Сергей Донской

Украина. Опыт выживания

 

     В окне жуткая снежная тьма, крупные хлопья под порывами ветра бьются в стекло. Огромная алая луна, занесенные снегом улицы. Не включая света, всматриваюсь во мглу, пытаясь как-то осмыслить, упорядочить свою жизнь.
     Из детства воспоминаний осталось не так уж и много. Не могу сказать, что оно было плохим, но и беззаботным его тоже не назовешь. Расти в эпоху перестройки — вряд ли это удача. Тогда мне трудно было понять: талоны вместо денег, безработица, разруха, какие-то «братки», МММ и многое другое, что не под силу осмыслить и взрослому человеку, а ребенку и подавно. В 90-е вместе с новой, независимой страной рос и я.
     2004 год… тогда я уже кое-что понимал, но был занят — учился в институте и не вникал в проблемы страны. Хотя мне не нравилось, что правительство выкидывает кучу денег на так называемую «защиту демократии». Донбасс работал, а вся остальная страна висела у него на шее — кантовались на площади в Киеве, тем самым доводя Украину до ручки. Уверен, эти люди не свою идеологию защищали, а просто зарабатывали деньги. Какая идеология может быть у нищего? Уж так мы устроены: максимум на что способны — это осудить, полить грязью, упрекнуть в бездействии или восхвалять кого-нибудь. На этом все и заканчивается. «Какой народ, такое и правительство». Сами бездействуем, значит, так нам и надо.
     Но вот пришел 2010 год, я сижу в обшарпанной однокомнатной квартире, за съем которой уходит почти вся зарплата. Теперь все ужасы бренного бытия Украины я ощущаю на себе, как и миллионы ее измученных граждан...
     — Сереж, ложись спать, тебе ведь сегодня в ночь, — выводит меня из ступора голос жены.
     — Да, Оля, сейчас. — И плетусь к старенькому дивану советских времен.
     На работу ехать совсем не хочется: работать за копейки нет ни малейшего энтузиазма. С мрачными мыслями проваливаюсь в глубокий сон. Просыпаюсь с отяжелевшей головой, хочется спать, но будильник заставляет дотянуться до письменного стола. Уже стемнело. Ольга на кухне заботливо укладывает термос в сумку. Она у меня уже на шестом месяце, скоро в декрет, как проживем на мою зарплату, ума не приложу, но думать о плохом не хочется.
     — Поешь, — устало улыбается жена и насыпает еду в тарелку.
     — Я ведь и вправду проголодался, — отвечаю, нежно глядя на нее. Она у меня очень красивая: карие глаза, русые волосы — не девушка, а мечта.
     С аппетитом проглотив горячее пюре и пару рыбных котлет, начинаю собираться на работу. Жена нежно обнимает меня и шепчет на ухо:
     — Так плохо без тебя, спать одной совсем не хочется, долго кручусь, сон не приходит.

     На улице морозец, плетусь на остановку. Тружусь на дробильно-обогатительной фабрике — сортировщиком. Перевожу: лопатой кидаю — весело! Но на лучшее рассчитывать не приходится. Нет, когда-то у меня была хорошая работа, она мне нравилась, я хорошо зарабатывал, денег бы вполне хватило на троих. (Ведь не зря в свое время учился, да еще и окончил с красным дипломом.) Но перед самой свадьбой выгнали в бесплатный отпуск, а после и вообще вынудили уйти. Простояв несколько месяцев на бирже труда, не получил ни работы, ни денег. Так как бесплатный отпуск это не увольнение. Но зарплату-то не платят, и так может длиться годами. А без трудовой книжки на другую работу не устроишься. Вот и уходишь «по собственному желанию». Ведь чтобы зарегистрироваться на бирже, нужно рассчитаться, но из-за этого тебе три месяца ничего не положено. Бред какой-то. А как жить это время? Помощь называется. И пошел не из-за копеек. Думал, они работают — людям помогают трудоустроиться, а они там штаны протирают... Безработных все больше и больше, а вакансий нет. Можно, конечно, дворы мести или туалеты убирать, но желания не было, а вскоре и эта работа пропала. Так вот и устроился тогда на эту фабрику, не с голоду же умирать.
     Пройдя метров пятьсот по темным улицам, оказываюсь на слабо освещенной остановке, автобуса еще нет. Закуриваю, чтобы хоть как-то согреться и скоротать время. Наконец, пару минут спустя, подъезжает старенький «ПАЗ», и мы гурьбой штурмуем его, чтобы занять место. В автобусе холодно, но благодаря набившейся массе людей вскоре становится теплее. На этот раз повезло, успел присесть, хоть перед сменой не устану, а то еще вся ночь впереди.
     Автобус останавливается у фабрики № 3. Понуро бредем к проходной, подходим к раздевалке, натягиваем робу. (Одежда уже давно превратилась в лохмотья, но новой не выдают. Когда предприятие было государственным, с этим проблем не было. А теперь экономят на всем, а вернее на нас, на рабочих — рукавицы не допросишься.) Переодевшись, идем в каптерку, получать нагоняй от начальника. Затем расписываемся и отправляемся каждый к своим конвейерам, дробилкам, грохотам.
     Мое рабочее место — «выборка». (Почему так называется, я не знаю, да мне и не интересно.) Конвейеры транспортируют доломит к дробилке. Оборудование очень старое, еще времен Великой Отечественной, и постоянно выходит из строя. Когда-то — бывалые рабочие рассказывали — на каждом конвейере работали по два человека: машинист и помощник. Теперь я один на три ленты. Экономия. Людей вообще не набирают, а зарплата та же. Скрашивают рабочие будни лишь наши питомцы: у каждого в бытовке живет или кот или собака. Мне в наследство достался дружелюбный кот Василий, настолько пыльный, что когда погладил его по шерсти, животное исчезло в тумане. Зато ласку он любит, всегда не прочь помурлыкать. Открываю бытовку — Василий, как обычно, бежит вслед за мной и начинает тереться об ноги — просит есть...
     Намотавшись за смену (12 часов), отправляемся в душевую смывать пыль. Пыль повсюду: на теле, волосах, в носу, даже на зубах. Что делается внутри, с легкими, и подумать страшно. Домой приезжаю, когда уже давно рассвело. Оля на работе; немного перекусив, заваливаюсь спать. Снов нет, только дикая усталость.
     Подымаюсь под все тот же будильник. На часах 16:00. Пора встречать жену с работы. Присев на краешек дивана, пытаюсь прийти в себя. Голова дико болит, пульсирует. Ноги не слушаются. Умывшись, чувствую облегчение, сон постепенно уходит. Мельком замечаю свое отражение в зеркале и останавливаюсь. Всматриваюсь пристально. Передо мной совершенно чужой человек: глаза впали, круги от недосыпания, раздражение от пыли по всему лицу. Волосы взъерошены, да и щетина требует бритья. А ведь мне нет и двадцати пяти. Довели.
     Наспех одевшись, выхожу на улицу. Уже снова темнеет. Улицы не посыпают — бегу, пытаюсь не упасть, но все-таки падаю и лечу в сугроб. Обтрусившись, продолжаю свой путь осторожней (тем более что фонари не горят). Оля уже вышла мне навстречу, грустно улыбнувшись, берет меня под руку: сапоги у нее очень скользкие, а новые нам купить не на что.
     «Отбуксировав» жену домой, устало сажусь на диван, включаю телевизор. Жена хлопочет на кухне. По всем каналам — предвыборная агитация, реклама. Тимошенко продолжает нагло врать, что страна вышла из кризиса и все уже хорошо. Вот только кому «хорошо» — непонятно: простым людям (или, как нас называют в прессе, биомассе) жить все тяжелее и тяжелее.
     — Надоело, — зло говорю жене. (Она забавно выглядит с деревянной ложкой в руке.) — Взять бы это правительство да отправить к нам на фабрику. Пусть как мы поработают, за нашу зарплату. Пусть на эти деньги снимают квартиру, оплачивают коммунальные услуги, одеваются, питаются. И по вертухаю на вышку, чтоб никто не сбежал, и денег им никто не передал. Чтоб все по-честному. Интересно, как они тогда запоют. Как они тогда выживут, сволочи поганые.
     — Что с тобой, любимый? — обнимает меня жена. — Раньше тебе было наплевать…
     — Раньше я жил под крылышком у родителей, а теперь понимаю, как им бывало тяжело. Мы ведь не живем, а существуем, пытаемся выжить. Они, — ткнул я пальцем в телевизор, — понабирали кредитов, растыкали их по карманам, а теперь каждый гражданин, включая младенцев, должен по семь тысяч гривен. Почему же я должен? Если я у кого-то беру деньги, я их трачу на свои нужды, я их чувствую, а этих денег я не видел, но отдать должен. Настоящий рэкет. Ведь ничего же не брал, ни копейки не видел, а платить — должен?!
     — Ну, ты ведь не один такой, — успокаивающе улыбнулась жена, но это меня еще больше разозлило.
     — Ты права, нас миллионы, и мы все будем платить этой горстке коррупционеров. Они нас как обдирали, так и будут обдирать. Мировой кризис, блин… У всех более или менее, а у нас полный капец. Очередная отговорка, чтоб жизнь нам ухудшить, а себе хапнуть. Да им кризис только на руку. В Украине полезных ископаемых — как в пустыне песка, а живем хуже Белоруссии, там вообще, кроме картошки, мало что есть, но люди с головой дружат и народ живет неплохо. Это ж надо с Россией поссориться, «слон и моська» называется. Срубили сук, на котором сидим. Всегда друзьями были. Если что в жизни случится, к кому идешь? К соседу: помоги, мол, так и так… А эти полоумные что сделали! Те нам газ по-дешевке, а мы на них грязь; теперь платим, как вся Европа. Вот только зарплаты и пенсии далеко не европейские. Кто нас возьмет в Евросоюз, если мы все бомжи и бедняки? Самая коррумпированная страна в мире. Была же хоть какая-то стабильность, за пять лет до чего страну довели. Это ж надо, Бендеру героем объявить, теперь и Польша на нас как на ненормальных смотрит. У этого президента кроме голодомора других тем для разговоров нет вообще, они уже сейчас добились почти того же: народ уже голодает, а они что было вспоминают. Сейчас нужно что-то делать, а не прошлое ворошить. Или опять кто-то виноват, что нам хана?
     Оле, по-видимому, передалось мое настроение:
     — Вообще обнаглели. Наш мэр, сегодня сообщили, который на взятках погорел (его недавно поймали спецслужбы с поличным, на камеру записали весь процесс передачи денег, в газете писали), уже приступает к своим обязанностям. Все куплено. Еще: вчера ходила в Горводоканал, а там начальник, не помню фамилию. В общем, недавно попался, налево продукцию вагонами толкал, а его всего лишь уволили. Почему не посадили, имущество не конфисковали? Обычный человек уже бы надолго загремел, полная безнаказанность. Так вот, он еще тогда сказал, что пойдет только на руководящую должность, и вот тебе, пожалуйста, назначили ведь. Он же и там махинациями занимается, как так можно…
     Увидев, что Оля заметно нервничает, решил успокоить ее, ведь сейчас ей нельзя волноваться.
     — Ладно, кись, переключим, ну их всех…
     Но вскоре пришла Олина подруга Светлана (моя одноклассница, довольно симпатичная девушка, только недалекая). Пока копался в компьютере в поисках какой-нибудь занимательной игрушки, девушки мило шушукались на кухне и звенели чашками.
     — Я буду за Юлю голосовать, — услышал я голос Светы.
     — Ну, ты даешь, подруга, — фыркнула Ольга.
     — А что? Она все делает… я в ее штабе работаю, она молодец.
     — А ты телевизор смотришь? по магазинам ходишь? или читаешь только ту агитацию, что людям раздаете? — встрял я, не смог стоять в стороне. — Ты хоть понимаешь, что информация — как лекарство: одна лечит, другая калечит?
     — Нет, — призналась Света.
     — Ну, тогда понятно, — хихикнул я, чем, видимо, вызвал у нее сильное раздражение.
     — Она нам по тысяче дала, — начала было Света доказывать свою правоту, но я ее перебил:
     — Во-первых, далеко не всем досталось, я лично ничего не получил, мои родители тоже. Во-вторых, нам бросили эти деньги как собакам кости, чтоб не рявкали, типа мы о вас думаем, заботимся. На самом деле им на всех наплевать. Ты о них много думаешь? Они о тебе тем более… У меня на книжке лежало сорок тысяч рублей, машина тогда пять тысяч стоила. Родители, бабушки, дедушки собирали деньги, во всем себе отказывали, а нам — по тысяче… Да это не помощь, а издевательство.
     — Бросили как кость, — зло повторил я, — бедный народ в очередях чуть не поубивал друг друга из-за такой мелочи. Это твое хваленое правительство довело народ до бешенства, мы ведь не думаем, не отдыхаем, не работаем, только и мечтаем о том, как бы хоть что-то ухватить, и радуемся этой капле, как умалишенные. И как можно было начать такую акцию, если знать, что всем не хватит? А если не в курсе, то что они вообще тогда могут? — считать не умеют. Не поверю, что правительство не знало, что денег на всех нет. И в конце концов повышением цен они все затраты на этот цирк окупили вполне. Можешь не сомневаться. А топливный кризис… до работы хрен доедешь. Я, конечно, понимаю, что только дурная курица гребет от себя, но имейте же совесть, подумайте о народе. У вас и так безграничные пожизненные льготы за счет работяг, у вас столько денег, что нормальному человеку и за несколько жизней не потратить. Остановитесь, хватит! Наша власть не лучше фашистов: со своим украинским языком достала, русский совсем со школ убрали, им английский ближе, продались с потрохами. Скоро начнем русские книги сжигать, как немцы труды Дарвина?! Раньше такой проблемы не было. Кто как хотел, так и разговаривал. А сейчас окрысили Запад и Восток друг против друга. А народ ведется, не понимая, что нас специально лбами сталкивают, надо же чем-то нас занять, пока они проворачивают свои темные делишки и скрывают некомпетентность. Нами манипулируют, для них мы просто биомасса. О людях вспоминают только перед выборами — голоса нужны. Мы продолжаем им верить, но ничего не меняется. Я не против украинского языка, почему же многие против русского? дайте человеку свободу выбора. Тем более, что это за украинский язык? Если бы сейчас Тарас Григорьевич Шевченко почитал книжку на родном языке, он бы половину слов не понял, для этого теперь нужно знать английский. Может, не будем постепенно слова заменять, все равно ведь заметно, а сразу объявим: английский — это и есть украинский. Ты читала книгу «Цусима»? Хотя, о чем я спрашиваю… Там, при царском режиме, матросов вместо учений заставляли драить палубы. А у нас вместо дела — бумажки. Время на действия не остается совсем: его  поглощает бумажная работа. Страна погрязла в бюрократической волоките. И это приведет к всеобщему краху: все настолько сложно, что и браться ни за что не хочется. Так вот, Цусима, российский флот тогда потерпел ужасающее поражение…
     — А кто такой Дарвин? — только и смогла спросить Света.
     — А ну тебя… — я махнул рукой и пошел читать книгу, а Оля громко рассмеялась.
     Ну что можно доказать девушке, которая исправно ходит в какую-то секту и исправно носит десятину от своей зарплаты. А «рулевые» этой секты ездят на таких иномарках, что и крутым бизнесменам не снились. Неужели она не видит, куда идут ее деньги. В нормальной церкви никого не принуждают делать взносы: хочешь — дай, нету — и не надо. А таким людям, как скажут, так они и проголосуют, своей башки же нет. Почему большинство сект голосуют за одного кандидата? Даешь денег старшему, он отдает приказ, и все делают, что нужно, — удобно и недоказуемо.
     — Да как ты можешь за нее голосовать?! — слышу возмущенный голос жены. — Она нас всех бандитами называет, ворами. Говорит, что Донбасс колючей проволокой обнесет.
     — Но ведь воров и вправду много.
     — Они первые воры и есть.
     — Нет. Их бы арестовали.
     — Проснись, подруга, кто их осудит? Им не нужно грабить банк, как гангстерам, чтобы украсть. Даже взятки брать не обязательно.
     — А как же тогда? — искренне удивилась Светлана.
     — Например, — на минуту Оля задумалась, — ассоциация врачей переводит в их фонд баснословные суммы, для того чтобы определенные партии не поддержали законопроект об усилении ответственности за ошибочные действия людей в белых халатах. Другая организация, наоборот, хочет видеть этот закон в действии и, в свою очередь, тоже переводит деньги. И главное, что это все узаконено, только очень запутано.
     — А как же тогда решаются дела — пройдет закон или нет?
     — В этом-то и есть вся прелесть системы: проблема продолжает висеть в воздухе, как и раньше. Открывают на эти деньги какой-нибудь бизнес, оформляют его на родственников, и получают — как бы в подарок — и машины, и дома, и деньги. Главное, что каждый понимает что к чему, но никто не вмешивается. «Слуги народа» настолько обнаглели, что даже не пытаются этого скрыть, просто плюют нам в лицо, лишний раз показывая простым людям: вы никто, а вот мы — короли жизни, и вы не в силах ничего изменить. Интересно, где родственники депутатов берут деньги? Неужели у каждого из них умерла бабушка-миллионерша? Это просто смешно. Зато хороших людей, которые в состоянии хоть что-то улучшить, никогда не подпустят к власти — нельзя нарушать сложившуюся иерархию. Чтобы баллотироваться в президенты, кандидат обязан передать несколько миллионов гривен в какой-то там комитет, и тогда его внесут в списки. Это автоматически исключает из игры простых людей. Хотя в конституции записано, что каждый украинец может баллотироваться по достижении определенного возраста, про деньги там нет ни слова. Не прямое ли это попирание законов!? Правительству на законы плевать: захотят — отменят, захотят — новый выдумают. Были случаи, когда нормальные люди пробивались к власти, тогда они или становились такими же, как их новое окружение, или… пример с Кеннеди всем известен. Его ведь убили спецслужбы государства, а не какой-то псих-одиночка.

     Света ушла в глубокой задумчивости, хотя мнения своего не изменила. Уж слишком хорошо промыли ей мозги в ее секте. Ничего не поделаешь, религия — опиум для народа, особенно для дурного и наивного.
     — Сережа, — попросила Оля,  — у тебя ведь завтра выходной, сходи в больницу, сдай кровь. Мне в карточку должны написать, что все нормально, в женской консультации требуют.
     — Хорошо, мне все равно к онкологу зайти нужно, на фабрике требуют. Выспаться, правда, не получится, ну да ладно.
     — Будем ложиться спать?
     — Ты ложись, хочу еще немного почитать.
     Оля легла рядом и через минуту уже мирно посапывала. Еще раз взглянул на безмятежно спящую жену, на локон на щеке, на алые тонкие губы... Пусть отдохнет, ведь она постоянно волнуется за меня. Последнее время участились несчастные случаи. Рабочему из нашей смены закрутило ногу шлангом высокого давления, в результате — двойной перелом. Хорошо еще, что мастер был рядом и успел выключить агрегат, а то неизвестно, чем бы это закончилось. На следующий день приехали «белые каски», наши светлые головы по технике безопасности. Осмотрев место происшествия, решили, что пострадавший сам виноват, а значит, денег ему не положено, травма-то не по вине производства. Никто другого и не ожидал. Теперь к нам часто заходят эти ребята, роются в книге нарядов. Непонятно, чего они там ищут. Лучше бы условия труда улучшали. А то, чтобы никуда не влипнуть, фонари сами покупаем: освещение слабенькое, да и ламп не хватает; в принципе, всего не хватает. И проверяющей комиссии нужна не наша безопасность, а наоборот, чтоб как можно больше было нарушений. Ведь им дадут на лапу, чтоб по документам все прошло гладко.
     Когда-то на комбинате работало больше пяти тысяч человек — нормально работали, нормально отдыхали, некоторые даже вспоминают, что была тринадцатая зарплата. Чего мы, молодые, совсем не понимаем — как это так? И управляли всем этим конторские ребята, менее ста человек. Теперь же контора разрослась, как наш парламент, стала вдвое больше, а вот рабочих — втрое меньше, и никто набирать не собирается. Скоро, наверное, руководить некем будет. И зарплаты у них по восемь, десять, а то и больше, тысяч. Мы их всех кормим, а получаем копейки. Они сидят в комфортабельных кабинетах (я там был, видел: везде компьютеры, холодильники, микроволновки, кондиционеры и еще бог знает что), а нас считают за быдло. Рабочим быть не стыдно — стыдно, как к тебе относятся. Все понимают, что без нас, а не без конторы, производство встанет, но ничего не меняется. Почему так, никак понять не могу. Как же надоело вкалывать на какого-то дядю, зарабатывать для него миллионы и считать отстегнутые им крохи. Снова погружаемся в страх, как в 90-е годы. Снова боимся бандитов, только теперь они страшнее и опаснее, чем когда-либо. Теперь они и их деяния защищены законом, у них нет ни понятий, ни жалости, ни совести. Я не за уравниловку, пусть каждый получит по заслугам. Кто сможет, заработает. Но ведь наши миллионеры не заработали, а просто украли. Разве это предприимчивость, трудолюбие, талант? Заработать с нуля огромные деньги нельзя. Спросите у любого хорошего бухгалтера, что получится, если честно платить все государству? — Должны останетесь. А это значит, что для нас вход в будущее закрыт изначально, ну разве что найдешь способ украсть, чтоб не посадили. Чтобы стать богатым, нужно быть изворотливым предприимчивым вором, короче, негодяем, а не хорошим человеком…
     Закрываю книгу, на обложке имя автора — Эрих фон Дэникен. Его книги заставляют задуматься об устройстве нашего общества. Ведь оно очень хрупко, его придумали не боги, а такие же люди, как и мы. И с чего все решили, что оно единственно правильное, скорее наоборот. Большинство людей в нем страдают. Мы забиваем свои жизни кучей мелочей, которые ничего не значат, которые никому не нужны. И думаем, что это и есть жизнь, что так и должно быть. Но люди этого не замечают, так и умираем, ничего не поняв. На смертном одре все меньше людей могут сказать, что прожили жизнь как следует. Растворяем себя в житейском быту, мечтаем о нем же. А мои мечты когда-то были светлые и заоблачные, но с вступлением во взрослую жизнь приходится мечтать, как купить хотя бы маленькую квартирку. И будущее мое, как и у большинства в нашей стране, известно. Наверное, люди не хотят об этом думать, ведь оно не такое уж и прекрасное, как нам казалось в детстве. Думай, не думай, а оно от этого не изменится. Просто, страшно посмотреть правде в глаза. Так вот: полжизни буду собирать на квартиру, отказывать себе во всем, работать как проклятый, затем полжизни — на какую-то завалящую машину, а потом придет время умирать. Разве для этого нужно жить? Это и есть великая цель и смысл существования? Денег на поездки, даже в ближнее зарубежье, ясное дело, не будет. В конце концов, кроме своей фабрики и маленького городка увидеть ничего не светит. Хочется надеяться на лучшее. Но вряд ли будет лучше, скорее, хуже. За свой недолгий век я уже не раз видел преждевременную, трагическую смерть.
     Вот только вчера позвонила мама: воспитательница детского сада, ее сотрудница, умирает от рака. (Отказалась от химиотерапии. Оно и понятно — помогает на короткий период времени, а сколько мучений нужно перенести!) Я инстинктивно сжался: не хотелось бы узнать, что умираешь и через пару месяцев тебя не будет. Вот ты есть, а потом нет, а главное, ты знаешь, когда это произойдет. Не зря говорят: не так страшно наказание, как его ожидание. О чем думает человек в последние мгновения жизни? Еще до вердикта она, как и все остальные, даже не думала о смерти, ведь еще не старая, а тут раз… и планы на будущее летят ко всем чертям. Хотя какое там будущее… А еще страх перед смертью, ведь его еще никто не отменял. А на что сосредоточить последнюю жизненную энергию? Когда смерть стучится в двери, только тогда появляется множество неоконченных важных дел. Почему же люди, зная, что жизнь коротка, растрачивают ее на всякую ерунду? В последний момент многого не успеешь, а случается так, что и вовсе времени нет...

     Отложив книгу, я выключил свет и обнял жену, она довольно муркнула, и мы заснули.
     Проснулись одновременно — она на работу, я в поликлинику. Ночью шел снег, дороги стали непроходимыми. Запыхавшись, кое-как добрался до кирпичного здания и юркнул внутрь. Грипп кругом, а народу много — хотелось как можно быстрее сделать свои дела и уйти отсюда подальше. Не хватало еще заболеть, за это могут и уволить. Мне так и сказали при устройстве на работу: будешь часто брать больничный — уволим, найдем за что. Сколько в последнее время людей потеряли работу, в их числе никак не хотелось оказаться. Многие, падая с ног, с температурой выходили на работу, не щадя себя.
     Отстояв очередь, получил в регистратуре карточку и номерок на сдачу крови. Еще было время посетить онколога, поднялся на четвертый этаж. Тихо, вокруг красивые кожаные кресла, цветы на окнах, разговоры врачей — шепотом: здесь начальство поликлиники. На нужной мне двери написано: «Заместитель глав. врача Куница Е.В., врач онколог» и часы приема. Кроме меня — никого. Снял пальто, повесил его на вешалку. Постучав, вошел, на пороге встретил симпатичную женщину лет тридцати.
     — Что у вас? — спросила она.
     — Медосмотр, — протянул я бегунок.
     — А, медосмотр, — многозначительно протянула врач и грубовато добавила: — Сейчас некогда.
     Пока я соображал, что произошло, она скрылась на лестничной площадке. Прошло почти два часа, но врач так и не появилась. Время было сдавать кровь. Перебежал от поликлиники к лаборатории. Здание старое, запущенное, кое-где осыпалась штукатурка. Внутри — запах спирта, народу много. Имел глупость задать вопрос, у кого какой номерок — в ответ тишина. Все же разыскал женщину с номером четыре (у меня был номер пять). Но закончить это дело по-человечески не удалось: многие не имели номерков и проходили по живой очереди. Со скандалом, с горем пополам сдал кровь и снова отправился к онкологу. Пришлось ждать еще часа два. Наконец, мне снисходительно велели войти. Молча взяли у меня бумаги и, задав вопрос, все ли у меня в порядке, подписали документ. Вышел из больницы обуреваемый ненавистью, и отправился домой. День заканчивался, в основном я потратил его впустую, на чепуху, всего из-за пары подписей. Стоит ли им за это платить? Наверное, они сами понимают, что нет, и поэтому пытаются придать своей работе вид такой сильной занятости и важности.
     Ольга в этот вечер тоже была расстроена, переживает из-за каждой мелочи и молчит, такой уж она человек.
     — Что случилось? — после нескольких минут молчания не выдержал я.
     — Та достали они, — чуть не плача ответила Ольга и затихла.
     — Что случилось? — повторил я, теряя терпение.
     — Пошла сегодня в главную контору, попросили письмо передать. Захожу в приемную, там сидит секретарша, красится. Отдаю ей письмо, а она — так с высока, даже не глядя на меня: «Куда письмо?» Ну, я и отвечаю, что не знаю, так, мол, и так: с отдела сбыта попросили передать. А она мне его бросает назад, типа разбирайся и все такое. Да разве я должна? Разве это не ее прямая обязанность? Какая-то голимая секретарша, а строит из себя… И еще. При мне сегодня рабочий хотел зайти в кантору — в робе, естественно, — что-то там подписать. Так охрана не пропустила: в таком виде нельзя. Раньше такого не было. Что он, обязан пиджак с собой носить или как? Совсем обнаглели, за людей не считают.
     — Ну, ну, успокойся, — обнял я ее. А во мне все сильнее закипала злость: за рабов нас держат, — подумал я, но говорить ничего не стал.
     Уже совсем стемнело, когда мы подошли к магазину около дома. Хлеба купить не удалось: не завезли из-за снегопадов. (Зима, как и каждый год в декабре, пришла неожиданно; естественно, городские службы к такой неожиданности совсем не были готовы.) Купив грамм двести самой дешевой колбасы, поужинали и уселись смотреть телевизор — ничего, кроме глупых сериалов и политической рекламы. Я взял иголку с ниткой и принялся зашивать молнию на сапоге.
     — Ты ж тока пришивал.
     — Не держится ничего, молния постоянно расстегивается, нога мерзнет.

     В субботу у нас с Олей совпал выходной, это большая редкость, и мы были этому очень рады. Попив кофейку, решили посетить ее родителей. Они жили в своем, двухэтажном доме; во дворе у них проживала наша любимая овчарка по кличке Гера. День был снежный, пошли с собакой прогуляться по парку. Гера соскучилась по свободе, и у нее хватило сил затаскать нас обоих по сугробам. Промокли до нитки. Вечер прошел без каких-либо неожиданностей. Они меня поджидали на следующее утро: нам объявили, что фабрика останавливается, а все мы отправляемся в бесплатный отпуск.
     Хуже новости за последние пять лет, наверное, я не слышал. Домой вернулся разбитым. Выслушав меня, жена тихо заплакала.
     — Что теперь будем делать? — всхлипывала она.
     Я и сам не знал ответа. Но было жалко не себя, а ее. Как мы ни старались, жизнь не хотела давать нам ни одного шанса... Мы были работящими людьми. Еще студентом я ночью подрабатывал на хлебопекарне, а днем учился. Дипломником работал разнорабочим на стройке. Диплом писал или по вечерам или в обед, в пыльной бытовке. Работал и защищался на «отлично», а вот теперь оказался на улице.
     Похоже, выхода нет. А ведь таких, как я, в одной моей смене больше двадцати. Как тяжело, как жалко было смотреть, как молоденькие мамы корячатся с лопатой. У многих высшее образование, а они оказались на уровне тех, кто никогда не учился, а только пьянствовал...
     — Прорвемся, — тихо сказал я, — что-нибудь найду, на время.

     Пришлось обновить старые связи, отправился к своему некогда лучшему другу, в офис. (Он чуть постарше меня, однако,  уже успел стать большой шишкой.) Без труда отыскал огромное здание посреди города, почти небоскреб. Стеклянные стены, отражая холодный солнечный свет, заслонили весь город. Такое здание в таком узком месте, в окружении одноликих пятиэтажек выглядело странно.
     Записав мою фамилию, охранник, сидящий на вахте, жестом разрешил пройти внутрь. Я попал в мир финансового успеха, и стало не по себе, поежился, будто от холода. Ничего не выражающие лица шастающих туда-сюда сотрудников офиса, больше похожих на роботов: однотонная деловая одежда, высоко поднятые головы, стеклянные глаза . Даже на лицах симпатичных девушек ни малейшего следа улыбки или мысли.
     — Двадцать восьмой этаж, — нежно пропел лифт, открывая передо мной блестящие двери. Ноги утопали в мягком ковре, как в песке.
     — Вы к кому? — улыбнулась юная секретарша, потягивая кофе.
     — К Станиславу Ивановичу, — бросил я, стараясь не смотреть на нее. Она была такая же, как и все вокруг, а улыбка, поначалу показавшаяся мне человеческой, — всего лишь заученная формальность.
     — Вам назначено?
     — Нет.
     — Тогда как вас представить?
     Вскоре я уже жал руку своему старому другу. Станислав обхаживал меня как девицу на свидании — то кофе, то коньяк. Поначалу мне показалось, что он просто рад меня видеть. Но вскоре понял, что Станислав лишь хвастается своим превосходством. Наконец, когда закончил выпендреж, он спросил — какими судьбами:
     — А зачем пришел? Не кофея ведь попить? — аккуратно пригладил прядь светлых волос на затылке.
     — Нет, конечно. Работы нет, вот и решил…
     — А хочешь — ко мне? — не дал он договорить.
     — Ну, если можно.
     — Ну, не знаю, не знаю, — как-то без участия сказал Станислав Иванович,  пристально посмотрел на меня и замолчал.
     С ужасом я как бы вновь увидел его безукоризненную выправку, правильные черты лица и стеклянный блеск глаз. «Стал таким же, как все они», — мелькнула холодящая душу мысль.
     — Конечно, можно, — ожил он вдруг. — Мы тебе сейчас такую должность подберем… закачаешься.
     — А потяну ли я такую должность?
     — Ну, я ведь тяну.
     — Так ты в этом понимаешь, а я…
     — Здесь вообще мало кто чего понимает. Это ведь государственное учреждение. Здесь результат, как у частников, не нужен, тут главное делать умный вид, орать на подчиненных и получать свой оклад.
     — Орать на подчиненных? А зачем? ведь им и так нелегко.
     — Это работа такая, — Станислав торжественно ткнул палец в потолок, — все ненавидят начальство, но все хотят им стать, парадокс. Да и вообще эти работяги просто стадо, что с ними еще делать, как не унижать?
     — Я тоже рабочий, — в моем голосе зазвучали нотки то ли обиды, то ли злости.
     — Ну вот, — он не обратил внимания на мой тон, — нужно ведь расти над собой, совершенствоваться.
     — Ты это называешь «расти над собой»? — это не укладывалось в моей голове. — А раньше ты был нормальным человеком. По-твоему, орать на подчиненных, занимать незаслуженно высокую должность, набивать карманы деньгами и больше ни о чем не думать — это нормально!?
     — Не понял, — попятился он, потупив глаза.
     — Да все ты понял. Если бы на месте таких, как ты, были заслуживающие этого люди, давно нормально жили бы. А то те, кто умней, но без связей, лопатой махают, а вы, тупицы, по кабинетам — как вши по телу, а надо наоборот. А я-то думал, почему все начальство ведет себя как бешеные псы. Злостью пытаетесь перекрыть свое слабоумие, незнание дела, которым занимаетесь? Главное, вы все как на подбор. Специально ищете «дурачков», а то не дай бог придет понимающий специалист, как вы тогда будете смотреться на его фоне?!
     — Да пошел ты… — взъерепенился «друг» и долго еще брызгал слюной, но я его уже не слушал.
     В коридоре мирно беседовали секретарша и еще какая-то девушка. Проходя мимо, краем уха услышал:
     — Мы вчера со Станислав Иванычем так оттянулись, — говорила первая.
     — А что потом? — не терпелось узнать второй.
     — Поехали в гостиницу, ясное дело…
     — А как же его жена?
     — А что жена? Сказал этой дуре набитой, что в командировку отправили.
     Раздался дружный хохот.
     Я знал его жену: прекрасный человек, и на вид не хуже этих пустоголовых девиц.

     По пути домой думал о несостоявшемся разговоре, иногда мелькала мысль, что нужно было согласиться на работу. Ну, подумаешь, одним дураком больше, на систему это никак не повлияет. И все же я не мог пойти на это. Если бы меня заставили перестать верить в свои идеалы, то я перестал бы существовать. Это был бы уже не я, а совсем другой человек, ничем не лучше остальных в этом стеклянном офисе. Компромиссов с совестью лучше не заключать, иначе она просто исчезнет.
     На следующее утро купил газету с объявлениями и начал поиски. Половина предложений были из агентств, которые предлагали заполнить анкету, но толку, естественно, от этого не было. Вторая половина гласила о какой-то непонятной «работе с людьми».
     — Алло, я по объявлению, — произнес я, когда взяли на том конце трубку.
     — Да, да, — ответил женский голос. Ну, что я могу вам сказать. Вкратце, работа у нас не физическая, в обязанности входит: оформление договоров, предоставление информации о нашей продукции. Если вас это устраивает, подойдите к клубу ветеранов завтра к одиннадцати.
     — Да, конечно.

     — Оля! — обрадовался я, — пригласили на собеседование. Никаких дурацких анкет, наконец-то что-то серьезное.
     Жене передалась моя радостная надежда, и она предложила не медля пойти на рынок и купить мне что-нибудь из одежды.
     — А то у тебя все старое, посмотрят и не примут.
     — Наверное, ты права. Но ведь деньги…
     На последнюю наличность мы купили мне приличный джинсовый костюм. Надел более-менее сносные, хоть и летние, туфли. Не хотелось позориться в своем рванье.
     Клуб ветеранов нашел не сразу: небольшое здание притаилось в елках возле городского музея. Внутри ограды мирно играли в домино старички. Я волновался, выкурил сигарету, с утра это была, наверное, двенадцатая. Набравшись смелости, исполненный надежд, направился к клубу. Дверь в углу была приоткрыта.
     — Мне нужна Валентина Петровна, — обратился к единственной женщине в этой комнате.
     — А это я, — приветливо улыбнулась она.
     — Я Сергей, я вам звонил вчера.
     — Да, да, присаживайтесь. Подождем еще немного, может, кто подойдет…
     Прождав какое-то время (никто так и не появился), мне вручили анкету, которую я старательно заполнил. Просмотрев ее, Валентина начала вводить меня в курс дела. «Вы знакомы с системным бизнесом?» Честно ответил, что нет. И тогда она с радостью начала рассказывать о компании, которая распространяет «бады». Что фирма находится в США, что это очень полезно, и еще много-много чего. Мне пришлось внимательно слушать, но я никак не мог понять, в чем же будет заключаться моя работа. Вместо разъяснений моих прямых обязанностей, она продолжала расхваливать их продукт, показывать заводы в США (фотографии). Когда, наконец, Валентина закончила это представление, я все-таки спросил:
     — А что должен делать я?
     — Давать информацию, — уверенно ответила Валентина Петровна.
     — А деньги я за что буду получать, тем более у вас свободный график?
     Мне упорно не хотели говорить всей правды. Разговор был долгим, но не безуспешным. Все-таки мне посчастливилось понять суть задачи — «давать» я должен был все что угодно, лишь бы продавался продукт. Эти «бады» были достаточно дорогие и не являлись лекарством, а лишь пищевой добавкой, которых в последнее время развелось множество. Также в мои обязанности входило привлечение людей в бизнес. Вход в систему стоил один доллар, литература платная, цены на товар — в валюте, и немалые. Меня еще долго пытались убедить, что мой процент будет огромен, что я заживу как король, но мне было уже не интересно.
     — Вы сколько этим занимаетесь? — почти зло спросил я.
     — Почти три года, — оторопела женщина.
     — Вы бросили основную работу?
     — Нет, — насторожилась она.
     — У вас есть «Мерседес», куча денег? Вы отдыхаете за границей? Нет, нету. Где же тогда «быстро и легко»? Да и кто купит препарат за 40-50 долларов?
     — Здоровье дороже, — не отступала «работодатель».
     — Да, дороже. Но вы ведь знаете, что у людей нет денег даже на еду, на обыкновенное лекарство. У вас есть цены, — листал я каталог, — которые выше средних зарплат, а у половины людей вообще нет работы… Кому вообще нужны ваши «бады»?! Еще не известно, помогают они или наоборот. Они не являются медицинским препаратом, и в случаи чего вы не виноваты. Своеобразный и очень надежный способ уйти от ответственности. Но главное, не ясно, когда получишь деньги, получишь ли вообще и какие, а есть хочется всегда. А как насчет огромной зависимости от своих нижестоящих сотрудников? Стараюсь, мучаюсь, ночами не сплю, а они просто на все забили — и я в нулях? Если я их подписал, значит, они мои подчиненные, а как мне на них влиять: наказывать? поощрять? Бред... — с этими словами я сдержано попрощался и вышел.
     Что скажет жена? — вертелось у меня в голове. — Отдали последние деньги за костюм, и впустую.

     Оля ничего не сказала. Лежала на диване и стонала — сильный жар выкручивал все кости, заболела. Так как она была беременна, а вокруг бушевал «свиной грипп», ее сразу заперли в инфекционное отделение городской больницы. Навыписывали кучу лекарств — хваленая бесплатная медицина. Без денег только прием у врача, который на протяжении долгих лет твердит одно и то же: теплое питье, постельный режим. Если бы на работе не требовали больничный лист, кто бы туда ходил? Стоять мучиться в очереди, пока врачи в кабинете обсуждают очередную серию любимого сериала… А когда дело доходит до лекарств, суммы выходят астрономические. Пришлось пробежаться по друзьям. Слава богу, они у меня настоящие. Роман, старше меня лет на десять, имевший жену и двух детей, никогда не отказывал в помощи. Сам не имея практически ничего, работая по четырнадцать часов в сутки и подрабатывая установкой пластиковых окон, сразу одолжил мне денег: — «Когда сможешь, тогда и отдашь».
     Навещая скучающую жену, продолжал искать работу по все той же газете. В который раз меня пригласили на собеседование в какую-то компанию, до которой мне пришлось добираться три часа в одну сторону, с тремя пересадками. Как обычно, заполнил анкету, данные своего паспорта — к этому времени я знал их уже наизусть. Затем меня провели к менеджеру. Мужчина лет тридцати, чисто выбритый, хорошо одетый, внимательно ознакомился с тем, что я изложил на бумаге и деловито спросил:
     — Назовите мне три черты вашего характера, для рекомендации вас на обучение.
     — Старательный, пунктуальный, трудолюбивый.
     — Хорошо, — резким, небрежным росчерком он написал сверху листа «допуск».
     Выходя из его кабинета, ненароком заметил какой-то подвох. В офисе не было ни компьютеров, ни телефонов, и даже стеллажи с полками пустовали, а не ломились от толстых папок с документами. В следующем кабинете выдали талон на прохождение подготовительных курсов. Ждать целых три часа. Но делать было нечего, пришлось отплясывать чечетку на морозе. Еще сказали иметь при себе тетрадь для конспектирования. Черт побери, если бы знал заранее, взял бы дома блокнот. Подойдя к ларьку, высмотрел на витрине тетрадь в сорок восемь листов. Четыре гривны — гласил ценник. Порывшись в кармане, нашел деньги и, прикинув, что на дорогу домой еще хватает, протянул потрепанные банкноты продавщице.
     — Извините, новый завоз товара, ценник перебить не успела. С вас четыре гривны двадцать пять копеек, — улыбнулась она.
     — Но у меня больше нет, — взмолился я.
     — Ну, возьмите тетрадь в двадцать четыре листа.
     Купив все необходимое, направился к офису, прошло всего полчаса. Рядом был продуктовый магазин. Поглазев на прилавки и подсчитав, что средств не хватает на самую завалящую булочку, вышел на улицу. Взял маленький стаканчик семечек у торгующей неподалеку старушки и принялся их жадно грызть. Очень захотелось пить — пришлось терпеть.
     В указанное время зашел в кабинет. Ничего лишнего: несколько стульев, для таких же, как я, и доска для преподавателя. Преподавателем оказалась очень красивая, ухоженная девушка. Она начала рассказывать о компании — и ни слова о работе, это было уже знакомо. Через пару часов клоунады нас вызвали в другой кабинет — проверить конспекты. Предварительно сообщив: «Приготовьте деньги на обучающую литературу». Я задал лишь один вопрос:
     — Это системный бизнес?
     — Да, — ответила девушка, вас еще интересует работа у нас?
     — Нет, — твердо сказал я и собрался выйти вон.
     — Шанс дается каждому, — прокричала она мне вслед.
     Для нее было бы лучше, отпустить меня с миром. Пришлось остановиться.
     — Много денег заработали?
     — Достаточно.
     — Что вы говорите? Сами попались на эту удочку и хотите, чтобы другие бесполезно тратили свое время! Хотя б оборудование в офис купили. Устроили здесь показательное выступление — отбор, конкурс. Любого ведь берете, таких фирм на каждом углу. И не вы нужны людям, а мы вам. Хотите совет, дорогая? Бросайте это бесполезное дело. Зря жизнь проживете.

     Безрезультатно потратив время и деньги, вернулся в свой городок уже затемно. Сразу отправился к жене в больницу — если бы зашел домой и прилег, уже бы не встал. Устал очень, особенно морально.
     — Ну как ты тут? — устало улыбнулся я.
     — Да никак. Валяюсь тут целыми днями. Врач в окошко посмотрит — живая, и пойдет дальше. Заходить боятся или не хотят. Скорее всего, второе. Ждут денег, подачек. Слышала, они после этого прямо-таки добрее становятся, носятся с больным как с ребенком… А у тебя как дела? Как съездил? — с надеждой спросила Оля.
     — Тоже никак, — тяжело выдохнул я. — Опять на системный бизнес нарвался.
     — Такое ощущение, что работы больше никакой нет.
     — Так оно и есть. Вся страна стоит.
     Медсестра объявила отбой. Попрощавшись с женой, пополз домой. Поев макарон с майонезом (холодильник был пуст), улегся спать.
     Перед тем как заснуть, уже в полубреду, ощутил всю тяжесть сложившейся ситуации. Не знаю, почему мелькнула мысль, что и искусство против нас, простых людей. Во всех книгах, фильмах, песнях всех времен и народов — о тяжелой жизни, об испытаниях, выпадающих на участь человечества, и почти всегда все заканчивается хорошо. Не это ли заставляет нас продолжать мучиться из года в год, из поколения в поколение, надеясь, что все изменится к лучшему, как-то так, само собой. А все остается, как и было: мы плывем по течению и продолжаем просто ждать, читая книги, смотря фильмы, но ничего просто так не происходит. Нет, конечно, это бред. Искусство понимает, что и оно не может ничего изменить и таким образом хотя бы успокаивает, дарит призрачную надежду на осуществление чудес. Лучик света в темном царстве. Пусть ему не под силу что-то сделать, оно хотя бы облегчает бренное существование.
     От ощущения сковывающего холода проснулся очень рано. Неохотно, почти с каким-то призрением к зиме, выбрался из-под одеяла и быстро добежал до кухни. Сильным порывом ветра задуло котел, за несколько часов комната охладилась. С двадцатого раза удалось запустить отопление. Как только вспыхнуло голубоватое пламя, снова бросился в постель. Дрожа всем телом, случайно взглянул на фотографию Ольги на стене. Сразу стало как-то одиноко, защемило в груди. Я был совсем один в этой промерзшей каморке. Боже, как же тяжело. Как же там моя милая? Тоже ведь одна.
     Умывшись, продолжил поиски. Дозвонился до электротехнической компании в Донецке, мне назначили встречу. Кое-как добравшись до места, потратив при этом все, что у меня осталось, оказался у цели. Но, прождав два часа с хвостиком, так и не встретился с нужным человеком из офиса. Он так и не соизволил приехать на рабочее место, а остальным не было до меня никакого дела. Добравшись домой, уселся за Интернет. Нашел парочку вакансий на довольно престижном сайте и отправил резюме. С одного мейла пришел ответ с анкетой.
     Это была работа для внештатных сотрудников какого-то издательства. Мне нужно было набирать тексты и за это получать деньги. Десятипальцевый, он же «слепой», метод набора освоил уже давно, так что это мне подходило. В присланном контракте было расписано все до мелочей. И так, незаметно для себя, влез в это болото. Меня приняли, все, что мне нужно было сделать — это оплатить почтовую бандероль и перевести деньги для изготовления пластиковой карты, на которую будет начисляться зарплата. Это меня не смутило, так как за изготовление карт мне уже не раз приходилось платить. Вот только суммы были намного меньше. Деньги разрешалось перевести только через платежную систему Webmoney. В который раз влез в долги, сдуру перевел деньги. И лишь спустя некоторое время до меня дошло, что меня просто обманули. Но надежда продолжала теплиться до последнего. Я, наверное, как и многие другие, все еще продолжал верить в честность людей, в правомерность и защиту системы. Стоит ли говорить, что в указанные сроки мне ничего не прислали?
     Не зная, что делать, забрался под одеяло и расплакался. До этого момента мне не приходилось плакать, но сейчас об этом не стыдно сказать. Потому что эти слезы были не только за себя, но и за миллионы таких как я, простых людей. По щекам текли, обжигая душу, слезы обиды и отчаяния. Меня загнали в угол. А кто-то на этом обогатился, не затратив никаких усилий. А самое главное, что никому нет до этого дела, особенно государству, которое обязано меня защищать. Все, что они могут сказать — нужно быть внимательнее. Хочется спросить: если я буду внимательнее, если я сам буду защищать (что мы все и делаем) себя, свой дом, свои права, — зачем нужны вы? Разве люди не за это платят свои честно заработанные деньги в виде налогов? Вы говорите, не хватает денег, не хватает сил. Ладно бы на что-то одно их не хватало, так везде же такой бардак. Законы только для бедных, нормальные зарплаты только для богатых. Сколько можно издеваться над нами? Только в нашей стране, если человек родился инвалидом, он сразу обречен на нищету и жалкое существование. А он ничего плохого не сделал, не опустился, не был ни наркоманом, ни алкоголиком, а живет так же, как и они. Наверное, мы народ с ангельским терпением, но и ему приходит конец. Это не раз подтвердила мировая история. Хотя сейчас трудно отличить правду от лжи. Каждый новый правитель перекручивает прошедшие века, как ему удобно, обставляет все так, как выгодно его политической платформе. Детей в школе учат совсем другому, не тому, чему учили нас. Грядут перемены, люди очнутся от долгого жуткого кошмара, но лишь для того, чтобы погрузиться в новый. Неужели мы обречены?

     Ну а пока ближайшее будущее казалось темным и ужасным.
     Даже грузчиком меня никуда не взяли. Но, к счастью, началась предвыборная гонка, и я устроился пикетчиком в палатку от «Партии регионов». Деньги, конечно, небольшие, но выбирать не приходилось.
     Каждое утро мы собирались в штабе, забирали стопки газет и листовок. Затем нас развозили по городу на микроавтобусе, и мы ставили палатки, раздавали агитационную литературу, с восьми утра до двух часов дня. Работа несложная, но стояла зима — как ни одевайся, промерзаешь до костей. Моя напарница Наташа, женщина уже на пенсии, после недолгого знакомства принялась меня просвещать:
     — Нашим людям безразличны эти выборы. Им лишь бы ручку да брелок задарма получить. Никто не чувствует своей причастности к большим делам. Народ и правительство давно живут отдельно. Власть отделилась от нас высоким забором, через который простому смертному не перелезть. Нас даже делят на простых смертных и великих, — можно подумать, они из другого теста слеплены. В предыдущие выборы я работала в штабе, там деньги долларами платили. Известно, как они там крутят, гады, — съеживаясь от мороза, возмущалась она.
     — В смысле, а что не так?
     — Да вот в Донецке, в каких-то сорока километрах отсюда, такие же пикетчики, как мы, получают не сорок гривен, а шестьдесят, а то и больше, им возят завтраки и пополняют счета на телефонах, ну чтоб в штабы отзванивались. Мы же этого ничего не видим. Ясно, куда это все девается.
     — Так нужно позвонить, все рассказать, разузнать, и в случае чего пусть примут меры.
     — Куда звонить? Номера никто не знает, а наши в штабе не дают, — махнула она рукой.
     Взял в руки газету с агитацией, прочитал электронный адрес, теперь дело оставалось за малым.
     Забрали нас на полчаса позже положенного времени, окоченевших от мороза. С трудом открыв дверь замерзшими пальцами, сразу побежал к компьютеру и без труда нашел нужный мне номер телефона.
     — Алло, — произнес женский голос.
     — Девушка, скажите, пожалуйста, а сколько должны получать пикетчики от «Партии регионов»?
     — Ой, вы знаете, у нас только данные кто работает и где, а по финансам у нас учета нет. Ну, я могу дать вам номер телефона, того, кто отвечает за это по Донецкой области.
     — Да, будьте любезны. — Похоже, девушка и вправду не знала в чем дело.
     — Штаб «Партии регионов» Донецкой области, — ответил мне нежный голос.
     — Скажите, пожалуйста… — задал я тот же вопрос.
     Не дослушав до конца, меня резко и грубо оборвали: — Вы не туда попали, — и бросили трубку. Все схвачено, делятся с кем нужно.
     — Кто вчера звонил в штаб? — зло встретила нас Мария Алексеевна, начальница штаба, на следующее утро. — Вы это прекращайте, умные нашлись.
     Конечно, я не признался, не хотелось потерять и эту работу. Хотя если бы у них все было по-честному, мой звонок бы никто и не заметил. И в Киев бы в главный штаб позвонил, только все мои усилия найти хоть какие-то координаты центрального офиса не увенчались успехом.
     Армия безработных из моих друзей росла как на дрожжах. Царило всеобщее отчаяние, приходилось радоваться тому, что было, главное — мне заплатят. Это были крохи, но многие и этого не имели. Политические взгляды давно не учитывались, народ просто хотел выжить, какие там выборы. Знаю даже тех, кто агитировал за Юлию Тимошенко, а голосовали все равно за Януковича, и наоборот. Стояли известно почему. Я их прекрасно понимаю.

     Уже вовсю шла подготовка ко второму туру выборов, когда мне позвонил мой очень хороший друг Алексей. (Волосы у него были светлые, поэтому ему еще в детстве дали прозвище Белый.) В то время он работал в милиции, экспертом-криминалистом, в звании лейтенанта. В подробности своей работы он меня, конечно, не посвящал. Вообще не любил о ней говорить.
     — Серега, ты Рыжего вчера не видел?
     Рыжий — это его родной брат Дмитрий. (Как вы уже догадались, так его называли тоже из-за цвета волос.) По иронии судьбы, он также служил в следственных органах и в том же звании.
     — Нет, Леха, не видел, а что случилось?
     — Пропал где-то. Сегодня должен был в сутки на дежурство заступить… Вчера в обед взял машину и уехал куда-то.
     На этом разговор был окончен.
     — Что случилось? — поинтересовалась Ольга.
     — Бред какой-то, — туго соображая, я крутил в руках телефон, — Рыжий пропал, второй день не видно. На дежурство не вышел.
     — Действительно странно.
     — Так а я о чем, он всегда на работу выходил, что бы ни случилось.
     Не хотелось думать о чем-то плохом, но предчувствия были страшными. Дмитрий всегда был очень ответственным человеком. Тем более удивительно, что он взял машину, которая уже неделю была в аварийном состоянии. И никому ничего не сказал, это на него совсем не похоже.
     К вечеру ситуация накалилась. Были обзвонены все мало-мальски знакомые и друзья. Леха с опергруппой объездил все ближайшие окрестности, но результата не было. В десять вечера снова зазвонил телефон.
     — Да, Роман.
     — Про Рыжего слышал?
     Его голос не предвещал ничего хорошего.
     — Смотря что. Если про то, что на смену не вышел, то да, — пытался я оттянуть страшную развязку.
     — Нет, повесился.
     — Да не ври, — не мог сразу поверить в такую смерть друга.
     — Кто же такими вещами шутит. Леха только что отзвонился.
     — А где он? — не зная, что сказать, спросил я.
     — Черт знает где, за сто с лишним километров от города.
     — Как он мог столько проехать на своей развалюхе?
     — Подробностей не знаю. Надо бы встретиться. Подходи ко мне на гараж.
     — Сейчас буду.

     — Ужас, — сказал я жене, — Рыжий вроде повесился.
     — Как? — оторопела она.
     — Еще ничего не понятно. Сейчас до Романа схожу. Может, не Димка, может, перепутали. Не верю я…
     Через пару часов весь город кипел. Все знали, что произошло. Белый, съездив на место, опознал родного брата. Да и ксива была при нем, сомнений не осталось. Помянув Димку у Романа в гараже, мы, расстроенные, все еще не верящие в случившееся, разошлись по домам. Ночью проснулся в холодном поту, так впоследствии бывало не раз. Оля часто спрашивала, в чем дело, я же отговаривался обыкновенными, малозначительными фразами. На самом деле мне снился друг, вернее, сцены из нашей жизни: и плохие, и веселые, ведь в жизни все бывает.
     Вскоре тело привезли — это был он. Некогда веселый и жизнерадостный, теперь он тихо и безропотно лежал в гробу. Народу собралась уйма.
     Я нес крест, за мной шла жена и несла фотографию усопшего. С виду — обычные похороны, все как всегда, вот только не для нас. Он многим был как брат. Все проблемы решали сообща, отдыхали тоже вместе. Это был безотказный, чудесный человек. Говорю о нем так не потому, что о покойных — или хорошо или ничего. А потому, что о нем действительно ничего дурного не скажешь. Как ни напрягай память, — без греха. И сейчас, спустя время, мне не верится, что его нет. Разум понимает, что я его больше не увижу, а вот сердце — никак. Очень его не хватает. Наверное, он был слишком чист для нашего злобного мира, или родился не в то время.
     — Ну, что, Леха, какие новости, — встретились мы после похорон на улице.
     — Никаких. Доказали: это не самоубийство. Но найти никого не могут. Покопались-покопались, время вышло, если хотите, чтоб следствие продолжалось — платите деньги! — зло фыркнул он. — Самому бы найти их да по справедливости наказать.
     — Если вы за своего сотрудника из кожи вон не лезете, то что говорить о нас, простых смертных.
     Лейтенант промолчал, затем продолжил.
     — Машину забрал со штраф-стоянки, гаишники аккумулятор подменили, старый какой-то подсунули. Еще и долг за нее выплачивать надо. Саша этот еще врет, наверное.
     — Какой Саша? — я протянул ему сигарету.
     — Он ему машину в рассрочку продал. Рыжий сразу ему деньги платил, как зарплату получал. А тут, видишь ли, в последний месяц не соизволил. Ну, ведь Димка уже не встанет, не скажет, что это неправда.
     — Как можно, на чужом горе? Куда он вообще поехал? сорвался ни с того ни с сего, никому ничего не сказал.
     — Неизвестно. Рыжий один редко ездил. Тем более машина в аварийном состоянии. Неделю ее не трогал, думал, деньги появятся, подлатает. Короче, тишина, и вряд ли мы что-то узнаем.
     Пожав друг другу руки, мы разошлись. После не раз видел, как Леха нет-нет да смахнет скупую слезу, когда речь заходила о брате. Но он, как и мы все, был бессилен.
     
     Через пару дней меня вызвали на фабрику. Чтобы приступить к работе, пришлось написать заявление о согласии на 70 % зарплаты. Зато хоть какая-то стабильность, — оправдывался я перед собой. И снова началась мука. Как комбинат перешел в частное владение, работать стало невыносимо. Это в нормальных странах давно поняли, что чем больше вложить денег в дело, тем больше получишь прибыль. У нас же, как всегда: поменьше вложить — побольше получить. Ленты на конвейерах никто не менял, грязь летела во все стороны, с ней физически справиться было нереально. За это и получали втык на нарядах. Лишали премий, надбавок, тем самым доводя зарплату до минимума. С рабочих вычитали за каждую поломку, хотя зачастую это была и не их вина. Без должного ухода оборудование доходило до своего логического конца.
     Помимо нашей аборигенной охраны появилась еще и служба безопасности от хозяина. Это были настоящие отморозки, фашисты. Они ходили с видеокамерой и искали нарушителей. За каждого пойманного рабочего (если что-то не так) им платили премию, а человека выгоняли на улицу с позором. Доходило до абсурда: «бобик» охраны останавливался посреди города, и охранники допытывались у человека, что он здесь делает. Просто цирк! Из-за этого рабочие чувствовали себя не только обманутыми, но и униженными. Доставалось и начальству. Так, однажды не могли выдать зарплату из-за отсутствия подписи финансового директора. Молодая, строящая из себя всезнайку, барышня. Оказалось, ей было не до подписей: она делала в салоне маникюр. Член правления комбината разрешил выдать деньги, за что и поплатился своей должностью.
     Наконец-то пришло время зарплаты. Но ее не давали в руки. Пришлось стоять около часа в очереди у банкомата. Впереди меня стояла женщина больших габаритов, вся в золотых цепях и браслетах. Несло от нее дорогими парфюмами. Засунув карточку в банкомат, женщина неуклюже заплясала толстыми пальцами по клавиатуре, что-то бурча себе под нос.
     — Ну вот, — огорчилась она, — деньги закончились. Сняла всего семь тысяч, теперь мне не хватит.
     У меня потемнело в глазах: семь тысяч — и это еще не все, и этого не хватит. На что, интересно? На одно ведро красной икры меньше съест, бедненькая, похудеет.
     Проще говоря, денег я так и не получил. Лишь на следующий день удалось снять свои заветные пятьсот двадцать гривен. Держа в руках эти несколько бумажек, с обидой вспомнил вчерашнюю даму. В голове насмешливо прыгали ее слова: …мне теперь не хватит…
     Купив кое-что из еды, я побрел к себе. В почтовом ящике валялась какая-то бумажка. Повестка в военкомат. Делать нечего, пришлось позвонить на работу и отпроситься на медкомиссию. В армию меня не брали: «зрение хромало», но и списывать почему-то не торопились.
     В коридоре на третьем этаже все той же городской поликлиники нас построили в шеренги и проверили явку. Потом каждый ждал своей очереди для получения на руки личного дела. Так как мне было почти двадцать пять лет, надеялся получить заветный билет и тем самым облегчить себе жизнь. А то куда ни пойди, — почему не забрали? почему не списали?
     Встретил меня грузный молодой майор. Спросив фамилию, долго рылся в бумагах, после, нахмурив брови, спросил:
     — Почему не был на прошлом призыве?
     — Осенью? — уточнил я.
     — Именно, — зло процедил он сквозь зубы.
     — Не вызывали. Когда вызываете, всегда исправно хожу.
     Мой спокойный тон взбесил военного.
     — Ты обязан без повестки приходить. В течение десяти дней после начала призыва!
     — Как же я приду? А работа? Меня за прогул уволят. Так хоть повестку показал и все, какой-никакой, а все же документ.
     — Это закон такой, а не хухры-мухры, — все больше распалялся майор, — служить, отдать долг государству.
     — Долг государству!? — теперь вскипел я. — Что же я ему должен? За унижение и произвол? Что оно мне дало кроме проблем и трудностей? Да здесь и защищать некого. Нахлебников в кабинетах, вроде тебя? Если случится война, не раздумывая, первый автомат положу, не нужна мне такая отчизна. Ни работы, ни жилья, ни пособия. Вообще никакой помощи, как хочешь, так и выживай. Только и умеете жизнь усложнять. Если человеку посчастливится подняться с колен, вы только и думаете, как бы ему палки в колеса вставить. Чтобы он побольнее упал и отбил себе любое желание пытаться выбраться из грязи. Пусть сидит со своим горем и помалкивает, а то добавим.
     — Да! Как хочешь, так и выживай. Вот тебе военный билет, — он показал фигу, — дело твое передано в прокуратуру, там теперь свой билет и ищи. Следующий, — громко крикнул майор, давая понять, что разговор окончен.
     Повестка давала право на отгул всего на один день, поэтому сразу направился в прокуратуру. В здание вошел без проблем. Вот только почти все двери были закрыты. Пришлось подождать, пока не попал к кому пришел. Выслушав меня, человек в штатском пробурчал:
     — Как раньше жили без военного билета, так и дальше живите, у нас ничего нет.
     Лишний раз удостоверился: в нашем государстве всем на тебя наплевать, главное, самому быть в шоколаде. Получать деньги и как можно меньше работать. По дороге обратно вспомнилось, как по телевизору показывали криминальные новости. Человек, заключенный, рассказывал такую историю: — «Документы сгорели давно, вышел из тюрьмы — не могу устроиться на работу. Везде требуют паспорт, а паспорт без свидетельства о рождении не выдают, и наоборот. Вынужден был специально ограбить таксиста, и ждал милицию. Хочу, чтоб меня обратно в колонию отправили. Там хоть как-то кормят, на воле с голоду помру».
     Далее выпуск продолжался не более обнадеживающими новостями. Поднималась тема о постройках в лесах частных коттеджей. И в то же время, закон гласил, что это строго запрещено. Лес — народное достояние, и купить в нем участок просто нереально. Не знаю, что именно нереально, а коттеджи продолжают расти, несмотря ни на что… Дети умирают из-за некачественной вакцины, людям вместо обезболивающего вкалывают воду, и они умирают на операционном столе от болевого шока. Нам ставят неправильные диагнозы, а доктора, купившие дипломы, безнаказанны — они якобы ни в чем не виноваты.
     Если так посудить, то виновных вообще нет, просто так получается. Никто ни за что не отвечает. Зачем далеко ходить, возьмем наш городок. Привезли двадцатилетнюю девушку в больницу — с почками проблема. Врач осмотрел, приказал капельницу не ставить и уехал домой. Дежурная медсестра, дабы облегчить страдания девушки, пренебрегла распоряжением, и у пациентки отказали почки. Она умерла. И что вы думаете? Ответственных, как всегда, нет, никто не сел в тюрьму, никого даже не уволили. А сколько подобных случаев по стране?! Телевизор лучше вообще не смотреть, воистину, в незнании блаженство. После этих телепередач есть боишься. Почему-то у нас разрешено добавлять в пищу такие консерванты, что вызывают рак, которые в остальных странах строго запрещены. Самое интересное, что у нас полно продуктов питания без генной модификации, только все они отправляются на продажу за границу: для украинцев слишком дорого. Как же так, мы их выращиваем, тратим на них время и силы, а съесть не можем? Крепостничество какое-то: лучшее панам отдаем, а сами отходы потребляем.
     Нет, зря мы рвались в капитализм. Нашим людям этот строй не подходит. Но у нас и капитализма-то нет. Это ведь не Америка, где за преступления посадят даже президента. Наш же «капитализм» — это обыкновенный бандитизм. Просто, так легче прикрывать свои махинации. Судьбы людей калечили, как могли.

     Помощи не от кого было ждать. На часах уже было полвторого дня, когда я вышел из дома и направился к хозяину квартиры. Заплатил триста пятьдесят гривен за жилье, двести пятьдесят за услуги и с остатками денег направился в магазин. Купил несколько апельсинов и два банана, кое-как рассчитавшись, отправился к Оле в больницу — к тому времени она снова слегла.
     Ничего плохого рассказывать не стал, зачем зря волновать. Мы заметно соскучились друг по другу. Это, видимо, понял и заведующий отделением — не стал нас трогать, хотя из-за карантина посещения были запрещены.
     — Ну, как у тебя дела, — с улыбкой спросила жена.
     — Все нормально, — пришлось соврать.
     — А ты как?
     — Вроде полегче. Домой очень хочется. Но не отпускают. Видимо, придется еще здесь поваляться. А так неохота.

     Через день вышел в смену.
     — Значит так, — начал мастер на наряде, — с сегодняшнего дня будем работать двумя секциями, план большой. У нас уже двадцать две тысячи тонн отставания.
     — Как так двумя!? — загудели рабочие. — А людей дадут?
     — Нет, приемки на работу нет. Говорят, еще будет сокращение на тысячу человек. И еще: по наряду убрать территорию вокруг фабрики. Не знаю когда, но приказ нужно выполнить.
     — И так уже работать некому, что они там себе думают!?
     Две секции, в такую грязь. Это означало, что мне предстоит всю смену обслуживать три конвейера вместо одного. Непостижимо! Нас загоняли в могилу. Еще и сокращение наметили. Считают, что мы мало работаем, хотят еще больше взвалить на плечи каждой биоединицы. А эти бесполезные уборки всех очень раздражали. Трудно делать глупую работу, заранее зная, что в ней нет и капли здравого смысла. Зачем мести пыль там, где избавиться от нее невозможно? Закрадывалось впечатление, что начальство специально все это делало. Гипотезы подтверждались их разговорами.
     — Вот мне нравится, — говорил главный механик, — когда на улице снег валит. Так все красиво. Мне тепло, смотрю в окно, из кабинета, а рабочие с лопатами дороги расчищают. Класс!
     Последующие двенадцать часов мне не суждено было присесть ни на минуту. Бегал от конвейера к конвейеру, не выпуская из рук лопаты, пытаясь выгребать грязь. Она лилась дождем; что бы я ни делал, ее становилась только больше.
     После смены, не чувствуя ни рук ни ног, доплелся до кровати и заснул мертвым сном. Разбудил меня телефон. Он где-то пиликал в джинсах. Оказалось, проспал всю ночь и почти целый день. С трудом поднявшись, включил свет. Ноги не слушались, спина трещала. Шатаясь как пьяный, пошел на звук и нашел мобильник.
     — Алло, — прохрипел я, откашливаясь.
     — Привет, Серега. Что делаешь?
     — Сплю, — еле пробормотал я.
     — Сейчас к тебе зайду. Есть предложение по поводу денег подзаработать.
     — Давай, Юрец, заходи.
     Сварив кофе, немного пришел в себя. Предложение Юры мне понравилось.
     — Ты в компьютерах разбираешься. Так вот, давай буду искать тебе клиентов, а ты им систему переустанавливать. В салонах это семьдесят гривен, а мы возьмемся по пятьдесят делать, прибыль пополам.
     Я, конечно, согласился. Хоть какая-то подработка, тем более «перебить» систему труда не составляло. Снова зашив надоевший до смерти ботинок, направился к жене. В последнее время моя жизнь превратилась в бесконечные рабочие смены и походы в больницу. Все остальное, прошлое, стало настолько далеко, что казалась давно забытым сном. На этот раз ее наконец-то выписали, и мы снова были вместе. Я работал и подрабатывал. Четыре ПК в месяц настраивал, иногда больше. Но эта мелкая авантюра вышла мне боком.
     Как-то Оля вышла в магазин. Я же в это время увлеченно читал очередные мемуары немцев времен Второй мировой войны. В дверь позвонили, Ольга не могла вернуться так быстро, поэтому решил посмотреть в глазок. По ту сторону двери стояли люди в милицейской форме. Так как кое-кто из моих друзей тоже работали в милиции, открыл без опаски.
     — Сергей Валерьевич, 1985 года рождения, здесь проживает? — твердо спросил незнакомый мне парень.
     — Это я, — не было никакого волнения.
     Ребята бесцеремонно зашли в квартиру, без приглашения уселись за стол. Достали бумаги и начали что-то писать.
     — А что происходит?
     — Вы занимаетесь частным предпринимательством, а налогов не платите.
     — Какое еще предпринимательство? ничем я таким не занимаюсь.
     — Технику ремонтируете?
     — Какой там ремонт, всего-то несколько компьютеров настроил.
     — А налоги все равно нужно платить, — убедительно проговорил толстяк в форме капитана.
     — Так и вы же не из налоговой, — улыбнулся я.
     — Ты здесь не умничай и не скалься, — заорал один из них, — сейчас протокол составим, и передадим куда следует.
     — Передавайте, — ответ у меня вышел еле слышным, подавленным.
     — Так, — капитан положил ручку, — значит, договариваться мы не желаем.
     Второй, тот который походил на колобка, с размаху ударил меня в лицо кулаком. Перелетев через всю комнату, благо она была небольшой, больно ударился о стену. Встать мне уже не дали, двое били ногами.
     — Хватит, — заорал старший, — убьете. Где деньги, сволочь?!
     — Нет у меня денег, — простонал я, сплевывая кровь.
     — А ну, Степан, проверь.
     «Блюстители порядка» принялись обыскивать квартиру, и нашли триста гривен, между листами одной из книг. Это мне родители подарили на двадцатипятилетие. Уж не знаю, где они их наскребли…
     Забрав поживу, милиционеры, проходя мимо, еще раз пнули меня в живот.
     — Смотри у нас… Бизнесмен хренов. Следующий раз так легко не отделаешься.
     — Не забирайте последнее, — хрипело из моего горла.
     В ответ они лишь рассмеялись. Сознание провалилось в темноту.
     Очнулся от того, что меня теребит плачущая жена. Пока она меня бинтовала и мазала зеленкой, я ей все рассказал. Опираясь на ее плечо, кое-как доплелся до дивана. Больно было даже шевельнуться.
     — Сегодня отгул попрошу, — стонал я, — а завтра на работу.
     — Какая работа, Сережа, тебе в больницу надо.
     — У нас больничный не оплачивается. — И я снова потерял сознание.

     Отгул не понадобился. Реакция мастера на мой звонок была проста до безобразия.
     — Извини. Не стоит утруждаться, тебе теперь вообще выходить не надо. Ты попал под сокращение.
     — Как же так? — не поверил я своим ушам. Но в трубке уже раздавались гудки.
     На биржу труда идти не было смысла. В полном отчаянии, словно в ступоре, молча пялился в экран и неожиданно увидел рекламу, которая заканчивалась лозунгом: «Мы страхуем все, и даже вашу жизнь».
     Кроме жизни у меня как раз больше ничего не осталось. Понемногу в моей голове складывался вот такой сценарий... Другого выхода я не видел.
     Продав компьютер, телевизор и еще кое-какую технику, иду в страховую компанию. Там без лишних проволочек улыбчивая девушка берет деньги и выдает сертификаты. Теперь дело за малым.
     Приехав в Донецк, на радио-рынок, захожу в магазин пневматического оружия. (Всегда с интересом относился к таким вещам, наверное, как и любой другой мужчина. В детстве не раз завидовал патрулям в опрятной форме: кобура на поясе, а у некоторых даже автомат.) Блестящие витрины ломятся от винтовок и пистолетов различных моделей. Дожидаюсь, пока магазин опустеет. Продавец вежливо спрашивает:
     — Вас что-то интересует?
     — Мне бы что-нибудь посерьезнее, — таинственно шепчу я.
     — Что вы имеете в виду? — осторожничает продавец.
     — Ну, что-то чтоб не только собак пугать.
     — А вы часом не из органов? — шутит парень, предвкушая хорошего покупателя.
     — Как думаешь? — снимаю я темные очки, обнажив еще не совсем зажившие синяки от побоев.
     — Ого, — наиграно соболезнует он. — Ну, пойдем, — жестом приглашает в подсобку, и откуда-то из-под полы достает промасленный сверток.
     — «Макаров», «ТТ», какой нужен?
     — Давай «ТТ». — «Наверно, приятно держать в руках чью-то жизнь», — мелькает в голове.
     — Двести долларов — пистолет и две обоймы.
     — А гривнами можно?
     — Конечно, — широко улыбается парень, оголив кривые зубы.
     Слава богу, денег еще хватит. Расплатившись, прячу пистолет за пояс и тихо удаляюсь. Приближается момент истины.
     Нет, стреляться я не собираюсь: самоубийство — это грех. Хотя не знаю точно, верю ли в Бога или нет, но духу не хватит. В общем, у меня другой план.
     Оля тихо дремлет на диване. Воспользовавшись моментом, аккуратно, стараясь не шуметь, сую сверток за шкаф. Потом присаживаюсь возле жены и нежно целую в щеку.
     — У-у-у… — довольная как кошка, потягивается она и прижимает меня к себе, не открывая глаз.
     — Где был?
     — Работу искал.
     — И что? — она встает с дивана.
     — Пока ничего, но, думаю, вскоре все наладится, — усмехаюсь я своим мыслям.
     Поболтав ни о чем, бросаю взгляд на часы: скоро идти.
     — Что-то меня в сон опять клонит, — улыбается Оля, поглаживая живот, — пойду, прилягу.
     Я киваю в ответ.
     В пять вечера уже стемнело. Жена спит. Достав сверток, еще раз смотрю на нее, и чуть не плачу. Ведь больше мы никогда не увидимся. Нежно целую ее, чувствуя дрожь во всем теле.
     Внезапно вспоминается, как мы познакомились…
     Было начало марта, еще совсем холодно. Общие друзья пригласили нас в гости — меня и ее, как бы невзначай, познакомили, а дальше... Как-то так получилось, что мы сразу влюбились друг в друга. Роман был бурный. Мы запланировали нашу свадьбу на будущий год, так оно и произошло. Летом рванули на море — всего пару часов на автобусе. Там мы были по-настоящему счастливы. Не отказывали себе ни в чем, зарабатывал я тогда прилично. И главное, мы были вместе, и одни. Катались на аттракционах, прогулочных катерах, наблюдали заход солнца. А когда пошел дождь, это нас ни капельки не огорчило — набрали вареных раков, креветок, уединились в номере. На следующий день солнце светило как ни в чем не бывало. Голубое, бездонное небо над головой, светлые Олины волосы светились в утренних лучах, блики играли на ее удивительно красивом лице, а глаза блестели от счастья. О! какая же это была радость — просто держать ее за руку, слышать ее звонкий смех, видеть ее улыбку.
     — Давай на «таблетке» покатаемся, — как-то предложила она, входя на пляж. Конечно, я согласился. Заплатили, уселись. Вот только Оля села неправильно, и на первой же волне получила собственным коленом по зубам. И хотя ей, мягко говоря, было не так уж и приятно, мы оба хохотали от души… Не знаю, почему запомнилось именно это.
     А в первый раз ездил на море с друзьями — шашлык, катамараны, кафе и вечеринки до утра. Там был и Рыжий. Он в шутку приставал к собакам и людям, даже к трансвеститам. А на пенной вечеринке так близко подлез к струе, что чуть не захлебнулся. Поскользнувшись на танцплощадке, раз двадцать, вылез из толпы весь в грязи… Сейчас эти воспоминания вызывают улыбку…
     Вот я выключил свет и решительно вышел из дома. В темном подъезде зарядил пистолет. Затвор грозно лязгнул, загнав патрон в ствол. Положил пистолет в карман и ощутил его приятную тяжесть.
     Царила непроглядная, темная ночь. Пробираясь пустынными улицами, прислушиваясь к каждому шороху, незаметно вышел в центр города. Моя цель — огромное освещенное здание с вывеской «Банк». Нервно скурив несколько сигарет, направился к нему. Двери автоматически распахнулись, как бы приглашая войти. Изнутри так и веяло деньгами и роскошью. Посетителей было немного. Двое охранников, сидя в мягких креслах, мирно разгадывали кроссворд. На руках у обоих обручальные кольца… Нет, я их не собирался убивать, ни в коем случае. И я не был столь наивен, чтобы надеяться вынести деньги. Плохо было то, что охрана вооружена лишь дубинками, это усложняло задачу. Встал в конец первой попавшейся очереди, чтобы подойти к окну кассы. Дрожь унять было уже невозможно. Может, уйти, — забилась спасительная мысль. — Нет, это нужно сделать, иначе пропасть и голод. Тем более, в это дело вложено последнее.
     Впереди и позади меня были обыкновенные люди. У них, в отличие от меня, еще оставались какие-то крохи. Думают, что социально защищенные, что о них думает правительство. А простого работягу за мешок картошки в тюрьму упекут. Аллилуйя! — правосудие свершилось. Где эта справедливость? Достаточно подтолкнуть любого, и его крепкий, как ему казалось, мирок, развалится в пух и прах. И никто ему не придет на помощь, останется один на один со своими проблемами. Будете умирать с голоду или от болезни… нет денег — туда вам и дорога, такие обществу не нужны. Сколько людей погибло — да, именно погибло — из-за недостатка средств на операцию, возможность выжить есть только у привилегированной прослойки общества. Как можно дать человеку умереть лишь из-за того, что он беден?! Каждый из нас к этому абсолютно безразличен, а когда беда случится с ним самим, чего, как думалось, и быть не может, тогда и только тогда человек начинает роптать и проявлять недовольство к устройству нашей жизни. До этого момента не обращают на такие пустяки никакого внимания.
     Нет у нас в реальности никакой свободы. Мы рабы, как и сотни лет назад. Разве обыкновенный человек занимается своим любимым делом? Большинство ненавидят свою работу, а их способности нигде не учитываются. Но не работать человек не может: кто же прокормит семью? Вот и получается, что как работали за кусок хлеба, так и работаем. Что же изменилось за последние несколько веков? Дали нам свободу слова — кому она нужна? Бесполезная болтовня никогда ничего не изменит. Потому нам и разрешено говорить, что в голову взбредет. Мол, пусть выговорятся, для психологической разрядки. С нас не убудет. Мы даже ничего не услышим, молча будем гнуть свою линию — так решили сильные мира сего.
     Подойдя к окошку, вынул пистолет и выстрелил в потолок. Посыпалась штукатурка, началась беготня.
     — Всем лежать!! — не своим, чужим голосом заорал я.
     Многие попадали на пол, в том числе и охранники, ведь отпор им давать было нечем.
     — Деньги — сюда, — продолжил орать я и кинул пакет кассирше.
     Девушка нажала кнопку тревоги, — на это я и рассчитывал. Затем, набив пакет купюрами, дрожащей рукой просунула его через окно:
     — Не дури, парень.
     Позади меня стоял знакомый милицейский капитан — внимательно посмотрел ему в глаза. Еще до побоев в квартире мне показалось, что где-то мы уже встречались. Память перебирала все возможные варианты. И я вспомнил. Однажды на железнодорожном вокзале... Только он тогда еще не был капитаном. Мое лицо показалось ему подозрительным, и он решил меня обыскать. Придравшись за какую-то ерунду, отнял у меня деньги. А по дороге в отделение больно ударил какого-то полоумного нищего. — «На каком основании вы меня задержали?» — «Вот, — он достал папку с фотографиями уголовников и ткнул в первую попавшуюся картинку, — мне показалось, что ты на него похож». Не знаю, вспомнил ли он этот эпизод, или их было так много, что память не в состоянии была удержать, но улыбка сразу слетела с губ, когда ствол глянул ему в лицо.
     Ни капли не терзаясь, я выстрелил. Взяв пакет, направился к выходу.
     ОМОН среагировал быстро, улица была отцеплена. На меня смотрели с десяток автоматных стволов.
     — Бросай оружие и ложись на землю, — проорали в громкоговоритель.
     Но я не собирался садиться в тюрьму, все шло, как было задумано.
     Меня ослепило множество огней: прожекторы, фары автомобилей, ручные фонари. При других обстоятельствах это было бы даже красиво.
     Подняв пистолет, выстрелил в воздух, давая понять, что без боя не сдамся. Через мгновение раздался громкий треск. У меня закружилась голова. Обронив пакет с деньгами, я прижал руку к груди — кровь. «Как же больно», — только и успел подумать, выронив пистолет и падая на него сверху.
     Ну, вот и все, сейчас все закончится, только бы скорее. Боль постепенно утихала, мне становилось легче. Я знал, что умираю, но страха не было. Думал лишь об одном: только бы Оле, моей любимой, выплатили страховку. А там ей с моим будущим сыном хватит на пару лет. Хоть какая-то отсрочка от голодной смерти. Тем более она у меня не прожорливая, не то, что я, но мне теперь незачем есть, а ей должно хватить. Увидеть бы сына — видимо, не судьба. Только бы выплатили страховку, она такая наивная, как бы ее не обманули эти толстосумы. Любимая меня простит и поймет. В записке на столе все подробно описано. Хоть бы у них все было хорошо...
     На похоронах было немноголюдно: жена, родители да еще пару настоящих друзей. Оля, конечно, рассказала о записке. Ребята меня поняли. А вот она никак не могла простить. Но я знал, что со временем и она поймет. Сейчас просто злилась, потому что любила меня.
     Пошел тяжелый дождь, взрыхляя свежую землю. Люди разошлись. Остались две гвоздики у деревянного креста.
     Да, чего только не придет в голову… И в самом деле, пора кончать с телевизором.

 Донецкая область, Украина, 2010