НАД ПЕРЕДЕЛКИНЫМ – СНЕГА
Тетраптих

Часть I.
ПО РЕШЕНИЮ СТАЛИНА

Тиран был жесток, но искусство – любил.
(Когда-то и сам рифмовать не гнушался!)
Но стыдно предстать рядовым пред людьми,
а в гении выйти – не виделось шансов.

И, здраво размыслив, сошёл он с тропы,
ведущей к сверканию литературы,
и стал корифеем в глазах у толпы,
над ней воцарясь на волне диктатуры.

Оставив на время борьбы гуманизм,
и Ленина припоминая не всуе,
он вёл СССР прямиком в коммунизм,
награды с расстрелами мудро тасуя.

Рождались колхозы. Ковались клинки.
Поля колосились на месте бурьяна.
Гудели заводов и фабрик станки…
И всё – воплощалось в стихи и романы.

Он чувствовал: слово – убойней свинца,
обронит поэт: «сапожищи» – «усищи», –
и мигом из роли «народов отца»
слетишь в палачи, по колена в кровище.

И, чтоб летописцы советской страны
дружней воспевали соцстроя удачи,
он принял решенье о том, что должны
для них под Москвой быть построены дачи.

И выросли в светлых сосновых лесах
коттеджи, каким все завидовать вправе –
как бриги, летящие на парусах
к заветному слову (а может – и к славе).

А рядом – оградой из пик окружён –
с кирпичной, у входа, охранною будкой –
Дом творчества позже был сооружён
(почившему Сталину памятник, будто).

Дешевле – дом отдыха не отыскать.
(А сыщешь – так там только пьяные ночи!)
А здесь – даже самая злая тоска
уходит не в водку, а в рифмы и строчки.

Я сам здесь бывал – и один, и с женой,
и малою дочкой в последние годы –
и был, как вином, опьянён тишиной
воспетой в стихах и романах природы.

Сквозь шелест позёмки, сквозь лёт мотыльков,
пойду по тропинке сухой или скользкой –
тут жил Солоухин, а там – Смеляков,
а здесь – Солженицына прятал Чуковский.

Я улицы эти изведал, как мог,
как трагик в провинции драму Шекспирову –
таскал их с собой и учил назубок,
шатался по городу и репетировал.

Сейчас на калитке не нужен мне знак,
где график музейных часов обозначен.
Я знаю и так, что тут жил Пастернак,
я помню веранду, и грядки пред дачей.

Я помню тут – всё. Отчего же в груди –
печаль, и смотрю я на всё исподлобья?..
Те ж самые дачи стоят впереди.
Но всё это нынче всего лишь – подобья.

Сюда приезжал я не раз и не два,
а ныне – едва узнаю переулки.
И сами собой оседают слова
в печальном стихе (точно бусы – в шкатулке).

ПЕРЕДЕЛКИНО - 2005 Переделкиным правит зима. У порога – сугроб, точно боров. Гордо смотрят дворцы, терема из-за мощных заборов. Долго-долго средь ночи горят окна дач трёхэтажных. Но не перья поэтов скрипят в тех хороминах важных. Там вершатся другие дела, и другие проблемы решают те, чья совесть, как сажа, бела и законы кому – не мешают. Нет им дела до странных писак, что здесь жили когда-то. Кто такой для них – Б. Пастернак? Так себе... Литератор. Кто для них здесь – Чуковский Корней? Иль Булат Окуджава? Им свобода нужна – без корней, чтоб ничто не мешало. Тянут к небу дворцов этажи, чтобы жить там в довольстве и силе – без нужды, без терзаний души, без поэзии... и – без России...

Часть II.
ВИДЕНИЕ В ЛЕСУ

…Сюда приезжал я не раз и не два,
врачуя себя от столичного смога.
Светлела средь сосен моя голова,
душа вспоминала забытого Бога.

Бывало, едва, небосвод обагрив,
закат забирался под тьмы одеяло,
под сердцем рождалось предчувствие рифм,
и ночь – до рассвета стихи диктовала.

За полем – из дачных окошек видна –
стерпев все расколы и мыслей броженье,
стояла у леса церквушка одна
по имени праздника Преображенья.

Текли ручейком электрички к Москве,
шуршали колёсами автомобили.
Весной – щебетали пичуги в листве,
зимою – метели меж сосен бродили.

Вокруг – то в цветах, то в стогах, то в снегах –
лежала земля в полыханье рассветов.
И весь этот рай воплощался в стихах
десятками здесь побывавших поэтов…

…Однажды, гуляя с женою в лесу,
я в небо взглянул – и увидел над нами,
Бог знает, держащийся как на весу
салон самолёта с людьми и огнями.

Он будто завис среди неба без сил!
Как ангелы – тучки его окружили.
Порыв ветерка гул турбин относил…
И люди – как в доме – в салоне том жили.

Как будто – то был просто верхний этаж,
куда отселялись без слёз и без плача
все те, кто судьбу свою, как карандаш,
исписывал на переделкинских дачах.

И мне вдруг примнилось, что сверху глядят
на то, как живём мы – светло иль по-свински? –
усталый Фадеев, поющий Булат,
лукавый Катаев, серьёзный Сельвинский…

О, Боже! Какой потрясающий след
страна оставляет в тетрадях поэтов!..
Я вновь оглянулся на горний тот свет,
но небо – уже пребывало без света.

Видать, и туда дотянулась рука
не склонного верить отсрочкам Чубайса –
и он отключил им рубильник, пока
не спустят на ниточке тысячу баксов.

Увы! Попустил нам Господь за грехи,
чтоб души в корыстных желаньях прокисли.
И стали без пользы народу стихи,
и стали без проку всем умные мысли.

Чернуха, порнуха царят в головах,
приходит проруха на смену надежде.
Не стало спасительной силы в словах…
И только природа – врачует, как прежде.

СОСНЫ В ПЕРЕДЕЛКИНЕ Выйду в холод ночью звёздной – снег слетает на лицо, переделкинские сосны подступают под крыльцо. Месяц скрючился, как спичка, обгоревшая на треть. Где-то мерит электричка пояском земную твердь. Час стою. Морозный воздух – не вдыхаю, а жую. Переделкинские сосны думу думают свою. Где-то лают псы цепные, раздирая хрипом грудь... ...Слава Богу, я – в России. Перебьёмся как-нибудь!

Часть III.
ПЕРИОД РАСПАДА

Мы ехали шагом, мы мчались в боях,
идеи свои воплощая в реальность.
Страна превращалась в руины и прах,
зато – расцветала во всём либеральность!

Былое легко предавая огню,
иная мораль утверждалась в России,
меняясь – как цены – раз десять на дню
и с помощью денег все двери осилив.

Распался единый когда-то Литфонд
на несколько неполноценных литфондов.
Рванулся к Пен-центру столичный бомонд,
прослышав о грантах из западных фондов.

А над Переделкиным, точно гроза,
нависла угроза его передела.
Одни были – «против», другие – те «за»,
а третьи – те шли против всех оголтело.

Причина войны была очень проста:
вот землю Закон приравняет к товарам –
и эти прелестные чудо-места
распроданы будут с огромным «наваром».

Моей бы дочурке жить в этих лесах,
не муча себя городской аллергией!
Но хоть изойди пред начальством в слезах,
а дачами вновь завладеют другие.

(Давно я ту правду рассудком постиг,
пытаясь земли получить тут хоть дольку,
что если и «светит» нам что здесь, так только –
огромное небо – одно на троих.)

Россия! Ужель помутился твой дух?
Тобой осчастливлено столько прохвостов!
На дачах живут – Вознесенский, Евтух…
Таким же, как я, всё даётся непросто.

Но есть для таких – этот старенький дом:
колонны у входа, ковёр цвета вишен…
Всё так обветшало уже… Но при том –
он столько за жизнь свою видел и слышал!

Здесь жили Гамзатов, Айтматов, Карим,
Распутин, Рытхэу, Астафьев, Олейник…
Такого расцвета – мы не повторим
отныне вовек! Впереди – только тленье.

Нигде никогда ни один олигарх,
наживший богатства на нефти и стали,
искусство народное не облекал
такою конкретной заботой, как Сталин.

Конечно, был Бабель, и был Мандельштам,
и Нарбут с Весёлым… (Увы, это грустно!)
Но миф о ГУЛАГе – раздут, словно штамп,
закрывший заботу вождя об искусстве.

Ну, вот он – посёлок из тысячи дач!
Дом творчества – на пятьдесят тёплых комнат!
Как хочешь о сталинском культе судачь,
а дом этот – стольких писателей помнит!

Когда бы все тексты, что здесь рождены,
сложить вдоль границ за страницей страница,
то тысячу раз вокруг нашей страны
они б повторили изгибы границы!

Но ныне – иная эпоха стоит,
справляя по книжному времени тризну.
Смотрю за заборы – и яростный стыд
всю душу мне полнит за нашу Отчизну.

Российской культуре приходит конец.
Где жили поэты, там нынче жируют –
пиарщик, продюсер, нефтяник, купец,
и прочие, кто миллионы воруют.

О, Родина! Раньше ты нам была – мост,
ведущий народ до грядущего рая.
Теперь же ты стала страшнее, чем монстр,
который своих же детей пожирает.

Как будто в клоаку скатилась страна,
задвинув культуру в отхожее место.
Царят на эстраде «Тату» и «На-на»,
жуя под «фанеру» пошлейшие тексты.

На книжных прилавках, куда ни взгляни,
лежат, как вчерашней культуры надгробья,
Акунин, Сорокин и кучи фигни,
похожей на книги… Но всё – лишь подобья!

Всё сделалось фикцией. (Как ни крути!)
Россия – мертвее картошки-мутанта.
Но нечему вздрогнуть в холодной груди
на ней зарабатывающих маркитантов.

И всё-таки, видя войну и беду,
народную бедность, и горе, и слёзы,
куда ни поеду, куда ни пойду,
душа – к переделкинским рвётся берёзам.

Сюда приезжал я не раз и не два.
(Мечта и сегодня сюда прилетает!)
Всё кануло в Лету. А память – жива.
Как снег в гуще леса – лежит и не тает.

Всё кануло в Лету. А память – жива,
в ней длится и длится любое мгновенье.
И, словно снежинки, слетают слова
в щемящее таинство стихотворенья…

ЗИМА В ПЕРЕДЕЛКИНЕ В переделкинском Доме творчества – тишь ковровая, тень да лень. Сорок лет здесь всё так же в точности, как в творения первый день. Нынче – оттепель. С крыши начисто солнцем слизана снега кладь. Описать бы – да в пастерначество стыдновато уже впадать! Лучше, всё отложив, с Маринкою – поэтессой из Жигулей – между сосен бродить тропинкою мимо озера, дач, полей. Снег подтаявший, хрипло охая, проседает под каблуком... «Ах, как глупо жить недотрогою!» – будет думать она тайком. А с востока – светло и жалобно, от ж. д. спеша напрямик, над музейчиком окуджавовским пролетит электрички вскрик. Отдохнув у сосны щетинистой, оглянёмся на желтый свет в кабинетике у Шестинского, – где же силы берет поэт?.. И догадкой, как светом молнии, озарится вдруг голова: как иконы в церквах – намолены, здесь – «натворены» – дерева. И по строчкам стихов – по компасу, проверяя обратный путь, мы лишь к ужину выйдем к корпусу, рук не пробуя разомкнуть...

Часть IV.
КАК БЫ ЭПИЛОГ

Я вздрагивал, я загорался и гас,
как скупщик в предчувствии выгодной сделки,
едва у шоссе возникал всякий раз
посёлок с названьем смешным «Переделки».

За ним серебрился мерцающий пруд,
струился родник под высокой плотиной
и был поворот, как история, крут
(тут как-то Луконина* сбило машиной).

Налево, направо от трассы – в листве
писательских дач проплывали корветы.
А к станции ближе – и, значит, к Москве –
Дом творчества, маленький рай для поэтов.

Он тихо уходит в коммерческий мир.
Увы, такова нынче дней этих проза.
Но я его помню – до пятен, до дыр,
как свитер, что спас мою душу в морозы.

Однажды исчезнет и он навсегда,
как тень СССР от сиянья рекламы.
Но если и я позабуду, тогда –
зачем он входил в моей жизни регламент?

Я, может, ни строчки здесь не сочинил
такой, чтоб не смыли забвения реки.
Но здесь – я был счастлив. Писал и любил.
И это – пребудет со мною вовеки…

__________
* Сергей Михайлович Луконин: художник, журналист, обозреватель «Литературной газеты», сын известного русского поэта Михаила Луконина (1918-1976).

В СНЕГ Над Переделкиным – снега. Лес будто весь исчерчен мелом. И что ни ветка – то дуга под грузом изогнулась белым. Смотрю на мир, словно на лист, где миг рожденья чуда длится, и понимаю: нет традиций! Природа – импрессионист, с которым вряд ли кто сравнится. (...Непросто белый цвет блюсти, когда весь мир под ноги брошен!..) Себя от грязи – не спасти. Безгрешность ныне – не в чести. Но я смотрю, как снег блестит, и верю: Рай – ещё возможен!

4-8 января 2005 года,
д/т «Переделкино».