ВСТРЕЧА С ГУЛЛИВЕРОМ

     Впервые я увидел Бориса Чичибабина на переговорном пункте, в коктебельском почтовом отделении. Он был вместе со своей супругой Лилей Семеновной. Узнать этого человека было совсем не трудно, так как его мужественное лицо запомнилось мне по многочисленным фотографиям, опубликованным над подборками стихов в центральных газетах и журналах. Я уже очень хорошо знал стихи Бориса Чичибабина, но относился с уважением не только к его поэтическому творчеству. Мне была известна многострадальная лагерная судьба автора.
     В этот день на переговорном пункте была длинная очередь. Увидев большую толпу, Борис Алексеевич резко сказал Лиле: «Нет! Стоять не будем!.. Пойдем отсюда!..»
     Догнав его уже в дверях, я уступил ему свою очередь — передо мной оставалось всего два человека. Тронутый вниманием, Борис Алексеевич поблагодарил меня и остался ожидать переговоров. У нас завязалась беседа. Выяснилось: в «Доме творчества» мы живем в одном корпусе, на одном этаже. Узнав, что я пишу стихи, Чичибабин по-соседски пригласил меня в гости.
     Вечером мы встретились в условленное время. Я захватил с собой несколько журнальных публикаций. Он прочел мои стихи сразу же, но прежнее благодушное выражение лица сменилось взыскательной строгостью. Борис Алексеевич произнес:
     — Да-да-да, вы, конечно, поэт... Очень мастеровитый, талантливый... Но вы занимаетесь штукарством, играете словами, жонглируете ими, как консервными банками. А это очень опасные игры. Бога, Бога нет в ваших стихах!
     И, немного поостыв от возмущения, добавил:
     — Так когда-то Андрей Синявский отозвался о моих ранних вещах.
     Я чувствовал, что Борис Чичибабин испытывал неприязнь не столько к моим стихам, сколько ко всей эстетической системе звукотворчества и стилеобразования, которую он считал искусственной и бездуховной.
     — Вы следуете Вознесенскому... Всё это анахронизм какой-то!
     Повысив голос, Чичибабин продолжал свой гневный монолог, при этом он беспрерывно курил, и в его нервных пальцах дрожала полуистлевшая сигарета.
     — Кто сейчас это читает?.. Кому это интересно?.. Вы считаете своими учителями Кирсанова, Асеева, Маяковского... Значит, разменяв Слово как мелкую монету, вы сможете написать все, что угодно, даже агитку?.. А если вы узнаете, что ваш кумир, помимо стихов, писал еще и доносы или отказал в элементарной человеческой помощи Цветаевой и Мандельштаму, или участвовал в травле Пастернака?.. Разве для вас безразличен моральный облик поэта?..
     Лиля, сидевшая в это время на балконе, была невольным свидетелем происходящего. Слыша жесткие, суровые слова разгорячившегося Бориса, она изредка одергивала его:
     — Боря, успокойся!.. Боря, перестань!.. Боря, не говори лишнего!..
     Чичибабин напряженно ходил босиком по комнате. И без того достаточно рослый, он на моих глазах как бы становился еще выше, превращаясь в Гулливера, перед которым я чувствовал себя каким-то лилипутом, отчетливо видевшим в этот момент только ноги Гулливера. Это были крепкие, жилистые, мозолистые ноги ходока, зэка, бродяги, одного из тех беспокойных странников, которых на Руси называли «калики перехожие». Он и сейчас кажется мне Гулливером российской словесности конца двадцатого столетия, олицетворением порядочности и совести, продолжателем некрасовских традиций в русской поэзии.
     Борис Чичибабин раскритиковал не все мои стихи, некоторые из них он одобрил, а стихотворение «Кухонный романс» даже похвалил:
     — Вот это настоящее, в этом есть тайна, лирическое настроение, то, что называется чудом поэзии!.. Желаю вам поскорее переболеть всеми формальными завихрениями и идти истинной дорогой!.. Божественным путем!.. Ведь без духовного роста поэта не существует...
     Я вернулся в свою комнату растерянный, обескураженный и даже немного обиженный. Из головы не выходила его фраза: «Бога, Бога нет в ваших стихах!»
     Я поначалу скептически отнесся к этому упреку, не сразу поняв, о чем идет речь. И только спустя несколько лет, уже после смерти Бориса Алексеевича, я осознал всю значительность и серьезность его слов. Меня приблизил к пониманию их смысла Александр Галич, посвятивший Борису Чичибабину известное стихотворение «Псалом». Благодаря этой песне образ Чичибабина стал для меня более отчетливым и доступным. И я написал такие стихи:

«Окстись и одумайся, сыне,
За поручень зла не берись!
Нет Бога в твоей писанине!» –
Ворчал Чичибабин Борис.
Он хмурил славянские брови,
Стучал кулаком по столу...,
За то, что кривил я без крови,
И Слово крутил, как юлу.

Из тьмы угловатого слога,
Оконное выбив стекло,
«Я вышел на поиски Бога,
В предгорье уже рассвело».
И дождь, расточая простуду,
Учился ходить по воде,
Я рыскал везде и повсюду,
Но не было Бога нигде.
В тот день ни внутри, ни снаружи
Никто никуда не воскрес,
Лишь туч расчлененные туши
Бездушно глядели с небес.

Но Бог, вопреки лежебокам,
Шел к людям сквозь мир естества,
Из слов уходя ненароком,
Чтоб вновь возвратиться в слова.

(Коктебель, май-июнь 1993 г.)

Герман ГЕЦЕВИЧ

Борис Чичибабин  (публикация автора).

БОРИС ЧИЧИБАБИН

* * *

Сними с меня усталость, матерь Смерть.
Я не прошу награды за работу,
Но ниспошли остуду и дремоту
На моё тело, длинное как жердь.

Я так устал. Мне стало всё равно.
Ко мне всего на три часа из суток
Приходит сон, томителен и чуток,
И в сон желанье смерти вселено.

Мне книгу зла читать невмоготу,
А книга блага вся перелисталась.
О, матерь Смерть, сними с меня усталость,
Покрой рядном худую наготу.

На лоб и грудь дохни своим ледком,
Дай отдохнуть светло и беспробудно.
Я так устал. Мне сроду было трудно,
Что всем другим привычно и легко.

Я верил в дух, безумен и упрям,
Я Бога звал и видел ад воочью –
И рвётся тело в судорогах ночью,
И кровь из носу хлещет по утрам.

Одним стихам вовек не потускнеть,
Да сколько их останется, однако.
Я так устал, как раб или собака,
Сними с меня усталость, матерь Смерть.

1966 г.
 

Личный сайт Германа Гецевича –
www.getsevich.ru