 |
|
   |
||||
|
ШЕСТЬ ВОПРОСОВ
К ДМИТРИЮ ВОДЕННИКОВУ,
Елена ИСАЕВА. Как было сказано про вас в статье известного критика Ильи Кукулина, “есть ощущение, что к Воденникову относятся согласно рекламному слогану: “Валерия — это певица, которую ждали все”. Стоящий за его словами прорыв, событие — почувствовали очень разные авторы”. Как вы относитесь к этим словам?Дмитрий ВОДЕННИКОВ. Прежде всего, как к словам, которые касаются не только меня. Наверное, стоит вести речь о возникновении нового типа поэта или писателя, для которого вопрос о собственной жизни, о ее успехе или неуспехе становится сутью и смыслом поэтического высказывания. Отсюда и принципиально иное отношение к тексту и к его бытованию. Если угодно, как к сериалу, где стихотворение перестает быть просто стихотворением, а литература — просто игрой. То есть уже сама жизнь превращается в сериал. Правда, этот сериал похож не на “мыльную оперу”, а скорее на интерактивный выпуск. Помните, как в кошмарах Брэдбери? Так и здесь: человек живет жизнь на глазах у публики, или подробно информирует о ней читателей и, следовательно, становится (либо не становится) тем, чем обещал.Наверное, именно это люди и называют событием, и если это делаю я (а я это делаю), то для меня это очень важно. Е.И. Если следовать вашей образной логике, кем бы тогда вы хотели стать в конце этого сериала: победителем, жертвой? Ну, хотя бы гипотетически?Д.В. Национальной святыней. Только — почему гипотетически?Е.И. Как вы написали в эссе по поводу книги Тимура Кибирова, “всякий любимец, всякий социальный феномен прекрасно понимает, что любая любовь и любая феноменальность держится на живом мясе”. Возникает ощущение, что любовь — это самое яркое ваше жизненное впечатление. Так ли это?Д.В. Нет. Самое мое яркое жизненное впечатление — это унижение. Унижение, которое я испытываю при столкновении с жизнью, ежедневной и ежечасной. Может быть, я и стал делать то, что стал делать, когда понял, что этот мир настроен против меня. Причем, пользуясь словами Ингмара Бергмана, в данном случае у меня нет особого сострадания только к художникам в широком смысле этого слова. Просто я очень хорошо знаю, в чем именно заключается унижение художника.Что же касается упомянутого вами слова “социальный”, никогда не предполагал, что меня действительно начнут интересовать проблемы социальной жизни людей, как то: войны, бедность, попрание прав человека и то же самое унижение. В сущности, это вещи одного порядка. И как оказалось, все это меня тоже волнует. Е.И. Но это, наверное, должны чувствовать не только вы, но и читатели, зрители, которым вы все это говорите?Д.В. А они это и чувствуют. Даже если я говорю только о себе. В свое время меня очень тронуло, что один простецкого вида человек, слушая мое выступление, заметил: “Вот правду-матку режет. Молоток”. (Это про меня-то.) А после другого выступления ко мне подошел то ли мальчик, то ли девочка, то ли собачка — и сказала: “Это вы все про меня написали”. Вообще-то я писал про другое. Но мне было очень приятно.Е.И. Предпоследний вопрос. Этот новый образ поэта, о котором вы говорили, требует, наверно, какого-то нового, пускай опять образного, определения. Как бы вы могли его определить? На что этот новый поэт похож?Д.В. На корабельную крысу, которая первая чувствует неблагополучие и, так как дорожит своей жизнью, первая пытается спастись, тем самым помогая людям. Другое дело, как известно, спасательные шлюпки предназначаются только для людей, и дело спасения крысы — исключительно ее собственное, личное дело. Но здесь уже ничего не попишешь.Так вот, это и есть та пресловутая социальная функция поэта, от которой он никуда не денется и которую он к тому же должен совмещать со своей личной стратегией. Не могу сказать, что это такое уж большое наслаждение.Е.И. А что тогда для вас наслаждение?Д.В. Есть еще одна очень важная причина, которая сподвигает меня к любому моему художественному жесту. Я говорю о том редком наслажденье — знать, что твой голос, прорезая пространство и время, может вызвать столько любви и вражды, столько раздражения и участья, столько неприятия и желания. И обратите внимание — при этом им абсолютно неважно, о чем, собственно, ты говоришь. Это похоже на чудо, от которого уже нельзя отказаться. |
||||
|
