом всё это и приросло. И все поверили и успокоились.

Если это — вышесказанное — он воспримет как объяснение в любви и великой благодарности, то будет отчасти прав. Но еще большую благодарность я испытываю ко Всевышнему, устроившему нашу встречу, которая вернула мне возможность так говорить о мужчине. Мой повелитель, — никогда ранее автор этих строк, автор грубоватого по отношению к мужчинам романа “Золотая ослица”, — никогда ранее я такого не говорила.

2 января 2000 года он положил меня в теплый талассо-бассейн, наполненный прозрачной морской водой. Опять светило переменчивое солнце, бассейн хулиганисто булькал, за стеклянной стеной шевелилось прохладное море, на песчаном берегу которого сидели два очаровательных верблюда. Наплававшись, мы побродили по берегу, собирая ракушки. На беленькой изнанке одной из них мы обнаружили барельефчик, напоминающий арабский текст. Я уверена, что там действительно что-то написано — морем. Для нас.

Но эту ракушку с письмом я сначала прикарманила — и сижу думаю: может быть, там сообщение на жгуче интересующую меня тему? А именно: зачем он, мой повелитель, покорно и очень красиво идет за судьбой, подкинувшей ему на руки неудобнейшего из детей — что-то там пишущую женщину? Чего ему без меня не хватало? Карьеру сделал, обеспечен, свободен и самодостаточен. Ну да, знаю, очень любит женщин, но это еще не причина возиться с писательницей. Он это и сам умеет, то есть сочинительствовать. А женщин у нас в стране, да и за ее пределами, выше крыши. А я — неудобная, временами капризная, а иногда еще и плачу горькими слезами, негодяйка неблагодарная... Что мне хорошего, адекватного — сделать для него?

Ответа пока нет. Попытка не понять происходящее вполне удалась. Попробуем другую линию — то есть понять.

По возвращении в Россию мы радуемся, как младенцы. Это даже странно. Мы так давно оба мечтали о Тунисе — и вдруг такое счастье возвращения. Ну как утомленные школьники вышли на каникулы.

В громадной библиотеке, принадлежащей моему повелителю, вдруг обнаруживается книга, которую даже он никогда не читал, что само по себе уже поразительно. Жюль Верн написал. “Открытие Земли”. Казалось бы...

В первой же главе, в первом абзаце: “Первым путешественником, о котором сохранились упоминания в исторических источниках, был Г а н н о н, посланный карфагенским сенатом для колонизации новых территорий на западном берегу Африки. Сообщение об этой экспедиции было написано на пуническом языке и переведено на греческий; оно известно под названием “Морское кругосветное путешествие Ганнона”... Наиболее достоверной считается версия, согласно которой посещение им африканских берегов относится к 505 году до нашей эры”.

Кстати, о ту пору Карфаген был уже очень зрелым городом. Считается, что финикияне основали его в Тунисском заливе около 850 года Рождества Христова. И первое запомнившееся человечеству историко-путешественническое сочинение — именно Ганнона — было написано в форме приключенческого романа!

А сотни лет спустя уроженец тех же мест написал первый в истории литературы мистико-философско-эротический роман “Метаморфозы, или Золотой осел”. Да что же за местность такая, этот Карфаген! И почему — действительно — он вызывал такие чувства, что его надо было разрушить! Зависть? Но вряд ли варварски настроенный римлянин читал Ганнона, чтобы ревновать к славе первооткрывателя. Недавно мне стало казаться, что все издевательства истории над некогда великим и богатым городом вытекали не только из желания древних геополитиков захватить удобное побережье.

Мне почудилось, что так проклинает свой утраченный рай падший ангел...
И то, что всё это стало открываться мне с 1 января 2000 года — под нежным руководством моего повелителя, — привело к мысли, что...
Нет. Не могу. Побаиваюсь.
Пока скажу только одно.
Влюбленные в мужчин женщины! Влюбленные в женщин мужчины! Будьте беспредельно внимательны друг к другу — в исторические времена особенно. И тогда мы все-все найдем друг друга. Да и Землю спасем.