Архивное чудо

Ирина Василькова
[Елена Черникова. Олег Ефремов: Человек-театр. Роман-диалог. — М.: Молодая гвардия, 2020., 492 с.]

     Кто не знает серию ЖЗЛ — она из неизменных факторов нашей жизни. Рушатся империи и торговые дома, а ЖЗЛовская полочка в магазине ничуть не уменьшается, и это свидетельствует о перманентном интересе читающей публики к жизненным зигзагам великих. Социальный заказ выполняется — вот и прекрасно; одна беда — большинство беллетризованных биографий невыносимо скучны и однообразны. Добросовестное изложение фактов ведь не предполагает художественности книги — эти вещи существуют как бы сами по себе, и увлекательность повествования зависит от того, насколько заражают нас авторские эмоции по отношению к герою. В случае Черниковой авторских эмоций — выше крыши. Это тот уровень личной заинтересованности, даже влюбленности, который заражает читателя с первых страниц и не отпускает до конца. Выходит, книга не только Ефремове — о них двоих.
     Причина такой влюбленности? Так случилось, что разговор о популярном режиссере и актере для Черниковой — дело почти семейное. Ее дядя — композитор Овчинников, написавший музыку к фильму Бондарчука «Война и мир». Она с детства в этой музыке, она знает всех героев и актеров, и её личный Ефремов начинается с безумно отчаянного, дерзкого, но и несчастного Долохова. Однако и это не причина, а только подступы. К причине вернемся в конце. Тем более что Ефремов по жизни не Долохов, он — Сирано. Воплощение романтического героизма и трагической непонятости, человек, сознающий свою гениальность, но лишенный возможности быть собой. Пронзительное и смертельное благородство.
     Отсюда и сверхзадача автора — через романтический образ, наложенный на историю СССР, на три переломные эпохи: оттепель, перестройку и девяностые — различить живого человека, Олега Ефремова. Вопреки мифам, легендам, желтой прессе и обывательским ожиданиям (вспомним письмо Пушкина Вяземскому: «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе»).
     А уж мемуаров о нашем герое написано немало! А мемуары — сами знаете что. И тогда Черникова выходит навстречу публике с лицом задиры и в латах Дон Кихота, искателя истины, чтобы заявить — я не мемуарист, я собеседник. И пишет роман-диалог, и на это имеет право, как первый биограф, погрузившийся в непаханые архивы и выпустивший на свободу мысли и сомнения самого Ефремова, «правду для себя». Её дерзкая интонация подкупает сразу — такую книгу хочется читать.
     «…мифы бронзовеют и лезут в историю на роль фактов, событий и даже явлений. Дни рождения (1 октября 1927 года) и кончины (24 мая 2000 года) Олега Ефремова всегда вызывают всплеск медийного внимания. Чем дальше, тем больше журналисты переписывают друг у друга сюжеты, приводящие ко все большему искажению образа. Истину здесь не найти, но можно хотя бы избежать пошлости».
      «Я прочитала ваш архив, и он открыл мне другого человека, не похожего на бронзовый памятник в холле служебного входа в МХТ имени Чехова. Во мне вскипело, как пишут графоманы, страстное желание рассказать правду. Не смейтесь, Олег Николаевич. Я серьезно».
     На первый взгляд повествование линейно: фабула ефремовской биографии прослеживается по десятилетиям: от 20-х до 90-х. Но сюжет — сплошные концентрические круги, воронки, повторы. Повторяются годы, имена, лейтмотивы, детали — всё со всем рифмуется. Что в начале? Театральная студия на Арбате и княжна Кудашева (ученица Михаила Чехова и убежденная МХАТовка), от которой он получает не просто первые уроки, а «посвящение в жрецы». Детский рисунок Олега, кораблик с командой, мечущей стрелы в огромную рыбину — делом заняты все (команда — это важно, уже тогда). Несчетное количество прочитанных книг. Отличник в школе (сейчас бы фыркнули — «ботаник»!) — а ведь это свидетельство аналитического ума. В данном случае не только ума, а эмоций тоже. Существует же эмоциональный интеллект. Вот отрывок из школьного сочинения по поводу очередной книги: «…почему-то хочется плакать. И этот комок волнения в груди растет, давит на сердце (это надписано и вставлено. — Е. Ч.), хочет вырваться наружу, а это значит, что хочется сделать что-нибудь особенное, излить в это всю силу своего сердца и души, всю энергию...»
     О чем же это? Разумеется, о творчестве. Здесь начало пожизненной темы, как и начало работы над собой. И дневники, дневники, как свидетельство постоянной и упорной работы, все эти сомнения и прорывы, открывшиеся биографу: «…живой документ — архивное чудо, особенно если ты знаком с психографологией, это дает эффект, сравнимый с ударом», — пишет Черникова. Она и с нами готова поделиться эффектом — насколько сможем ощутить его мы, не сидевшие в архивах и не державшие в руках страничек блокнота, исписанных нервным почерком.
     Задача юного Ефремова уже просматривается — найти себя. Нет, не найти — построить в себе человека. И не абстрактного, а вписанного в эпоху. Студентом Школы-студии МХАТ Ефремов становится сразу после войны, а дух этого времени — именно строить, строить всем миром. Как удачно вписывается в этот созидательный пафос цель Олега, его мечта — актерский ансамбль! Мечта о коллективности, общем порыве, общем деле — но за нее надо биться.
     Вот еще из дневника: «В прошлом году, воспитанный на идеях А. Г. (Александра Георгиевна Кудашева. — Е. Ч.), в ее студии, я пробовал ратовать за создание чего-то подобного и в студии, на курсе, но это захлебнулось очень скоро... В совете меня выбрали председателем и очень правильно сделали — теперь я не дам никому успокоиться. Вчера мы заседали советом плюс староста и комсорг. Решили некоторые вопросы и сегодня собрали весь курс. Бой предстояло выдержать серьезный. Мало было, чтобы все только согласились с нами, важно было растормошить всех, зажечь, распалить на благородное дело создания коллектива, завести длинным заводом, что кажется и удалось. Я говорил, что корень зла в нашем отношении к искусству, отсюда плохая дисциплина, отсюда недоброжелательство к друг другу, короче, отсюда все наши недостатки. Надо по-другому относиться к искусству, а это другое значит, что не только ты один в искусстве, что не искусство для тебя, а ты для искусства. Отсюда будет другое отношение к творчеству другого, а отсюда будут настоящие отношения между нами. Творчество должно объединять нас. Все вроде согласились со мною, но я чувствовал, что накала еще нет…»
     Первая попытка не удалась, но потом были другие, более удачные — в Студии молодых актеров и, конечно, в «Современнике». «Современник» — вершина, идеальное совпадение времени и личности в ефремовской биографии, и тут самое время поговорить о режиссерском театре. Одно из ключевых слов в книге Черниковой — «ответственность». Лидерство (а Ефремов — прирожденный лидер) состоит не только в том, чтобы «зажечь и распалить», но и в том, чтобы вовлечь коллектив в процесс мысли, рассчитать целое, прямо-таки алгебраически выстроить гармонию, попутно сражаясь с системой за репертуар и с актерами за понимание общей пользы. «Мы все одной крови» — без этого не будет результата.
     Мне в каком-то смысле повезло — я видела своими глазами знаменитые спектакли «Современника», будучи юной барышней, мало что смыслящей в театре и режиссуре, но главное впечатление тогда поймавшей — зрители в зале дышали как единая общность, словно расширяя круг участников коллективного действа. «Мы вместе» — вот что это было.
     Многим трудно понять, почему триумф «Современника» обернулся трагедией. Всё просто: люди есть люди, не всякий выдерживает отрешение от личного в пользу коллектива. Режиссер выдерживает, и не без фанатизма, — они нет. «Вы строите театр-семью, они — ходят на прекрасную работу, возводят лестницу к славе, получают ее. Успех — самое тяжелое испытание для человека. Вам в школе не говорили? Нам тоже не говорили», — это очередная ефремовская реплика в диалоге. И подробнее: «...утвердился актерский эгоцентризм, когда он уже никаким образом не сообразуется с коллективистским началом. Я считаю, что так называемая звездная болезнь и амбициозная зараза вредны, когда делаешь новое». Вот она, трагедия — оказалось, что чистый идеал коллективизма невозможно воплотить, это утопия. С этой невозможностью утопии наш герой столкнется в жизни не один раз.
     «…с 1964 года он уже не был расположен к говорению прямой правды об окружающих в лицо этим окружающим. Он пришел к трагическому пониманию жизни, но об этом никому не следовало знать. Он уходил в себя, мог пить днями, мог не пить, но две боли свербили постоянно: невозможность любви к той-самой-женщине и нереальность ансамблевого театра с единомышленниками, с общением, с мостами».
     Все остальные перипетии ефремовской биографии следует рассматривать именно в этом аспекте — переход во МХАТ, потом МХАТовский раскол — говорить можно еще о многом, но главное сказано. Внешне все выглядит прекрасно: многочисленные награды, депутатская должность, народная любовь, обожание поклонниц, но это не главное для личности такого масштаба. Главное совершалось внутри — трагедия недостижимости идеала.
     А потом грянула перестройка.
     «Главное для режиссера Ефремова — ансамбль единомышленников — было вычеркнуто из жизни как концепция. Модус бытия изменился до вывернутости наоборот. Ансамбль не тождествен команде партнеров в рамках корпоративной культуры, а именно эти новые термины свалились в язык грудой булыжников: осмысляйте. О. Н. к 1992 году понял достаточно: волшебная идея труппы, способной свернуть горы своей оркестровой мощью и живым общением актеров, умирает».
     Последний спектакль, который должен был бы стать лебединой песней (ну просто символ! знак!) — «Сирано». Его герой — это он сам. Романтик-то романтик (тут можно порассуждать о значениях термина, но это как-нибудь потом), но и персонаж высокой трагедии. Он настолько выше, благороднее, гениальнее окружающих, что реальность не принимает его. Выталкивает. Уничтожает.
     В этой книге много ответвлений и боковых ходов, хотя и связанных напрямую с героем, но дающих свободу собственным, нередко причудливым размышлениям автора: например, о христианской идее соборности, проецирующейся на театральные идеи Станиславского, о своеобразном двойничестве Ефремова и Чехова, о сути продюсерского театра как отражении нашего времени, да мало ли еще о чем. Об утешении в печали.
     Успех писателя Черниковой обеспечен тем, что роман-диалог выглядит диалогом на равных — не в смысле панибратского разговора с гением, а в смысле понимания системных моментов ефремовского творчества. И ликов времени. И вообще каких-то самых важных, надличностных вещей. А еще это роман-квест — путешествие по фильмам, которые хочется пересмотреть, и пьесам, которые хочется перечитать.
     В завершение разговора осталось вернуться к причине любви. Так за что же автор любит героя? Кажется, ответ простой. Чем больше живешь, тем больше понимаешь, что на свете не так много людей, устроенных так же, как ты. И когда их находишь — то случается любовь, подарок, чудо. И ты их прижимаешь к сердцу и утешительно пристраиваешь на особую полочку своей души. Это твой круг, причем не только живые люди, но и литературные персонажи, неожиданно разнообразные. Но главное в них — чертеж личности тот же самый. Не то чтобы абсолютное сходство — скорее подобие, как в геометрии. Так и здесь — случилось чудо.
     (Как тут не вспомнить, что геометрия — любимый предмет Ефремова-школьника. Вот и снова зарифмовалось!)

Москва, январь 2021