Эпи-центр
На первую страницуВниз


Виктор Булычев

Выбор

     …Когда тебе сорок, на всё начинаешь смотреть по-иному. Самое главное, что человек извлекает из своей жизни — это опыт. Человек будто совершает некий обряд. У всех в одном порядке и очерёдности происходят запрограммированные события. У всех одни и те же. А промежутки между ними у кого-то остаются пустыми, у кого-то исписаны убористым почерком. Жизнь человека измеряется не прожитыми годами, а количеством событий, не запрограммированных, а созданных самим человеком. Редкое событие, вершащее судьбу, происходит само по себе. Человек и творец, и участник этих событий…
     К сорока и мне жизнь кажется длинной. Не придётся никому плакаться в жилетку, что жизнь пролетела, не заметил и как. Хватало всего: и радости, и горя, и отчаяния. Но главное — не очерствела душа. Даже в Афгане. Там разглядел всю мишуру, которая нас окружает, там понял, что у человека более высокое предназначение, чем считал раньше.
     Не забылось радостное, детское ощущение бытия, которое теперь ушло навсегда. Помню прозрачный, чёткий, ясный, цветной мир, в который входил каждое утро, где не было ни обмана, ни предательства, а только дружба и любовь, а день сравним со столетием. Такое бывает только в детстве, когда душа спокойна и чиста…

* * *

     Ирина прощалась с городом, где мы родились, где учились в школе, в институте. Дружили, влюблялись, и соединили свои судьбы. Где родились наши дети, где похоронены наши родители. Ирина уезжала к сыновьям в Англию. А я оставался. Я здесь родился и едва ли отсюда уеду.
     Сыновья, офицеры, уволились из армии в начале девяностых.
     — Пойми, отец! Армию просто размазали… Она никому не нужна. И мы здесь не нужны. Других причин нет.
     Не стало государства, которому они присягали, начался бесстыдный делёж всего и вся, и армия опять оказалась крайней, как было всё предыдущее десятилетие. Я не осуждал сыновей за этот шаг. Даже когда через друзей они получили возможность уехать в Англию, я понимал их, но сердцем не мог принять движущих ими мотивов.
     — Что поделаешь? Нынешние дети меркантильны. Подавай им благополучие — объясняла Ирина.
     Что же… Благополучие нужно всем, но благополучие — здесь, созданное своим умом и своими руками. Такому благополучию есть и цена, и название, но тому, что легко достаётся, настоящая цена неизвестна. Только кто сейчас над этим задумывается?
     Сыновья убедили Ирину перебраться к ним. Старший сын женился в Англии, стал подданным Её Величества и обещал матери обеспеченную жизнь: кирпичный домик, увитый плющом, на окраине Шеффилда, небольшой садик и обязательные розы. Чем не счастье?
     — А ты всю жизнь защищал Родину, чтобы на пенсии пустые бутылки собирать и статистику терактов вести?
     Шла первая чеченская война. Было обидно и несправедливо, хотя это говорили сыновья, желающие только добра, и приходилось молчать или отделываться шуткой.
     Но иногда вынуждали и спорить.
     — В Кандагаре мы «имели» духов, как хотели. Но мы сами, добровольно ушли оттуда, разрушили государство, в котором жили. И чего после этого ждать? Теперь они пришли к нам и «имеют» нас. Не ушли бы мы — не пришлось бы и статистику терактов вести.

     Вступала в свои права осень, и пока оформлялась виза, мы прощались с дорогими для нас местами. Выезжали с утра на своей «шестёрке», но в дороге нас перехватывали синие сентябрьские туманы. Сворачивали к ближайшей рощице, пили горячий чай, дожидаясь, когда солнце разгонит непогоду.
     Я не понимал, почему жена согласилась ехать с сыновьями. Чтобы безбедно жить там, нужно быть состоятельным человеком, так же, как и у нас. В реальности всё оказывается более прозаичным и менее привлекательным, чем в рассказах и рекламных проспектах. Я знал Ирку, пожалуй, лучше, чем она знала себя. Ирка, не заставившая ни на минуту усомниться в своей любви, научившаяся ждать, подружившаяся с надеждой, захотела быть англичанкой? Этого я не мог понять. Чувствовать себя гостьей на чужом празднике жизни?
     Я помнил, как в школе она читала рассказы Гайдара, и слезинки скатывались у неё по щекам. А теперь будет «миссис»? Из каких глубин это всплыло? Почему Ирка? Как можно стать англичанкой, если всё, в сущности, что мы имеем, получено нами от наших «стариков». Наш язык, наши привычки, наши познания, наше «я». И могилы их здесь остаются. Пусть время меняет человека, перечёркивает выстроенную жизнью шкалу ценностей, но память-то остаётся. То, что нам выпало в жизни: тревожные ожидания, встречи, разлуки, потери, приобретения — должны крепче всяких уз соединять нас.
     — Зачем же ты уезжаешь?..

     Туман понемногу рассеивался, и оставалось прозрачное синее небо, и в этой холодной синеве ёжился багряный осинник. Сегодня мы ехали на рыбалку. В один из отпусков, выпавших на сентябрь, мы рыбачили на этом месте. С утра было так же холодно, так же висел туман над полями и над рекой, а к полудню разогревало и начинался клёв. Ловили обычно на донки. На корку белого хлеба, пропитанного подсолнечным маслом, ловился крупный подлещик. Меня «лихорадило» от охотничьего азарта, а мальчишки шумно радовались каждой пойманной рыбе. А сегодня я не доставал удочки. Разожгли костёр, уселись на старое, потрескавшееся, вымытое дождями бревно, дожидавшееся нас столько лет. Ирка прижалась ко мне и смотрела на пляшущий огонь, на стеклянную гладь реки. Что бы ни говорили и ни писали, память оказывается большим злом, когда расстаются те, кто любит.
     Молчаливо и гордо парить над обстоятельствами — лишь внешнее проявление отношения к непростой ситуации. А что внутри? Я любил Ирку и никогда не думал, что для неё так просто решить нелёгкий для обоих вопрос.
     — Если не можешь ехать — оставайся.
     Я ожидал совершенно другого. Я почувствовал себя медяком на асфальте, который никто не поднимет, потому что наклониться за ним дороже этого медяка. Нет, жизнь прожита правильно. Я и сейчас не знаю, что бы в ней изменил, будь такая возможность. Просто что-то необратимо меняется, и от понимания этого становится тяжело и грустно. Какой смысл сражаться с ветряными мельницами, о чём ещё просить любимую? И, всё-таки, я до последнего надеялся, что жена изменит решение. Суровые испытания закаляют любовь. Разве не она заявила мне, когда решался вопрос с командировкой в Анголу:
     — Где ты, Кай, там и я, Кая!
     Как любящие и преданные жёны во все времена. Интересно, помнит ли она сейчас об этом? Не забыла, как приходилось пережидать обстрелы? Лёжа на земляном полу хижины, вжимаясь в него, слушая сухой треск пуль, впивающихся в брёвна каркаса, чваканье пуль на излёте, нытьё рикошетящих от сухой и крепкой, как камень, земли, гадая, которая твоя, загораживая голову от летящих щепок и мусора. Я крепче прижимал к себе Ирку, стараясь прикрыть собой каждую клеточку её тела, чувствуя, как колотится у неё сердце, и беззвучно матерясь от невозможности что-либо сделать…
     Я всегда думал о ней как о подарке судьбы, а тогда это было свежее и ярче.
     Мы посидели на нашей скамейке в скверике у Медицинского института. Скамья, несмотря на прошедшие годы, оставалась на прежнем месте, только глубоко вросла в землю чугунными ножками. А я вспомнил другую скамью и другой сентябрь, недужный частыми холодными дождями. Я возвращался из госпиталя после Афгана. В неуютную погоду было немного встречающих на перроне вокзала, и среди них — ты, закутанная в плащ, укрываясь зонтиком, ждала у этой скамьи. Отыскав меня взглядом в толпе прибывших, ты улыбаешься, чуть подаёшься вперёд и летишь навстречу…
     Зачем слова, если читаешь друг друга по глазам: дома всё хорошо, сыновья здоровы, растут, очень скучала, сейчас счастлива. А в глазах озорной и нежный вызов. Приму ли я его сегодня? Или всё ещё развалюха после госпиталя?
     Конечно, приму. Ты не замёрзла, милая?.. Вот твои любимые цветы… Ну, что ты… Конечно, не забыл. Как здоровье наших стариков? Ну и хорошо…Снег пошёл… Рановато. Как я люблю тебя, родная…
     Снег падал большими пушистыми хлопьями и таял на асфальте.
     Разве от этого можно уехать? Или ты всё забыла?
     И моросящий дождь на картофельном поле, и багровые закаты, жёлтый ковёр одуванчиков, лужи с цветочной пыльцой после дождя, бушующую сирень и морозный купол неба в колючих звёздах.
     Ты всё оставляешь мне одному?.. Одному слишком много… Подумай. Не уезжай.
     Остановили машину у дома.
     — Пойдём, Виктор! Нужно ещё раз проверить собранные вещи. Что-нибудь непременно забудем.
     Ирка, не терзай душу, оставайся! Английские туманы не белее наших, и нет там русской зимы, которую ты так любишь. Мир не идеален и там, даже когда цветут розы. Наш вишнёвый сад теперь будет тебе только сниться, будет сниться этот дом, трава посреди двора, где наш Лёшка сделал первые шаги. Может быть, взглянешь на фотографию, где мы молодые и красивые, а главное — счастливые, и даже не представляем, что нас ждёт впереди. Но мы всё преодолели, и наша любовь не состарилась…
     Наверное, мне нечего больше сказать, а ты не изменила решения.
     — Не уезжай, родная!

     Все люди страдают — в разном возрасте и от разных причин, и никто не скажет, кому легче. Последняя ночь перед отъездом. Мне душно в комнате. Одеваюсь, выхожу в сад. Где-то два кота ведут спор из-за территории. И серые листья кружат в ночном воздухе, словно летучие мыши. На голову сыплются звёзды и тихо падают листья. Никогда не замечал, что они падают ночью. Звёздное небо будит неясную тоску…
     Давно промелькнул день, о котором я чаще всего вспоминаю, затерялся в веренице похожих и непохожих дней и не вернётся никогда. Вряд ли кто другой помнит его кроме меня. Почему мне становится хорошо и спокойно, когда я вспоминаю о нём, или я вспоминаю этот день, когда мне хорошо? И то, и другое будет правдой. Этот день останется здесь, со мной, и даже половинку его никто не увезёт в Англию.
     Становится прохладно, но в дом я не возвращаюсь. Взошла луна, и серебристый свет залил сад. Он стекал по старым яблоням, зарослям вишни и прятался в кустах смородины и малины.
     Пройдёт совсем немного времени, не успеешь оглянуться, и эту ночь и нынешнюю осень будешь вспоминать, как сейчас вспоминаешь детство. Время неумолимо. Всё уйдёт в прошлое. Время, расстояния и разлука не делают людей более близкими…
     В уже посиневшие окна вползает утро. Туман оседает влагой на опавших листьях в саду. Всё. Осень.

     — Присядем перед дорогой…
     Ирина с утра возбуждена и не может успокоиться даже после принятых капель.
     — Успокойся, Ирочка, ведь бывало и хуже.
     И она и я понимаем, что хуже не бывало.
     Толкнул рычаг, включив первую передачу, и отпустил тормоз. Ехал медленно, позволяя Ирке ещё раз вглядеться в горизонтали и вертикали нашего города, а она смотрела в боковое стекло и до самого вокзала не повернула головы.
     Там наступил момент истинного прощания. Мы стояли у нашей скамьи, на которой Ирка провожала меня в военное училище. А потом многократные встречи и проводы — и только на этой скамье. При первом расставании мы не умели читать по глазам, а сидели, обнявшись, и шептали слова любви и слова-обещания. Как далеко мы ушли с тех пор в понимании друг друга… Сейчас достаточно взгляда, погружённого в серые глаза любимой, и просто читаешь её: «Милый, я тебя люблю, зачем уезжаю — не знаю… Господи, за что мне такое? Но я вернусь… Витя, я к тебе вернусь. Ты меня жди и думай обо мне. Ведь всё у нас состоялось и всё сбылось… А наши сыновья…»
     Когда будущее возможно, люди вспоминают своё прошлое в хронологическом порядке, просматривают жизнь от начала и до сего момента. Нам хватило пятнадцати минут взглядов, устремлённых в себя и друг на друга. Всё было понято. Простое и загадочное: Ирочка, не обманывай. Этого не будет… Нет, не поздно, но не будет… Почему? Ты уже освободила место для новых чувств и ощущений. Помнить? Да. Не надо страшиться, милая… Я тебя всё равно люблю… Как в десятом классе… Даже сильней.
     Всё оставалось в прошлом, но не давало настоящему вздохнуть полной грудью, расслабиться и не оглядываться по сторонам.
     Жена и сын сидели в электричке, а я стоял на перроне, спрятав руки в карманах плаща. Отныне все чувства на расстоянии, но пока ещё можно созерцать через грязные окна вагона. Я обернулся и указал Ирине на скамью. Это была не наша скамья, но все они были похожи. Поняла Ирка или нет, но вдруг встала и быстро пошла к выходу. Я поспешил навстречу.
     — Решила остаться?
     Нет. Она обняла меня в последний раз.
     — Я буду часто писать. Не забывай отвечать. И нас не забывай. На следующий год приедем обязательно… Совсем ты седой стал…
     — Годы идут… Неудивительно, Ирка…
     Вот и она напомнила мне о новом качестве, которое в своём кругу, в кругу прожитых лет просто не замечаешь. А при встрече, а бывает и при расставании: — Ах, как ты изменился…
     — Витя, поцелуй меня!
     Боже, какая она ещё молодая.
     — Останешься? Хуже не будет…
     — Милый, электричка уже отходит.
     Я стоял на перроне пока последний вагон скрылся из вида.

     Расставания придают нашей жизни размах. Даже тот, кто остаётся в исходной точке, начинает смотреть на мир иначе, и перед ним раздвигаются границы обозримого. Разлука не делает людей ближе. Сейчас мне не требовалось богатырского размаха души, горизонты обозримого давно раздвинулись для меня на полмира: от Анголы до Афганистана. Я достаточно навидался за годы службы.
     А в Англии события развивались, как я и предполагал. Не таким человеком была Ирина, чтобы активную часть жизни закончить в грусти и одиночестве. Примерно через три года она попросила сделать всё от меня зависящее для оформления развода. Без объяснений и извинений. Может быть и правильно. Мысль честнее слова, произнесённого вслух. Препятствий я не чинил и вскоре моя жена (я избегал называть её бывшей, просто не мог поверить в такое) стала миссис Поттинг. Что это? Новая любовь?
     — Где же ты, Кая?

     Пролетели неспокойные и противоречивые девяностые годы. Как недавно и как давно это было. Восточные мудрецы утверждают, что дела нашей собственной жизни можно отчасти видеть, отчасти слышать, но сущность ни одного из этих дел нам неизвестна. Даже события, прошедшие перед нашими глазами сохраняются или проходят, и среди тысяч из них нельзя ни об одном что-либо достоверно знать.
     Как же понять мотивы поступков, совершаемых нашими близкими? Не стоит и пытаться?
     Про жизнь Ирины я узнавал из писем сыновей. С ними у меня оставались самые тёплые и доверительные отношения. А Ирка не писала совсем. Она жила иной жизнью, для меня непонятной…
     Когда-то я предложил ей другую жизнь, жизнь полную непредвиденного, полную неожиданных поворотов. Она приняла предложение. Мы были молоды, мы были другими. Время было другое.
     Я доволен, что прожил такую жизнь. А Ирка? Она ни разу не высказала недовольства нашей кочевой, неустроенной жизнью. Всё хранила внутри. А я всегда торопился, торопился сделать то, что никто без меня не сделает, а получалось, незаметно терял Ирку. Но и это одно из предположений. Истину знает только она.
     Ещё одна осень, и опять дрожит сердце при шорохе опадающего листа. Длинные рассветы, те же воспоминания, та же боль. Хрусткие ветки под ногами, густые лиловые тени, уснувшая синева реки, выгоревшая голубизна неба и непонятные и бездонные людские души. Пока живёшь, нет порядка в череде дней, но стоит оглянуться на прошлое — и оно обретает некую стройность. Почему именно такую? Ведь делалось всё, чтобы было иначе. Кто объяснит? Опять восточные мудрецы?
     Я думал, что события последних лет лишь коснутся меня: обогнёт бурный поток, не собьёт с ног, лишь омоет тело. Ведь я — сильный!
     Я ошибался. Не получается всю жизнь быть одинаково сильным. Уже не скажешь: что не сбылось, то сбудется. Нет впереди даже короткой полосы для взлёта. Можно ещё бродить по гулким осенним лесам, но не собраться в дальний и трудный поход. На склоне лет я снова в городе, где прошли детство и юность. Многое изменилось, но многое осталось, как в те далёкие времена. Вернулась сестра Ирины — Тамара, вместе с мужем, оба геологи, не пожелав оставаться в Тюмени. Они — бездетная пара, и места в родительском доме нам хватает с избытком. Об Ирине вспоминаем редко.
     Иногда захожу в дом, где родился и вырос. Во дворе окружают тени друзей и знакомых. Сажусь на скамейку, чудом сохранившуюся на старом месте. Конечно, это другая скамья, но очень похожая. Гляжу на окна Валеркиной квартиры — другие занавески, другие цветы на подоконниках, другие люди за знакомыми окнами. Посидел, повздыхал, и словно повидался с теми, с кем уже не поговоришь.
     Мне хотелось бы вернуться к ним под шум летнего дождя, стук упавшего на землю яблока. Понимая что происходит, распахнуть дверь в свой антимир, и в самый последний миг захлебнуться глотком упругого воздуха, как в затяжном прыжке, и в нужную секунду не дёргать кольцо парашюта… И ничего, кроме вращающейся земли, неба и летящего навстречу мрака…
     Теперь я хожу по улицам города, внимательно вглядываясь в лица прохожих, надеясь, что вдруг увижу знакомые, хотя и изменённые временем черты одноклассницы или одноклассника. Но мне не везёт. Может, в отместку за то, что мало интересовались судьбами друг друга, когда были молоды и энергичны. Одно утешение — все пройденные пути были на удивление прекрасны. Ни один день не пропал даром. Самый неприметный из них оставил в памяти след. Жаль, что уже всё позади, но учтены победы и поражения, да и восточные мудрецы стали более понятны.
 

Виктор Булычев – лауреат литературного конкурса Интернет-журнала «Эрфольг» 2011 г.
 

На первую страницу Верх

Copyright © 2011   ЭРФОЛЬГ-АСТ
 e-mailinfo@erfolg.ru