«ДЕЛАЙ ТО, ЧТО ДОЛЖЕН,    
И ПУСТЬ БУДЕТ ТО, ЧТО БУДЕТ…»

     Гаснет свет в зале, звучит музыка, откинув легкую золотистую занавеску, появляется человек в костюме Пьеро — черный балахон, белый воротник, белая маска — улыбка сквозь слезы, — и вот уже на сцене живет, поет, смеется, страдает Александр Вертинский — великий шансонье, согревающий песнями сердца людей, тоскующий по оставленной родине. Разлетаются разноцветные лоскутки — вырванные из записной книжки страницы, и год за годом проходит перед нами жизнь, посвященная песне, зрителю и России.
     Воспоминания сменяются песнями, кадры кинохроники — волнующей мелодией скрипки, мгновение тишины — звучным аккордом.

     Актер Сергей Федотов, создавший удивительно емкий, яркий образ знаменитого артиста, поет и играет Вертинского не первый год, но, однажды увидев спектакль, невозможно не прийти еще и еще.

     Листаю книгу отзывов:
 

      Шел пятый день юбилейного, 30-го Московского Международного кинофестиваля. Мы сидели за столиком в Киноцентре на Красной Пресне, и, забыв о царящей вокруг атмосфере праздника и всеобщего оживления, я слушала рассказ о поразившем меня спектакле.

     — Сергей, вы несколько лет успешно выступаете с моноспектаклем «Александр Вертинский. Желтое танго». Как родилась идея постановки: это был давно задуманный и осуществленный при благоприятных обстоятельствах проект или неожиданный — случайность, которая изменяет весь ход жизни?

     — Я думаю, это произошло каким-то мистическим образом, потому что я никогда не был большим поклонником Вертинского. Конечно, слышал его записи, пластинки, но особого пиетета не испытывал. Если рассказывать с самого начала — это длинная история.
     Я учился в Ленинграде, в Институте культуры на факультете режиссуры драмы, это были 1990-91 годы. Студенты сделали композицию по воспоминаниям Вертинского (собственно, на чем у меня спектакль основан), но я в проекте не участвовал. Он прошел мимо меня, но что-то я почерпнул, узнал хотя бы об этой книге (Книга воспоминаний А. Вертинского «Дорогой длинною…» — Е.Г.). Она мне в руки раньше не попадалась, как-то раз увидел в Москве, потом еще, постоянно она где-то фигурировала. Я взял ее и прочитал — от начала до конца, и после этого не то чтобы осенило, но идея родилась моментально. Было ясно, что из этого материала можно сделать интересный спектакль, поскольку все истории, рассказанные Вертинским, настолько увлекательны, написаны очень хорошим языком, в каждой из них существует сюжет, персонажи. А песни легли уже потом, к историям были подобраны определенные песни, которые очень органично вплетались в повествование.
     Идея появилась, но мало идеи — нужно, чтобы она была востребована. Нельзя же так: давайте сделаем — ну, давайте сделаем… А зачем, для чего?.. Но появился повод: в 2000 году меня пригласили выступить в Будапеште, спектакля тогда еще не было вообще.
     Пригласило театральное агентство «Нижинский театр», сейчас оно, наверно, не существует, я не знаю его судьбы. В репертуаре был спектакль, под песни Вертинского — «Желтое танго», но это было совершенно другое, не спектакль даже, а просто песни с пластическими номерами.

     — В то время, когда было сделано это предложение, чем вы занимались?

     — Я снялся в фильме Н. Михалкова «Сибирский цирюльник», немножко поработал в театре Армена Джигарханяна, потом у Светланы Враговой в театре «Модерн» и все — с театром наши пути разошлись. Я ничем не занимался, у меня не было никакой работы по специальности. А тут вдруг предложили — хотите в Будапешт съездить, нам нужен материал. Спрашиваю: «Когда поездка?» — «Через два месяца». Я прикинул: два месяца, конечно, мало для подготовки спектакля, но попробуем. И мы с моим соавтором, пианисткой Ириной Скосыревой, за два месяца создали постановку. Соавторство заключалось в том, что мы вместе отбирали материал — музыкальный, текстовый, кадры кинохроники. В книге Вертинского — безумное количество любопытных историй, можно еще один спектакль сделать. Мы отобрали самое, наверно, интересное, что укладывалось в рамки спектакля и позволяло создать динамичную композицию. Но у нас не вошел в спектакль послеэмиграционный период жизни Вертинского, когда он вернулся в Советский Союз. И многие зрители нам говорят: почему у вас ничего не сказано о его возвращении на родину. Я отвечаю, что нужно делать отдельный спектакль о его жизни в СССР, потому что это было для него довольно непростое время, и омрачать постановку тяжелым настроением, честно говоря, не очень хотелось. Может быть, даже не из-за ограничений по продолжительности антрепризы, а из-за того, что это разрушало общий образ, подъем, атмосферу спектакля.

     — Если не говорить об этом периоде жизни Вертинского, то будь спектакль более длительным, какие эпизоды вы включили бы? Ведь, отбирая материал, приходилось «резать по живому»: очень хочется это показать, а времени на все не хватает?

     — Первое, что приходит в голову, конечно, его встречи с Шаляпиным. Есть в их общении интересные, смешные моменты. В Париже Шаляпин пришел к Вертинскому на концерт. Когда шансонье узнал о его приходе, жутко испугался и спрятался от него в туалет. Шаляпин пришел в туалет: «Давайте-давайте, батенька, на сцену выходите, пойте. Я из-за вас сюда приехал!» И Вертинский ему спел «Письмо» Есенина («До свиданья, друг мой, до свиданья!»). Шаляпин слушал и вытирал слезы платком. Вместо положенных трех Вертинский спел ему девять песен. Солянку Федора Ивановича, которую он заказал, пришлось заново разогревать.
     В 1932 году Вертинский жил в Германии, к нему пришла делегация, состоящая из русских эмигрантов, и предложила возглавить «русский отдел» национал-социалистической партии Германии, то есть, по сути дела, работать на фашистов. Он сказал что-то вроде «позвоните завтра», быстро собрал вещи и уехал и, конечно, туда не возвращался.

     — Почему же тогда выбраны встречи с Владеско, генералом Слащовым, принцем Уэльским. С Марьей Арцыбушевой ясно — она Вертинского на путь истинный направила, а другие?

     — Со Слащовым, к которому привозят Вертинского, чтобы тот спел для белого генерала, и он поет песню о юнкерах, погибающих на войне, — все понятно: война, белая армия, история России. Этот эпизод очень четко сплетается с песней, существующей как бы внутри рассказа.
     Что касается истории с румынским скрипачом Владеско, который божественно играл концерт Сарасате и бил жену, а Вертинский написал об этом песню и, назвав ее «Концерт Сарасате», спел со сцены в присутствии скрипача — это сама по себе очень необычная история. Случилась ли она на самом деле — трудно сказать. Вертинский был большим выдумщиком, вполне мог придумать и эту историю, и про кокаин, и про памятник Пушкину. Может, кто-то ему рассказал нечто подобное. Он был фантазером, говорил: «Свою жизнь надо создавать и выдумывать». Вот и выдумывал…

     — «Он сам почти миф и история его — легенда»?

     — Да, такой человек-легенда.

     — Чем вам близок образ Вертинского? За это время вы уже должны были сжиться с ним…

     — Сжиться…. Интересно вообще надевать на себя эту маску и быть другим. Вот и все. Не могу сказать, что он мне помогает или мешает в жизни… Я совершенно другой в жизни, не такой, какой на сцене, мы идем с ним параллельно. Вертинский привлекает своей насыщенной, богатой жизнью. Про него, по-моему, лучше всех сказал Юрий Олеша: «Образец личности, действующей в искусстве». Образец личности... а Вертинский действительно очень крупная личность. Во-первых, он соединил в себе две эпохи, две России — дореволюционную, Серебряный век, и послереволюционную, советскую, начиная с образа Пьеро. Но в эмиграции он уже снял маску и пел «от себя». Во-вторых, его отношение к жизни, к людям, его желание помочь. Он не занимался общественной деятельностью, но рассказывают, что во время войны отправил каким-то образом поезд с медикаментами для раненых, был братом милосердия в годы первой мировой войны.
     Никто не знает, был ли в действительности описанный им в книге случай в поезде, когда он сделал операцию, вытащил пулю, засевшую около сердца. Мне интересно узнать, как происходило на самом деле, найти дополнительную информацию, заняться исследованиями, составить реестр фактов, ситуаций, вызывающих вопросы.
     Я же знакомлюсь с людьми, которым интересна жизнь Вертинского, узнаю некоторые факты из его биографии. Как, например, Сталин дал ему квартиру. Вертинский обращался несколько раз с просьбой разрешить ему возвращение на родину. Сталин пустил его обратно, сказал: «Пусть допоет». Он в общем-то к певцу хорошо относился, говорят, что был на концерте Вертинского, приходил тайно, зашел в ложу театра Советской Армии, посмотрел полчаса и уехал. Сталину очень нравилась песня Вертинского «В синем и далеком океане», колыбельная, он любил ее слушать на пластинке. А история про квартиру, которую Сталин якобы ему подарил, очень интересная. Это был 1943 год. Вертинскому по приезде из Шанхая дали целый этаж в районе улицы 1905 года. Он приехал туда, зашел посмотреть, сказал: «Я здесь жить не буду». И отправился на Тверскую. Нашел человека, который жил в той самой квартире на Тверской, 12, сказал: «Давай махнемся. Я тебе даю целый этаж, ты переедешь туда, и я тебе еще даю грузовик картошки». А в 1943-м, в Москве, грузовик картошки — большая роскошь! Вертинский где-то раздобыл этот грузовик, и человек согласился занять целый этаж, отписав ему свою квартиру. Вот такая история. Разные моменты из его жизни всплывают...

     — А было так, что открылось нечто новое, и выяснилось, что это выдумка?

     — Про ту же операцию по извлечению пули говорят, что это нереально сделать в поезде. Это же не простое ранение, это пуля около сердца! Надо знать хорошо анатомию, это безумно сложно… Но то, что он вспомнил, как купил в Москве корнцанги, которые ему понравились своим «декадентским видом», это вполне правдоподобно. Он говорит, что «стал вытаскивать пули», но непонятно, сколько он операций до этого случая сделал. Словом, вопросов невероятно много. Надо заниматься исследованиями. Это интересно и с точки зрения съемок кинофильма. Когда на нашем спектакле побывал Виталий Вульф, я позвонил ему, спросил, можно ли снять кино про Вертинского. Он говорит — нельзя. Спрашиваю — почему. Да потому, что очень вопросов много, отвечает он, и я не знаю на них ответов. Почему, мол, я не делаю передачу о Вертинском? Потому что у меня нет фактов.

     — В любом спектакле есть для актера те минуты перевоплощения, которые он переживает наиболее остро, всегда волнуясь. Это не боязнь сыграть не так, как хотелось бы, а волнение от проживания момента, впечатления, настолько близкого, созвучного, которое, возможно, каждый раз воспринимается как нечто новое, обретает новый смысл. Какие это минуты для вас?

     — Наверное, эпизод про белого генерала Слащова. Питерский актер Владимир Борисов играет рассказ В. Шукшина «Как помирал старик». Так вот он в интервью радио «Эхо Москвы» в Петербурге сказал, что «я подхожу каждый раз к этому моменту, и не знаю, как сегодня будет говорить старуха». Вот и я подхожу к моменту, когда говорит Слащов, и не знаю, как сегодня он будет говорить. Словно отдельно от меня живет. Он может быть очень злым, добрым, он может быть усталым, накачавшимся кокаином — он разный.

     — Тогда это, наверно, у вас любимый эпизод в спектакле...

     — Да, действительно, этот эпизод — один из любимых мною. А еще эпизод про румынского скрипача Владеско, который благодаря песне, написанной Вертинским, стал вдруг хорошим человеком…

     — Может быть, это миф, но хотелось, чтобы так и произошло на самом деле…

     — Почему нет? Мне кажется эта история вполне вероятной. Думаю, Вертинский был способен нанести такой удар по психике. Он был очень эпатажным человеком, начиная с Москвы, когда был желторубашечником. Эпатажность всегда была ему присуща. Он любил «эпати-ррр-овать» публику. Кстати, это грассирование тоже играло определенную роль: Вертинскому нужна была какая-то маска, защита… а защита заключалась в той же эпатажности.

     — Получается, вы играете двойную маску?

     — Возможно, да. Не задумывался, может быть, да. А настоящее в Вертинском — его любовь к Родине. Мне сказал один пожилой музыкант, общавшийся в Париже с эмигрантами, что те, кто живут в эмиграции, любят Россию по-настоящему, а мы ее не любим, живя здесь.
     Там они оторваны от родины, и когда ты — вдали от предмета любви, испытываешь к нему более сильное чувство, чем если бы он был рядом с тобой.

     — Спектакль смотрится на одном дыхании. Музыкальное сопровождение, кадры кинохроники, декорации, костюмы, свет гармонично сочетаются друг с другом. Мне кажется, на сцене превалирует минимализм: минимум света, декораций, но одновременно все это создает емкий образ, атмосферу…

     — В спектакле главное — атмосфера, как говорил Марк Захаров. Она создается не какими-то внешними вещами, они, конечно, помогают. Но важна прежде всего аура актера.
     Свет, звуковое оформление имеют большое значение для постановки. Я не могу держать штат осветителей. Когда мы ехали в Будапешт на премьеру, я писал световую партитуру в поезде. «Фишка» этого спектакля в том, что все это сочетается: звук, свет, видео, песни.

     — Какие впечатления остались от будапештской премьеры?

     — Это был самый страшный спектакль в моей жизни.

     — Почему?

     — Сложности со светом, пульта вообще не было. Включались лампочки, за кулисами располагались шесть выключателей, и нужно было их включать, раз — один, раз — другой. Это был Российский культурный центр в Венгрии. Рампы тоже не было. Нам принесли лампу, которая очень сильно нагревалась, от нее шел жар, как от печки, но она светила. Я сказал — поставьте нам эту лампу. В начале спектакля я разбрасываю лоскутки — странички записной книжки Вертинского: «…Что же осталось? Лоскутки, маленькие разноцветные лоскутки!..» И вдруг падает лоскуток на эту лампу, я чувствую, дымок идет, опускаю глаза — и точно: горит! Естественно, я наклонился, затушил бумагу.

     — Как среагировали зрители?

     — Думаю, они решили, что так и надо — спецэффект, дымок…

     — Что-то в этом есть…

     — Да, горение души… рукописи, правда, не горят.
     Второй момент был, когда в эпизоде с Владеско я забыл текст. Минуты две была пауза, я просто не мог вспомнить, уже начали аплодировать. Это была премьера, а мне неудобно было перед организаторами: они не знали, что мы на публику первый раз играем. Они спросили: вы какой раз спектакль играете, я сказал — десятый. И если сравнивать первый спектакль, и тот, что мы играем сегодня, — это два абсолютно разных спектакля, он внутренне растет, и слава Богу.
     Еще был очень неприятный момент на премьере. Ирине заклеили клавиши скотчем, я не знаю, кто это сделал, до сих пор это непонятно, наверно, какие-то нелюбители Вертинского. Такое бывает, говорят, бритвенные лезвия иногда между клавишами вставляют. Это кошмар! У нас было заклеено, но каким-то образом Ирина справилась.

     — А песни как выбирали: в соответствии с моментом или с учетом хронологии?

     — Нет хронологии никакой. В спектакле есть песня «Без женщин», она написана в 1940 году, Вертинский жил тогда в Шанхае, а песня звучит в начале спектакля. Когда мы были на гастролях в Екатеринбурге, к нам пришел один дедушка, написал целое письмо: «Вы знаете, хронология у вас отсутствует, эта песня написана позже, а поете вы ее раньше». А она просто удачно вплетается в рассказ про жадную балерину. Вертинский с сарказмом относился к женщинам, у него было очень много романов, женскую психологию знал прекрасно, иногда очень едко о женщинах отзывался. В стихах у него все очень здорово, романтично, так сказать, воспевание женщины и в эротическом, и в духовном смысле. В книге он ничего не упоминает о своих романах, только про роман с балериной написал, а то, что был роман с Марлен Дитрих, например, он нигде не говорит. Нет, настоящий джентльмен никогда не будет хвастаться и говорить, что он с кем-то там когда-то…

     — В спектакле образ женщины получается абстрактный, за исключением того жеста, когда Ирина протягивает руку для поцелуя…

     — Ирина создает образ женщины, она играет ту же Лиду, любовницу Слащова, или жену Владеско — Сильвию Тоска, мы подчеркиваем это светом.

     — Это сделано очень тонко, хорошая находка…

     — Будь за инструментом мужчина или пожилая пианистка, наверно, такой образ не сложился бы. С Ириной у нас получился удачный тандем. До предложения поставить такой спектакль я ничем не занимался, не было работы, а Ирина — очень верующий человек, ходит в церковь. Она просто молилась. Думаю, этот спектакль был вымолен. Мистика…

     — Но вы же верите в это?

     — Да, конечно. Кстати, интересный момент. До постановки я не был на могиле Вертинского на Новодевичьем кладбище, побывал уже после создания спектакля, и был поражен. Памятник на его могиле сделан в форме нашей композиции, нашей сценографии, то есть задник — плита и перед ней круглая эстрада. Я, честно говоря, обалдел, ничего подобного не ожидал. Вот такие совпадения...

     — Да, на этой эстраде на сцене появляется за легкой занавеской сначала Пьеро, потом скрипач — создается не только визуальный эффект, но определенное настроение. Мне было жаль, что спектакль заканчивается, хотелось смотреть еще и еще, но точка поставлена очень вовремя …

     — В спектакле вообще три финала, как в классической опере. Первый финал — размышления Вертинского о жизни — что такое жизнь, жизни, как таковой, нет. Вроде бы финал — сказать уже нечего. Однако вторая точка — песня «Белый пароходик» («И моя душа, смеясь, уходит…»). Потом снова Москва, возвращение, и последнее — умирает в гостинице «Астория». А сюжет про войну (и его письмо) вошел в спектакль совсем недавно, мы семь лет играли без этого эпизода. Почему-то я решил к 9 Мая сделать такую сцену: кинохроника — война, летят самолеты, идут военные действия, и на этом фоне — письмо Вертинского, адресованное Молотову, с просьбой разрешить возвращение в Москву. Мне так ясно представилась эта сцена. Понял: надо сделать, а то, как смог он вернуться? Никто не знает. Просто сел на поезд и приехал? Вернуться было сложно, Вертинский несколько раз обращался к правительству, разрешили не сразу.

     — Вы говорите, спектакль изменился за время, прошедшее с премьеры. Можно ли сказать, что и у вас самого появилось более глубокое понимание образа, может быть, что-то было переосмыслено?

     — Это нормальная ситуация, когда ты играешь не один спектакль в месяц, а хотя бы три-четыре, иногда чаще. Это вполне нормальное состояние актера — чем больше он играет, тем больше набирает силы, глубины. Но сказать, что переосмыслил — нет, наверное.

     — Может, то, что было до конца неясным, вдруг стало понятным, то, что находили на ощупь, потом внезапно открылось?

     — Да, пожалуй. Жизнь в эмиграции, например, тоска по родине. Я примерно это представляю. Я жил два месяца за границей, когда снимался в фильме Михалкова. Где-то на десятый день наступает чувство тоски, хочется вернуться назад. Не то чтобы ты ходишь и постоянно тоскуешь, нет, это всплески тоски.

     — Для большинства зрителей творчество Вертинского отдалено по времени, и молодежь слушала его записи, скорее, на CD-дисках, чем на старых пластинках. Но в зале много зрителей самых разных возрастов, и молодежи хватает. Как вы считаете, в чем актуальность спектакля?

     — У нас есть книга отзывов, в ней люди пишут, что они думают об увиденном. Одна многократно повторяющаяся запись примерно такая: «У вас очень современный спектакль». Я думаю, что, по большому счету, ничего не изменилось за сто лет. Так же — это не самый лучший пример, но тем не менее — так же нюхают кокаин, так же идет война, погибают мальчики в Чечне, мужья бьют своих жен, в общем-то все то же самое, что и в начале века. Вертинский своим творчеством объединяет прошлое и настоящее. Еще важно его теплое отношение к простому, маленькому человеку. У него было очень трудное детство, думаю, корни такого отношения — из этого времени. Его мама умерла от неудачно проведенной операции, когда Вертинскому было четыре года, отец через год или два умер от чахотки. Отец был очень известной личностью в Киеве — адвокатом, а когда к нему на похороны пришло около тысячи человек, каких-то, грубо говоря, бомжей, оказалось, что это те люди, которым он помогал и давал деньги. Наверно, это сочувствие к людям было генетически заложено в самом Вертинском.
     Я сейчас пишу киносценарий о Вертинском. Эта идея родилась «не благодаря, а вопреки». Посмотрел очередную передачу о Вертинском на канале «Культура», какой-то новый документальный фильм. Мне он очень не понравился. И я стал писать, включил в сценарий трагический момент из его детства, когда он потерял родителей. Вертинский очень сочувственно относился к людям, а иначе стал бы он, например, спасать жену Владеско от тяжелой руки мужа. На что ему было это нужно: дерутся — и пусть дерутся. Думаю, эта черта его характера затрагивает потайные струны в душе каждого.

     — В этом киносценарии будут фрагменты спектакля или вы не станете основываться на нем?

     — Нет, конечно. Это будет отдельная история, причем связанная с сегодняшним временем.
     Мне интересны именно параллели. На прошлом кинофестивале был фильм «Жизнь в розовом цвете» про Эдит Пиаф. Буквально констатация фактов — родилась в бедной семье, пела на улице и т. д., но это не захватывает, хотя, как таковая, история жизни — увлекательная. Но ведь интересно связать прошлое с настоящим. Я не знаю, кто это делал, не знаю пока ни одного фильма, в котором были бы такие связи, параллели. Я один, конечно, не справлюсь, нужен хороший сценарист, который бы помог. У меня просто есть идея, которую я пытаюсь воплотить, а уж получится ли…

     — Киносценарий… Факультет режиссуры. Сначала Институт культуры в Петербурге, потом Щепкинское училище в Москве…

     — Я не закончил Институт культуры, ушел после 1-го курса, вернулся на родину — в Выборг, и работал на заводе детских колясок, где мой отец тоже работал, потом кочегаром в тюрьме, затем поехал в Москву и поступил в Щепкинское. Я помню число, это было 16 мая 1992 года, меня сразу приняли, сказали — никуда больше не ходите. Это был курс Виктора Ивановича Коршунова. Мне невероятно повезло с педагогами. У меня были замечательные педагоги. Наталья Алексеевна Петрова (актерское мастерство), один из лучших педагогов, я считаю, вообще в стране. Это не только мое мнение, это мнение и очень знаменитых, известных актеров, и Олега Меньшикова, например. Наталья Васильевна Шаронова (царствие ей небесное, она умерла в прошлом году), преподавала сценическую речь. Но она давала нам такие вещи, которые даже педагог по мастерству актерскому не давал. Она был гениальный педагог, от Бога, любила студентов — я такой любви педагогической ни от кого не видел. К ней столько выпускников пришло прощаться, когда она умерла! Она ходила до последнего дня в училище, хотя была инвалидом (у нее была сломана шейка бедра). Ее привозили на машине в училище, и она занималась со студентами. К ней ходили студенты домой. Уже лежачая больная, слепая, она давала уроки, это был героический человек и незаурядная личность. У меня были очень хорошие педагоги, дай Бог им долгой жизни. Марина Петровна Никольская, педагог по вокалу — в общем-то я пою, наверно, и благодаря ей тоже. Как говорил Андрей Миронов: «Я знаю свои вокальные способности, не нужно их преувеличивать».

     — Спектакль — некоммерческая постановка. Такие спектакли нуждаются в финансовой поддержке извне. Как вы решаете этот вопрос?

     — Люди узнают о постановке случайно, от своих знакомых, спрашивают после спектакля, почему так мало о нем известно, особенно это касается Москвы. В Петербурге с этим проще, потому что там существует система театральных касс, которые активно работают, хорошо продают билеты. В Петербурге у нас аншлаги.
     В Москве сложнее, люди не информированы, театральные кассы не имеют достаточных возможностей для размещения рекламы. Надо рассказывать о Вертинском, его творчестве. Петербургский Арт-подвал «Бродячая собака», где мы выступаем, место посещаемое, раскрученное. И в Питере мы играем чаще. В подвале «Бродячей собаки» небольшой зал, всего на 60 мест, мы играем три спектакля подряд, получается, что нас смотрят 180 человек. В Москве нет площадок, где зрители могли бы сидеть за столиками, чувствовать себя комфортно — как бывает, например, в литературных салонах. Поэтому приходится играть в разных залах — начиная с Дома журналиста, где мы сейчас играем, там зал на 180 мест, и заканчивая ЦДХ с залом на 600 мест. Конечно, камерный спектакль лучше смотрится на маленькой площадке. Хотя мы играли и в зале на 1000 мест, но на такой большой площадке спектакль теряется. Как идеальный вариант, если мы едем на гастроли, я ищу зал на 400-500 мест, 600 максимум; тысячные залы мне не нравятся, потому что необходим контакт со зрителем, и он должен происходить не на уровне эстрады, а на уровне доверительных отношений, исповедальности. Постоянных спонсоров, которые могли бы выделять нам сумму на рекламу, к сожалению, пока нет. Мы выживаем пока благодаря зрителям, в том же Петербурге, например.

     — Какие задачи у созданного вами Содружества актеров и музыкантов «Золотой Лев», какие спектакли в репертуаре?

     — Мне интересно находить и показывать широкой публике талантливых молодых актеров. Вот хочу представить в Петербурге замечательную актрису, лауреата конкурса песни им. Андрея Миронова — Лилю Шайхитдинову. Она нашла свой неповторимый жанр женской песни. У нее был потрясающий номер, когда она выходила под «Болеро» Равеля в ватнике, платочке и пела песню «Летят утки». Очень смешно получалось, впечатление создавалось объемное. В Москве Лилю немного знают, она выступает с моноспектаклем «Праздник». Мне кажется, таких людей нужно показывать и раскручивать. Попса сама раскрутится.
     Владимир Борисов, актер из Петербурга, самородок, всю жизнь работал в народном театре в Выборге, где я с ним познакомился. Он настолько точно попадает в материал, донося его до зрителя — через себя, через свою душу, нутро. Спектакль называется «Пять рассказов Шукшина», люди смеются, плачут. Это удивительная грань творчества Шукшина. Самого Шукшина знают больше по кино, по рассказам не знают — кто читал, кто не читал, но русскую душу, по-моему, он передавал как никто, он был настоящий русский писатель, ни на кого не похожий, со своим самобытным языком, описанием персонажей. Борисов передает это замечательно, я его всячески пропагандирую, он играет под эгидой нашего Содружества.
     Есть уже готовый музыкальный спектакль, который я хочу сделать, на трех человек, легкая комедия, там есть свой смысл, глубина, но для постановки нужны деньги. И новый музыкальный проект — актерские песни от имени персонажей, которые проходят через историю всей России, начиная с 1917 года и до сегодняшнего дня — это и Галич, и Окуджава, и Юлий Ким, это Сергей Назин — потрясающий автор, он уже умер, к сожалению, Михаил Щербаков — современный автор, который живет сейчас в Москве. Это авторы, чьи образы интересно воплощать, но для постановки тоже необходимы средства, поскольку приглашаются музыканты, группы и т. д.

     — Ваша формула успеха?

     — Формула, которую вывел Лев Николаевич Толстой: «Делай то, что должен, и пусть будет то, что будет». В общем-то, это означает — жить сегодняшним днем, единственное — чтобы не пропадала жажда жизни и жажда творчества. Это сложно, потому что сегодняшний день очень меркантильный, век бизнеса.
     Сейчас думают о том, как заработать, люди не понимают, что с собой в могилу не заберут свои состояния, дома и т. д. Конечно, нужно заботиться о семье, но не надо заработок миллионов делать целью, смыслом своей жизни. Если так происходит, по-моему, это очень печально, жизнь может оборваться в любую секунду, а что останется?..

     Что останется?.. Легендарный Александр Вертинский, «Печальный Пьеро», оставил нам свои песни — заставляющие плакать и смеяться, сопереживать ближнему. Прекрасно, что в наши дни песни, чувства, стремления великого шансонье столь близки и дороги многим, что его образ создан Сергеем Федотовым с высоким мастерством, проникновенностью и тактом.

     Из книги отзывов:

     Я была на этом спектакле, я непременно пойду снова, чтобы еще раз испытать чувства радости, тоски, восторга и то удивительное состояние души, когда мгновенно и искренне откликаешься на чужую боль, страдание, веселье.
     И от лица всех, кто с восхищением смотрел спектакль, желаю Сергею Федотову вдохновенных порывов души, творческих побед и новых постановок.
     Я знаю: будущие зрители — взволнованные, растроганные — напишут, торопясь, на чистой странице: «Спасибо за Ваш спектакль! Вы — восхитительны!»

Июнь 2008 г.

Фотографии предоставлены Московским Содружеством актеров и музыкантов «Золотой Лев».